— А у вас есть сад? — перебил он. Наверное, ему хотелось бы, чтобы вопрос прозвучал вполне невинно, но, когда разыгрываешь из себя полицейского босса, невинный тон плохо удается. — Нет, — ответила я, — если не считать трех кустов помидоров. Я всего лишь стремилась быть предельно искренней, но Рид глянул на меня так, словно я выпендривалась. Констелло прочистил горло. — Мы не прочь узнать, чего вы поделывали в среду вечером. Я сглотнула. Впервые с тех пор, как полицейские вошли в мой дом, мне стало страшно. Господи, да эти ребята не шутят. Они и в самом деле полагают, что я могла совершить убийство. Да мне жалко паука раздавить, а они думают, что я могу застрелить человека! Мне потребовалось некоторое время, чтобы вспомнить, как я провела тот вечер, и, когда вспомнила, мой страх не развеялся. Я еще не раскрыла рта, чтобы поведать Риду и Констелло, как сидела в среду вечером одна дома и смотрела кино по телевизору, но уже знала, что мой рассказ не произведет желаемого эффекта. Так оно и вышло. Стоило мне заговорить, как оба полицейских прищурились. — Послушайте, — торопливо добавила я, — я могу доказать, что говорю правду. Могу рассказать сюжет фильма, кто играл и чем все закончилось… Я умолкла на секунду, полицейские тоже не проронили ни слова, просто сидели с недоверчивыми минами, и тогда я принялась рассказывать. Это был невероятно тупой фильм о шикарной женщине-адвокате и ее более чем сомнительном, но чертовски красивом клиенте. Эти двое влюбились друг в друга, когда еще только шли титры. Едва познакомившись, они вдруг совершенно обезумели от любви и готовы были рискнуть чем угодно, лишь бы быть вместе. Очевидно, телевизионщики полагают, что самое главное в человеке — это внешние данные. Злому копу № 2 надоела моя болтовня. Он поднял руку. — Наверное, ни к чему нам слушать про эти шуры-муры, а? — Он крякнул, поглядел на телевизор, стоявший на полке у противоположной стены, и безмятежно осведомился: — А у вас есть видеомагнитофон? Свой видак я держала на телевизоре и не пыталась как-либо замаскировать. Ответила я не сразу. Это что, своего рода тест на сообразительность? Неужто он надеется, что я совру насчет видака, который стоит на самом виду в той же комнате, где мы втроем сидим? Ладно, если это тест, то я его выдержу. — Да, у меня есть видеомагнитофон. Констелло кивнул: — Понятненько. Что понятненько? Впрочем, смысл его высказывания был ясен как день: я могла записать фильм и посмотреть после того, как вернулась домой, убив Эфраима Кросса. Ведь убийцы обычно все планируют заранее. Я сделала глубокий вдох. — Ладно. — Я уже не пыталась походить на "добропорядочную гражданку, готовую помочь"; теперь это была "возмущенная гражданка, которой не терпится выставить назойливых представителей властей из частного жилища". — Не знаю, почему Кроссу взбрело в голову составить такое завещание и почему он оставил мне деньги, но я знаю одно: я не была знакома с этим человеком. Совсем. И это правда! — Если это правда, — голос Рида звучал невыносимо спокойно, — тогда вы позволите нам тут немножко оглядеться? Как уже было сказано выше, я посмотрела несметное число детективов и потому сразу сообразила, что наступил момент, когда мне следовало попросить полицейских предъявить некий клочок бумаги. Я сложила руки на груди. — У вас есть ордер на обыск? Можно подумать, я спросила, принимали ли они сегодня душ. Рид и Констелло выглядели ужасно обиженными. — А что, миссис Риджвей, — осведомился Рид, — у вас есть что-то такое, чего вы не хотели бы нам показать? Я свирепо глянула на него. — Разумеется, нет… — А если вам нечего прятать, так отчего бы нам тут не походить да не поглядеть? — Констелло задумчиво теребил усы. Потребовалось некоторое усилие, чтобы взять себя в руки. Устраивать перепалку с носителями огнестрельного оружия всегда казалось мне неразумной затеей. Однако эти ребята перегибали палку. Я не сделала ничего плохого, по крайней мере пока, и только потому, что какой-то незнакомец оставил мне энную сумму денег по абсолютно неведомой причине, со мной обращаются как с преступницей. Полицейские желают порыться в моих вещах! Какая наглость. С другой стороны, возможно, Констелло в чем-то прав. Взбесившись и настояв на предъявлении ордера на обыск, я могла бы лишь усилить их подозрения в моей виновности. Если я хочу, чтобы злые полицейские мне поверили, — а заодно и убедились, что я от них ничего не прячу, — отчего бы не позволить им "походить да поглядеть"? Почему не следовало идти у них на поводу, стало ясно час спустя, когда Рид и Констелло, перевернув вверх дном все в доме, двинулись во двор обследовать мою машину. К тому времени я уже вернулась в гостиную и снова сидела на моем любимом диване от Этана Аллена. Когда Солонка с Перечницей начали обыск, я не могла удержаться, чтобы не