Обед ей собирает мама, и он больше похож на рекламу в журнале, чем на настоящую еду. Сегодня это бенто-ланч — коробочка с бурым рисом и креветками, розовыми, просто идеальными. В одном маленьком отделении салат из морской капусты, в другом — дольки апельсина. Еще у нее с собой пакетик чипсов из капусты кейл, правда, он не уместился в коробочку. Кристи съедает чуть-чуть риса с креветками — и выкидывает все из коробки в мусорный бак. Она даже не притронется к салату из морской капусты, потому что он застревает в брекетах. Так что в помойку его. Сейчас она съест все кейловые чипсы, повторяя, что только они ей и нравятся. — Из всего, что эта стерва мне кладет, чипсы — единственное, что можно есть. Хрум, хрум, хрум. Сегодня школьный обед — это спагетти, посыпанные сыром, похожим на перхоть. Консервированные персики в качестве десерта и пакет молока. Каждый день я изо всех сил пытаюсь жевать медленно, изображая безразличие. Посмотрев, как Кристи жахнула ланч-бокс с чудесным обедом в урну, я понимаю, что сегодня, старайся не старайся, у меня не выйдет. — Как думаешь, я нравлюсь Эмерсону? — Она поглядывает на Эмерсона Беркли, смахивающего на гота-красавчика. Он сидит в другом конце столовой. Как всегда, с книгой. — Может быть. Помнишь, тогда, на геометрии, ему показался очень смешным твой комикс. Я ем спагетти, а сама думаю о ее салате из морской капусты. Кристи корчит гримаску: — Это было чуть ли не год назад. Я уже и не рисую. — Да, но ты должна рисовать. Теперь я гляжу на Эмерсона, на его черную куртку, черную кожу, черные волосы и черную подводку для глаз. Он похож на рок-звезду, из тех, что легко приютит собаку без лапы. — Что? Я снова перевожу взгляд на Кристи. Ее распирает от злости. Почему — не понимаю. — Комиксы. Тебе надо снова этим заняться. Они были очень классные, помнишь, Эмерсон сказал… Ее лицо краснеет, даже багровеет под ярко-рыжими волосами. Боже, сейчас начнется. — Ты же знаешь, что я больше не рисую комиксы с тех пор, как мой папа переехал! Я же тебе говорила, что никогда больше не буду рисовать, после того как к нам въехал Шон. Эти комиксы были о моей семье, а теперь моей семьи больше нет! На покрасневшие зеленые глаза наворачиваются слезы. Но не проливаются. Характер у Кристи как у льва. Panthera leo leo — берберийский лев, король рева, но лентяй. Он любит порычать, чтобы его заметили, но сам ничего предпринимать не собирается. Будет ждать, пока кто-нибудь другой поработает за него. — Прости, Крис. Я не хотела… Только пыталась тебе доказать, что ты нравишься Эмерсону. Вот и все. Уверена, так и есть. Теперь она перед выбором. Стать львицей и переключить разговор на мальчиков, которым она нравится (ее любимая тема), или продолжить бесконечную истерику по поводу развода родителей. Я смотрю на нее, пока она решает, что предпочесть. Она достает маленькое розовое зеркальце и промакивает салфеткой под глазами. — Думаю, я точно ему нравлюсь. Думаю, ты права. Хоть ты и сказала это так бессердечно. Она подводит глаза коричневым карандашом, охорашивается и опять пялится на кошмарно одетого парня из девичьих грез. Эмерсон уходит, и ей снова скучно. На моем подносе пусто. Мне безумно хочется провести пальцем по остаткам томатного соуса в самом большом прямоугольном отделении и облизать его, но я сдерживаюсь. — Наверное, тебе не понять, каково это, — хнычет она. — Что? — Я смотрю туда, где только что сидел Эмерсон. Если она думает, что я не знаю, каково втюриться в мальчика, в которого втюрены все, то паршивая она лучшая подруга. — Моя жизнь. Ты не знаешь, каково пройти через развод. Как это ломает твою жизнь. Каково видеть своего отца только по выходным и жить с каким-то придурком, за которого вышла замуж твоя мать. Ты не понимаешь, как это тяжело. Вот почему тебе все равно, что я чувствую. — Я же извинилась. — Я стараюсь ответить как можно дружелюбнее. Она опять смотрится в зеркало: — Никто не понимает. Даже моя лучшая подруга. Она права. Не понимаю. 17 ч. 40 мин. Иногда кажется, что Кристи зовет меня к себе, только чтобы было кому пожаловаться на жизнь. Она подключает свой телефон к колонкам, врубает какую-то эмо-группу и предлагает сесть на кровать. У нее бледно-розовое постельное белье. Наверху балдахин с крошечными светящимися в темноте звездочками, которые прикрепила ее мама. И, если лежать в темноте на спине, создается ощущение, что мы в своей собственной, безопасной, нежно-розовой вселенной. По дому разносится аромат блинчиков с корицей. Кристи переодевается в длинную черную юбку и черную кожаную куртку, которая ей, мягко говоря, велика. — Ладно, послушай вот это: Сын дождя и ветра С берега без света, Ты — загадка с именем Старого поэта. Затем меняет голос с поэтичного на нормальный. — Дошло? Это потому что его зовут Эмерсон, как того чувака[2]. — Да, дошло. Тонко. — Спасибо! Она широко улыбается, но тут же снова принимает серьезный напыщенный вид. Поднимает руки в черных кожаных рукавах и, чуть раскачиваясь, читает: — Дикий темный ангел С черным крылом, Темной звездой светишь В мире пустом. — У тебя повторяется слово темный. Она хмурится и заглядывает в листок бумаги на бледно-розовом письменном столе. Мама Кристи, Бетти, стучит в дверь. Говорит, не открывая ее: — Дорогая, вы готовы ужинать примерно через полчасика? — Ага, мам. Кристи достает новый красивый лист бумаги. — Хорошо, буду ждать вас внизу. Пока Кристи стоит ко мне спиной, я осматриваю комнату. Ее коллекция обуви валяется в полном беспорядке на дне шкафа, но одежда висит ровно. У нее пар сорок джинсов. На всех стенах постеры, она крепит их такой специальной голубой липкой лентой, которая не пачкает бледно-розовые стены. Я пытаюсь представить, как выглядела бы эта комната, будь она моей. Что, если бы Бетти была моей мамой и комната была бы бледно-зеленой, и этот макбук, который обычно лежит на полу, был бы моим? Нет, я бы никогда не оставила его на полу. Если бы у меня был собственный бледно-зеленый письменный стол. — Эй, Кристи? Она даже не оборачивается: — Что? — Слушай, а если я сделаю это сейчас? Твоя мама сказала, у нас есть вроде полчаса, а ты занята своими стихами. Давай? — Ага, валяй. Мое все — в нижнем ящике, бери сама, — рассеянно говорит она.