В фейсбуке запросы в друзья от журналистов. Сообщения от незнакомых людей. Мое имя отмечено в сотнях постов и фото. В ушах стоит гул, словно от роя пчел. Я наугад нажимаю один из тегов — и попадаю на свое видео. Его опубликовала какая-то местная новостная компания. Я нахожу его в публикациях новостных порталов «Элит Дейли», «БаззФид», «ВайрелНова». Оно везде. В твиттере — ссылки на инстаграм Джейн Чейз, а еще мое лицо на плакатах «Разыскивается» и на коробках с молоком, где обычно печатают фото пропавших детей. У меня так трясутся руки, что гуглу приходится догадываться, что я имею в виду ютьюб, а не «юютьюбьюб». Точное число просмотров видео моего биома — 602 124. Это кажется невероятным, это какая-то шутка. Если бы видео посмотрели все, кого я встречала в своей жизни, все равно столько не получилось бы. Я соскальзываю с кресла под стол. Сжимаюсь в крохотном закутке под деревянной крышкой. Хорошее местечко. Я не могу нормально дышать и решаю, что посижу здесь немножко. Никто меня не видит, дверь заперта. Довольно безопасно. Я больше никогда не буду чувствовать себя в безопасности. Я думаю о знакомых, которые смотрели видео. Думаю о Бетти, о Рэли, о Валенти и об их ужасной жалости. Представляю, как ржет Райан Одэбон, как Эмбер Родин чешет язык в твиттере со своими друзьями. Как будто это сон, в котором я иду в школу совершенно голая. Только в интернете я теперь всегда буду голой, и это не сон. Я думала, что так смогу стать ученым. Мне следовало знать: то, что выползает из чашки Петри, никогда не сможет выступать от своего имени. Знаю, счастливого конца не бывает, но я думала, что это видео поможет мне достичь чего-то большего. Однако надо было четче формулировать свою идею. Я не понимала, что и зачем делаю. Я просто должна была это сделать, и все. Возможно, это все же приведет к какому-то осмысленному результату, но пока придется жить с чувством, что меня рассматривают под микроскопом, дают латинское наименование и гадают о моей таксономической принадлежности. Я должна спрятаться. И ответить на некоторые сообщения. Нет, лучше никому не отвечать. Интересно, трудно выдать себя за маму по телефону? Кто-то нажимает кнопки на кодовом замке. Пчелы загудели. А может, осы. Apis mellifera — медоносная пчела. Pepsis grossa — тропическая оса. Я не знаю. И те и те жалят. Я вспотела, хотя совсем не жарко. Я не дышу и подтягиваю коленки под подбородок. Кто бы это ни был, он перебирает бумаги на столе прямо над моей головой. Я хочу закрыть глаза, но не могу. Я вижу, как ноги обходят стол. Это мама. — Да где же это, черт дери? Если она взглянет на экран своего компьютера, мир взорвется. Я разлечусь на клочки. Я умру. Или она. Или все. Потной ладонью я нажимаю светящуюся кнопку на сетевом фильтре. Минута тишины. Такая глубокая, что в ней можно утонуть. Все выключено, теперь нас не разделяет даже гул работающей электроники. Homo sapiens и тишина. Мы обе здесь, в крохотной комнатушке, меньше той, в которой мы спали с Энди. Я услышу все, что бы она ни сказала. Она могла бы хоть что-то сказать. Она могла бы просто попрощаться. Снова шелест бумаги и шуршание — она кладет что-то в карман. Затем дверь снова открывается, и она стоит в ожидании. — Мама? Я что-то слышу. Возможно, вздох. Она слышала меня. Я — как бутылка с газировкой, которую хорошенько потрясли, так, что слетела крышка. То, что из меня рвется, когда она уходит, — даже не злость и не стыд, и ни одно из ужасных бурлящих чувств, которые я держу в себе, сколько себя помню. Это что-то острое и твердое, как жало скорпиона, — и, несмотря на все, что я сейчас испытываю, я помню его название: Leiurus quinquestriatus — желтый скорпион. И от боли, которую причиняет жало, у