Я отхлебнул кофе. – Ты задаешь слишком много вопросов. – У тебя много фотографий и дипломов на стене. Прежде чем я решила охладиться в твоем холодильнике, у меня было немного времени. Я поставил чашку на стол, чтобы не расплескать кофе. – Такое не каждый день услышишь. – Это в моем стиле, – сказала Кейси с печальной улыбкой, как будто это была старая шутка, которую она устала слушать. Но она отбросила ее в сторону. – Карнеги-Меллон… где это? – Пенсильвания. Поговорим о погодном шоке. В первую зиму, когда я был там, я хотел впасть в спячку. – Слабак, – сказала она, делая глоток кофе. – Но от одного нытика перейдем к другому: на восточном побережье погода тоже слишком странная для меня. Я родилась и выросла в Сан-Диего, где, если идет дождь, люди сходят с ума. Официантка принесла нашу еду. Я никогда не позволял никому есть диетическую еду, если они находились около меня, но запах, исходящий от тарелки Кейси, обволакивал – насыщенный, мясной, жареный. Я посмотрел на свой салат, который ничем не пах, и попробовал немного, в основном ради Кейси. – Значит, в октябре у тебя открывается выставка? – спросила Кейси, промокнув рот салфеткой. – Очень жаль, что меня не будет рядом, хотелось бы увидеть это. Я буду в туре в течение, наверное, следующего миллиона лет. – Миллион лет… это долгий тур. Надеюсь, вы любите путешествовать. Она пожала плечами: – Эх, все не так хорошо, как кажется. – Не так? – Звучит неблагодарно. Большинство музыкантов отдали бы свою правую грудь, чтобы подписать контракт с лейблом и отправиться в тур по нескольким городам, верно? – Поскольку у меня нет груди, я не могу сказать наверняка, – заметил я с усмешкой, – но по моим профессиональным наблюдениям – как твой водитель могу сказать, что не похоже, что ты хорошо проводишь время. Она подняла глаза к потолку. – Что же меня выдало? Разгромленная концертная площадка или то, что я свалилась в обморок и блевала в твоем лимузине? – Все это. Она улыбнулась. – Я скучаю по честной музыке безо всякой театральности, понимаешь? Раньше я любила просто сидеть с гитарой и сочинять песни. Подбирать рифф или искать нужную мелодию, а потом писать тексты. – Ты изучала музыку в Сан-Диего? – Нет, я вообще не училась в колледже, – сказала она. – Но… я играла с детства. Моя бабушка подарила мне гитару, когда мне было десять лет. Я любила играть, но больше всего мне нравилось писать песни. Гитара была способом облачить мои слова в мелодию. Вообще это могло быть что угодно – пианино, барабаны… я просто хотела писать и петь. – Ты еще и поешь? – Теперь только подпеваю, – сказала она, стараясь не встречаться со мной взглядом, – И я больше не пишу свои собственные песни. Просто – материал для группы. – Почему же? Она рассеянно провела пальцем по линии брови. Волосы у нее были светлые, но брови темные. И идеальные. – Теперь мы одна команда. Я пишу для нас, – говорила Кейси. – Но в каком-то смысле это лучше для меня. Мне нужна группа. – Она взглянула на меня сквозь опущенные ресницы. – Я не очень хорошо справляюсь сама. Я кивнул, изо всех сил стараясь придумать какое-нибудь конструктивное замечание. Чтобы сосредоточиться на ее словах, а не на деталях ее лица. – Я чувствую, что все движется так быстро, – продолжала Кейси, – и у меня нет времени сидеть и выяснять, что у меня внутри. Например, чем я хочу в жизни заниматься? То ли это, что я хочу делать – быть рок-звездой? Половина меня говорит: «Черт возьми, да!» Другая половина боится. – Чего боишься? – Образа жизни. Гулянок. Я чувствую, что живу по инерции, чтобы не принимать никаких реальных решений. Я просто следую за группой, играю очень громкую музыку и много пью, потому что… – Потому что?.. – мягко спросил я, и она небрежно пожала плечами, хотя ее слова и говорили о важном. – Потому что мне больше некуда идти. – Образ телохранителя, выносящего ее из клуба прошлой ночью, вспыхнул в моем сознании, как и рекламный снимок, где она показывает миру средний палец. Жесткая и уязвимая одновременно. «Она кажется потерянной». Кейси откинулась на спинку сиденья и махнула рукой, словно ее слова были сигаретным дымом, который нужно было развеять. – Во всяком случае, это моя жуткая похмельная история. Я знал, что это не все. У меня сложилось впечатление, что у нее было больше историй и больше песен. Между нами повисло молчание, пока я потягивал свой остывший кофе без кофеина. С полдюжины раз я собирался начать, желая поделиться с ней чем-нибудь. Чем-то глубоко личным, как будто за каждую такую историю выдавались очки, и теперь их количество нужно было выровнять. Но моя персональная история была слишком личной. Слишком темной. Кейси Доусон светилась, и я не мог вынести мысли, что моя глубочайшая правда окутает ее, как саван, затмевая ее свет своей ужасной концовкой. Я поиграл под столом своим медицинским браслетом. Я мог бы, по крайней мере, сказать ей, почему я должен был съесть гребаный салат вместо гамбургера. Я начал было, но тут появилась официантка с кофейником. Она снова наполнила кружку Кейси, затем начала наполнять мою. Кейси протянула руку и накрыла мою кружку. – Подождите! Это обычный? Он может пить кофе только без кофеина! Официантка с тихим вскриком отдернула кофейник. – Черт, милая, я чуть не ошпарила тебя. – Мне очень жаль, – сказала Кейси. – Я просто… это важно. – Она взглянула на меня. – Это не стоит того, чтобы ты обожглась, – сказал я. Но этот жест тронул меня. – Я принесу другой чайник, – сказала официантка и раздраженно удалилась. Кейси снова положила руку на колени, и ее щеки порозовели. – Извини. Я немного разволновалась. – Ты чуть не довела до одиннадцати[12], – сказал я, полагая, что цитата из фильма восьмидесятых годов сгладит ситуацию. Она вскинула голову, улыбка вспыхнула на ее лице, как рассвет. – «Это – Spinal Tap[13]!», – воскликнула она, – классика. Я вглядывался в ее глаза, чувствуя притяжение между нами, теплое и тягучее. – Спасибо, что следишь за моим кофе, – сказал я, – это очень важно. Ее взгляд смягчился: – Может быть, объяснишь мне, почему? – Я… мне пересадили сердце, – сказал я. – О, – произнесла она, откидываясь на спинку сиденья. Ее глаза смотрели куда-то вдаль, потом она резко тряхнула головой, – пересадка сердца. Но… ты так молод. Двадцать пять? – Двадцать шесть. Вирусу, который разрушил мое сердце, было наплевать, сколько мне лет. – Я грустно улыбнулся. – Вирусы такие придурки… Кейси не улыбнулась. Она указала на мое запястье и медицинский браслет: – Можно посмотреть? Я скользнул рукой к ней по столу. Она перевернула прямоугольную бирку, со стороны, на которой изображался красный глянцевый крест на ту, где были слова. – Пациент с трансплантацией сердца. Смотреть карточку в кошельке, – Кейси посмотрела на меня. – А что на карточке в кошельке? – Экстренная контактная информация, моя группа крови, бла-бла. Ее взгляд давил на меня. – Бла-бла? – Что делать, если я попаду в беду. Она кивнула. Сейчас она спросит, в какие неприятности я могу попасть, и я придумаю что-нибудь о побочных эффектах лекарств, про что гораздо лучше услышать, чем про полную остановку сердца.