— Первый раз об этом слышу, — возразил ему Тюрьо. — Я боялся, что они снова начнут меня пытать. — Пико! — крикнул государственный обвинитель. — Вы можете говорить неправду, закон не обязывает свидетельствовать против себя, но вы должны вести себя более уважительно по отношению к суду. — Ничего себе! — в ярости закричал в ответ Пико. — Уж не хотите ли вы, чтобы я еще поблагодарил вас за это! Ну, хорошо, огромное спасибо! Жорж Кадудаль, до этого всецело погруженный в свои мысли, не удержался и голосом, полным сарказма, поддержал своего бывшего слугу, назвав судью Тюрьо цареубийцей. Потом он повернулся к жандарму, стоявшему у него за спиной, и попросил: — Как противно произносить это имя. Дайте мне стакан водки, я хочу прополоскать рот. После этого внимание суда переключилось на Жоржа Кадудаля. После короткого выступления своего адвоката мэтра Доммаже тот сказал: — Я могу лишь немногое добавить к словам моего уважаемого защитника. Например, то, что я спокойно мог развязать новую войну в Вандее, но не сделал этого. Это доказывает то, что я хотел мира для Франции. В Англии мне казалось, что общественное мнение во Франции склоняется в пользу Бурбонов. С несколькими моими друзьями я приехал сюда, чтобы лично в этом убедиться. Можно ли это назвать заговором? Я что-то не слишком силен в новом французском законодательстве. Вы, господа, разбираетесь в этом лучше меня, вам и судить. * * * Чтобы не повторять каждый раз одну и ту же формулировку, которую председатель суда должен был обратить к каждому из подсудимых по завершении судебного процесса, ограничимся лишь их последними словами, представляющими наибольший интерес. Генерал Моро: — Ничто на этом процессе не свидетельствовало против меня. Ясно как божий день, что я никогда не принял бы никаких предложений от бывших французских принцев. Единственное, что существует у суда против меня, — это показания пары свидетелей, но они явно продиктованы следователями. Генерал Ляжоле: — Мне никто никогда не сообщал никакого плана заговора, поэтому я не могу считать себя заговорщиком. Мне кажется, что мои рассуждения логичны. Пьер Кадудаль: — Во время моего ареста жандарм стоял в пяти-шести шагах передо мной. Мои пистолеты были заряжены, они торчали за поясом, как это принято у нас дома. В кармане у меня был кинжал. Если бы я хотел убить этого жандарма, я легко мог бы это сделать, я знаю, как всем этим пользоваться. Вместо этого я позволил себя арестовать и даже предложил ему стакан вина. Почему я это сделал? Потому что я невиновен. Шарль д'Озье: — Все мое преступление, если это можно назвать преступлением, состоит в том, что я предоставил ночлег моим сообвиняемым. Я говорил это с самого своего ареста. Мне грозят смертной казнью, но за что? За мои политические убеждения? Но знаете, господа, они мне никогда не мешали подчиняться законам той страны, где я живу. Я с надеждой жду вашего решения. Луи Пико: — Делайте со мной что хотите, и не будем больше об этом. Жюль де Полиньяк: — Так как я был очень взволнован после выступления моего брата, я не смог сказать ничего путного. Теперь я более спокоен и заявляю, господа, если нужно, чтобы кто-то из нас погиб, это должен быть я. Я еще слишком молод, чтобы почувствовать настоящий вкус к жизни, так что же о ней сожалеть? — Нет! — закричал его старший брат Арман. — Ты не умрешь! Пусть это буду я… Умоляю, мой дорогой Жюль… При этих словах председатель суда Эмар поспешил закрыть заседание. Суровым голосом он сказал: — Слушания закончены. Суд удаляется на совещание для вынесения приговора. * * * Всех, прежде всего, интересовало, каков будет приговор суда в отношении генерала Моро. Двенадцать судей долго совещались, и семью голосами против пяти Моро был оправдан. При этом судья Лекурб заявил, что вообще не увидел на процессе и тени заговора. Эмар, Гранже и Тюрьо, всем обязанные Наполеону, собрались на закрытое совещание. — Оправдание Моро, — заявил Эмар, — означает для всех нас и для всей Франции начало новой гражданской войны. Тюрьо поддержал своего коллегу: — Моро необходимо казнить. Мы же прекрасно понимаем, что процесс этот не юридический, это дело огромного политического значения. — Смерть Моро, — подхватил