меня вырывается дикий неумолчный крик. Это продолжается долго. Когда заканчивается — я опустошена и обессилена. Лучше бы она посмотрела видео и мир бы рухнул. Лучше бы меня на самом деле ужалил скорпион. Я бы хотела, чтобы у меня было что-то, что можно показать людям, что-то вроде шрама на месте, где была моя мать. Но у меня ничего нет. Такова жизнь. Я снова прослушиваю автоответчик и набираю номер Энни Кокс. Я хочу найти своего брата. Суббота, день Я кладу трубку, когда у мисс Кокс включается автоответчик. Все равно ничего бы не вышло. Набираю номер офицера Бенсона. Он тут же отвечает: — Бенсон слушает. — Здравствуйте, офицер Бенсон. Меня зовут Эмбер, я работаю над школьным проектом, посвященным социальной службе защиты детей. Он не сразу находит что ответить: — Что ж, здравствуй, Эмбер. Откуда у тебя мой номер? — Мой папа работает в суде и дал мне вашу визитку. — Хм, ладно. У меня есть всего минута. Я могу кратко ответить на какой-то вопрос? Он слышит, как я улыбаюсь. Все говорят: по телефону слышно, когда улыбаются. И я очень широко улыбаюсь. — Куда попадают дети, которых забирает служба опеки? Есть какое-то учреждение или что? Он слегка откашливается. Мне не удается развеять его подозрения. — Ну, смотря сколько ребенку лет. Обычно старших отправляют в какой-нибудь интернат, а маленьких на время берут в патронатные семьи, а потом возвращают домой. — Возвращают домой? — Ну да, главная задача органов опеки всегда — возвращать детей домой, как только проблемы родителей будут решены. Он произнес это так, будто повторял уже тысячу раз, вроде как мы читаем наизусть стихотворение на уроке. — А если эти проблемы нельзя решить? — Я продолжаю улыбаться. Он мешкает с ответом: — Тогда их отправляют уже в постоянное место пребывания или даже забирают в приемную семью. Слушай, Аманда, вся эта информация есть онлайн, ты просто можешь… — Вообще-то Эмбер. Он пытается меня разоблачить? — Вы знаете, где Эндрю Бейли? На этот раз долгая пауза: — Почему ты о нем спрашиваешь? Ты его знаешь? — Я знаю его сестру Лейлу. Он реагирует без промедления: — Ты знаешь, где она сейчас? — Нет… Слушайте, я просто работала над школьным проектом. Мы с ребятами просто хотим отправить Энди открытку, чтобы ему не было так страшно. Я просто хочу узнать, как ее передать. — Я прикусываю губу, словно мне действительно стыдно за ложь. — Малышка, я не могу тебе этого сказать. Но знаешь что, почему бы тебе не занести открытку в полицейский участок? А я прослежу, чтобы он ее получил. Просто попроси дежурного офицера меня вызвать. Хорошо? — Хорошо. Спасибо, офицер Бенсон. — Не за что. Ты как, сможешь прийти сегодня? — Он пытается меня поймать. Теперь он такой дружелюбный, чересчур даже. — Я не знаю. Мне надо спросить маму, сможет ли она меня подвезти. Осторожно. Осторожно. Что ответил бы нормальный ребенок? — Спроси. Я буду здесь до пяти. — Спасибо. Хорошо. До свидания. Это ловушка. Ясно как день. Если я там появлюсь, он меня узнает. Меня поймают, и, возможно, я никогда не смогу передать Энди записку. Патронатная семья. Приемные родители. Первая стадия митоза, когда одна клетка делится на две и обратного хода нет. Интерфаза, профаза, метафаза, анафаза, телофаза — и вот их две. Во всем мире нет семьи, которая забрала бы нас двоих. Но он маленький. Симпатичный, даже со сломанным передним зубом. Его вполне могут усыновить. Он будет в безопасности. Кто-нибудь позаботится о нем, накормит и оденет. Ему будет лучше, точно. Но кто будет сидеть с ним по вечерам в воскресенье и заставлять читать? Как он будет спать один, когда будут сниться кошмары? У него всегда была я, с самого младенчества, с той поры, как я стала менять ему подгузники, когда мама забывала.