следовать за ними по пятам. Однако, когда они распахнули шкаф в спальне и убедились воочию в том, что я не только не складываю аккуратно вещи, но и мой ящик для нижнего белья выглядит так, словно в нем взорвалась граната, я поняла, что с меня хватит. Будет менее унизительно, если я дождусь окончания обыска в гостиной. И возможно, таким образом докажу, что не терзаюсь страхом, как бы они чего не нашли. Когда Рид и Констелло вышли во двор, я по-прежнему сидела на диване, лениво перелистывая свежий каталог «Шпигеля» и притворяясь спокойной. Словно отпетая рецидивистка, к которой полиция наведывается с обыском по два раза на неделе. Но вряд ли я выглядела абсолютно невозмутимой, когда десятью минутами позже Констелло с шумом ввалился в дом. За ним следовал Рид с пластиковым пакетиком в руке. Сначала я решила, что Рид держит в руке герметичную продовольственную упаковку, но быстро поняла свою ошибку: этот пакетик предназначался вовсе не для еды, а для вещественных доказательств. Мне ли не знать: ни один детективный фильм не обходится без таких штуковин. Я встала, не спуская глаз с добычи Рида. И каким же вещественным доказательством разжились злые копы? На первый взгляд в пакете не было ничего, кроме белого листка бумаги. — Так, так, так! — торжествующим тоном произнес Рид. Меня распирало от любопытства. Ладно, я вам подыграю. — "Так, так, так" — что? Ответил Констелло: — Гляньте-ка, что мы сыскали в вашем бардачке. В самой глубине. Припрятанное, можно сказать. Вы только гляньте. Я глянула. Вещдок оказался не просто клочком обычной канцелярской бумаги, но запиской. Сквозь прозрачный пластик я без труда различила написанные от руки строчки. И лишь одна строчка наверху была отпечатана выпуклым серым шрифтом. Печатные буквы легко складывались в слова: "Эфраим Бенджамен Кросс". Мне вдруг стало очень жарко. Глава 5 Ничего не могла с собой поделать: стояла и пялилась на записку в руках Рида. Так же, наверное, я бы смотрела на Лохнесское чудовище — со смесью любопытства и ужаса. Записка была написана размашистым почерком, по всей видимости перьевой авторучкой. Еще бы. Такой человек, как Эфраим Кросс, просто не позволил бы себя убить, если бы в его кармане лежала какая-нибудь шариковая дешевка. Его труп сгорел бы со стыда, подумала я и тут же обрадовалась, что не произнесла эту мысль вслух. Иначе умники непременно приняли бы мое невинное замечание за фрейдистскую оговорку. Глубоко вздохнув, я дочитала записку до конца. Она была составлена в духе завещания Кросса. "Скайлер, дорогая, ты просто чудо! Как ты все хорошо понимаешь. Я хотел бы отдать тебе все, но пока не могу, и ты знаешь почему. Когда-нибудь, любимая, мы будем вместе! А пока мы навеки соединили наши сердца. Твой Эфраим". Я прочла записку дважды, второй раз отмечая про себя все выделенные слова и восклицательные знаки. О боже. Это походило на статью в «Космополитен». Или на письмо по уши влюбленного семиклассника. Но когда Эфраим Кросс успел влюбиться по уши в меня? Даже в том идиотском фильме сначала прошли титры, а потом адвокатесса все-таки перекинулась парой слов с клиентом, прежде чем они оба потеряли голову. Нельзя же настолько обожать женщину, которую если и видел, то мельком. И тут я сделала ошибку: подняла голову и взглянула на злых копов. Рид и Констелло в четыре глаза смотрели на меня. Что мне напомнил их взгляд? Холодный. Безжалостный. Хищный. Дайте-ка подумать. Вспомнила! Такое же выражение глаз я видела в одном фильме, тоже по телевизору. Он назывался "Челюсти". Правда, по моему мнению, большая белая акула в «Челюстях» относилась к людям с куда большей симпатией, нежели Рид и Констелло. Я покачала головой: — Стоп, погодите. Это не мое. Понятия не имею, откуда эта записка. Рид и Констелло опять многозначительно переглянулись. Мне этот полицейский трюк уже изрядно надоел. — Послушайте, вы должны мне поверить! Записку подбросили в мою машину. Кто-то пытается внушить вам, что я и впрямь знала Эфраима Кросса! Рид откашлялся. — В таком случае они отлично поработали, — спокойно заметил он и поднял большой палец вверх, как мы делали в школе, когда хотели выразить восхищение. — "Дорогая Скайлер"… Я вынуждена была признать, что рассуждения Рида не лишены логики. Когда письмо начинается таким образом, нельзя не предположить, что оно обращено ко мне. Но как такое могло случиться? С чего вдруг Эфраим Кросс вздумал мне писать? — Возможно, записка написана не Эфраимом Кроссом. Возможно, ее подделали, чтобы впутать меня в историю! — Ну вы загнули, миссис Риджвей! — Констелло даже хихикнул. — Это было бы чересчур сложно, — пояснил он более официальным языком. — Если что-то выглядит чересчур сложным, это еще не значит, что оно не соответствует истине! Когда Колумб догадался, что Земля круглая, в Испании тоже все считали, что он загнул!