Эмар, — необходима для сохранения той формы правления, которая уже сложилась, и нет смысла ее менять ради сохранения жизни одного человека. — Согласен, — сказал Гранже. — Какое значение сейчас имеет степень виновности Моро? Нам важно преподать урок страха французам, чтобы сохранить безопасность государства. Это важнее всего. Вспомним слова Робеспьера: «Всякий благоразумный человек должен признать, что страх — единственное основание его поведения». Вернувшись к другим судьям, Эмар сказал: — Вы хотите выпустить Моро на свободу. Хорошо. Но этим вы толкаете страну к государственному перевороту. Иностранные государства ждут завершения процесса, чтобы окончательно признать Наполеона в качестве императора. Безопасность государства зависит сейчас от нас. После этого слово взял решительно настроенный Лекурб: — Председатель суда открыто попирает принцип юриспруденции, который гласит, что обвиняемый невиновен, если большинство высказалось за него. Поступать так — это преступление. — Господа, — возразил ему Эмар, — но наше решение еще не оглашено, и мы имеем полное право немного изменить его, я бы сказал, подкорректировать. Новое обсуждение длилось еще 24 часа. В результате повторным голосованием Моро был осужден на два года тюрьмы. Остальные обвиняемые были поделены на несколько категорий: Жорж Кадудаль, Буве де Лозье, Рюзийон, Рошелль де Бреси, Арман де Полиньяк, д'Озье, де Ривьер, Луи Дюкор, Пико, Ляжоле, Роже, Костер де Сен-Виктор, Девилль, Гайяр, Лемерсье, Пьер Кадудаль, Лелан и Мерий были приговорены к высшей мере наказания; к двум годам тюремного заключения, помимо Моро, были приговорены Жюль де Полиньяк, Леридан и Роллан; остальные были оправданы. После оглашения приговора Жорж Кадудаль печально пошутил: — Теперь, когда мы закончили с королями земными, надо переключиться на короля небесного. * * * Утром следующего дня государственный советник Реаль имел беседу с маркизом де Ривьером. — Император, — сказал он, — оценил вашу храбрость и готов подарить вам жизнь. Более того, он готов пойти еще дальше и предложить вам военную службу. Хотите командовать полком? — Я был бы счастлив командовать французскими солдатами, но не могу, — ответил маркиз. — Я уже присягнул другому знамени. — Может быть, вас больше прельстит дипломатическая карьера? Хотите стать нашим послом, например, в Германии? — Я много времени провел за границей. Я был вашим врагом, что подумают обо мне в иностранных дворах, если увидят, что теперь я служу другим интересам? Никто не станет меня уважать, да я и сам перестану себя уважать. — Хорошо, займитесь управлением. Хотите возглавить префектуру? — Я всего лишь солдат. Управление — это не мое дело. Я буду очень плохим префектом. — Но что же вы хотите? — Понести наказание! Реаль был поражен откровенностью де Ривьера. Прощаясь с ним, он сказал: — Вы — честный человек! Если я могу быть вам полезен, рассчитывайте на меня. У меня был приказ доставить вас в Фонтенбло, если вы согласитесь с предложением императора, но раз вы, к моему огромному сожалению, хотите испытать свою судьбу — оставайтесь здесь. С аналогичным предложением Реаль обращался и к Жоржу Кадудалю, пообещав ему от имени Наполеона помилование в обмен на обещание не участвовать в заговорах против него и согласие служить в его армии. Все было бесполезно. Кадудаль ответил ему лишь одной короткой фразой: — Мои друзья последовали за мной во Францию, теперь я последую за ними на эшафот. * * * Наполеон работал в своем кабинете в Тюильри, когда к нему вошла заплаканная Жозефина и рассказала, что к ней приходила герцогиня де Полиньяк, жена осужденного Армана де Полиньяка, а также ее тетка, мадам д'Андло, дочь знаменитого французского философа Гельвеция. Они умоляли ее вступиться за их родственника. Наполеон взорвался: — Для чего вы, мадам, суете свой нос не в свои дела? Я не стану встречаться с ними! — Но я хочу, — взмолилась Жозефина, — лишь помочь несчастным женщинам. Они в отчаянии. Не пора ли тебе, Бонапарт, начать проявлять великодушие? Ведь одного твоего слова достаточно, чтобы спасти жизнь человека, столь им дорогого. Воспользуйся же своим правом на помилование, чтобы увековечить свою императорскую славу.