Она смотрит мне в глаза: — Хорошо. Присядь хотя бы на минуту. Я сажусь на диван напротив ее любимого кресла. — Лейла. Я знала, что ты в беде, но не понимала, насколько все плохо. Прости меня. Я должна была найти способ помочь тебе раньше. — Ничего. Я смотрю на подлокотник ее кресла, а не на ее руку. Я не обязана ни на что смотреть. — Твоя мама… Я даже не знаю, что сказать. Я была уверена, что она просто много работает. Но у тебя такие хорошие оценки, и я думала: наверное, она что-то сделала правильно. — Я готовлю уроки сама. Мои оценки не имеют к ней никакого отношения. Удивительно, как может жечь одно это предположение. Что ей можно хоть за что-то быть благодарной. — Просто обычно все по-другому, милая. Успеваемость детей… большинства зависит от поддержки родных. В каком-то смысле было бы лучше, если бы ты училась плохо. Тогда об этом узнали бы раньше. — Простите, что разочаровала. Опять ядовитый осьминог душит меня изнутри своими щупальцами, и никто этого не видит. Но Бетти должна это слышать. Я задыхаюсь. — Это не то… Послушай. Я не знаю, что будет. Не знаю, где ты окажешься. Есть ли хоть какой-то шанс, что твой отец… Где он? Ты никогда о нем не говорила. Много лет я о нем вообще не думала. Я не вспомню его лицо, даже если постараюсь. — Я не обязана идти в приют. Не обязана, если получится с кем-то договориться. — О чем ты? — Я сама могу о себе позаботиться. Зарабатывать себе на жизнь. Она меняет ласковый тон на покровительственный: — Дорогая, тебе всего четырнадцать. Так нельзя. — Почти пятнадцать. — Даже если так. Ты все еще несовершеннолетняя. Служба опеки должна найти, где тебе жить. Быстрый взгляд на нее, и вот оно — привычное беспокойство, но под ним скрывается что-то еще. Жалость. Вот этого мне не надо. Совсем. Я лучше буду жить в коробке. Бетти хочет что-то сказать, но у нее звонит телефон. Она хмурится: — Кристи? Почему ты звонишь во время занятий? У тебя все нормально? Минуту молчит, но поднимает глаза на меня: — Какое видео? — В ее голосе слышится не только растерянность. Скорее паника. Что Кристи ей сказала? Я встаю и иду к двери. Кажется, что все происходит замедленно, как в кошмарном сне, в котором ты не можешь бежать. — Лейла! Лейла, подожди! Я оборачиваюсь и понимаю, что на самом деле она не может меня остановить. Не прикует наручниками к своей чудесной мебели. Не будет удерживать силой. Я могу просто выйти, и все. И, пока она говорит по телефону, я машу ей рукой и спокойно выхожу. Полночь Было бы в этом фургоне больше одеял. Я отнесла в школу выполненные домашние задания по всем предметам. Приложила к каждому записку с просьбой бросить это в ящик моего учителя. Школа была закрыта, но я оставила все у окна секретаря. Они увидят мои листы в понедельник, когда придут, но не будут знать, когда я здесь была. Я сложила листы пополам и просунула их между решеткой и стеклом. Потом подобрала несколько камней и осторожно придавила ими бумагу. Возвращаться было очень холодно. Здесь почти не бывает дождей, и сегодня вечером ни ветерка. Идеально хрустящая, морозная ночь с узеньким серпом месяца на ясном небе. На мне две футболки, но куртки у меня нет. Даже толстовки нет. Я засовываю руки под футболку, рюкзак тут же начинает сползать. Всю дорогу из школы я меняю руки, но, когда добираюсь до фургона, меня уже трясет. В фургоне нет ничего полезного. Коробки со старыми журналами и старыми автозапчастями. Всего одно одеяло, и то очень тонкое. Я достаю всю свою одежду из сумки и кладу на одеяло. Это немножко помогает. Надо наконец выключить телефон. Он вибрировал почти два часа подряд после того, как я вышла из дома Бетти. Я подумала, что она может попытаться выследить меня на машине, поэтому перебиралась через соседские заборы в сторону неблагополучных районов. Какие-то звонки были от Кристи и Бетти, но еще много не от них. Коды Лос-Анджелеса и совсем незнакомые. Мне хотелось, чтобы на мое видео отреагировали, но я не придумала, что буду делать, если мне ответят. Я смотрела на маленький зеленый экран, пытаясь сообразить, что сказать. В голову ничего не приходило. Здесь тихо. Свет в доме, где живут хозяева фургона, погас, даже уличные фонари не горят. Безопасно и темно, нужно только придумать, где раздобыть еду. Суббота, утро Рассвет я проспала и не понимаю, который час. Я хотела взяться за дело пораньше, ну да ладно. Снаружи никого. В квартале тишина. Я выскользнула на улицу. За закрытыми окнами сидят дети и смотрят мультики. Наверное, суббота — лучший день для этого. Мой дом всего в нескольких минутах отсюда, но кажется, что я добираюсь туда целую вечность. Я сторонюсь главных улиц и все время оглядываюсь. Уверена, за мной никто не следит. Но мало ли. Код на двери маминого офиса не менялся с ее первого рабочего дня. Она посылала меня туда десятки раз — забрать, что она забыла, или проверить что-нибудь для нее. В кресле никого, но такое ощущение, будто она здесь. Я сажусь на ее место, дрожащими руками отставляю стеклянную пепельницу с горой окурков, часть вываливается. Я двигаю мышкой, и компьютер просыпается, все вкладки открыты. Она узнавала, как выбраться из города. На экране вкладки с поездами, автобусами, пара объявлений от людей, которые ищут попутчиков. Ее почта тоже открыта. Там два новых письма из опеки. Одно, похоже, автоматическое, но другое явно от живого человека. Впрочем, ничего нового для меня в нем нет. Я включаю ее рабочий автоответчик, выслушиваю две жалобы по поводу сломанных почтовых ящиков и сообщение от человека, который ищет квартиру. После чего идут звонки из службы опеки. — Мисс Томпсон, это Энни Кокс из Службы опеки и попечительства. Пожалуйста, позвоните мне… — Она быстро диктует свой номер телефона, и все. — Мисс Томпсон, это Джулиус Эванс из службы опеки. Я сейчас в средней школе Брукхерст, пытался поговорить с вашей дочерью… м-м-м… Лейлой. Мне сказали, сегодня ее не было на занятиях. Я бы хотел поговорить с вами обеими. Пожалуйста, перезвоните мне по номеру… Интересно, с кем в школе он говорил? Рэли? Или с пожилой теткой-секретарем, которая вечно орет на меня, если я пропускаю занятия? — Миссис Бейли, то есть мисс Томпсон, это Мона Монро из начальной школы Максфилда. Вашего сына Эндрю только что забрали судебные приставы, они ищут вас. Пожалуйста, позвоните мне по номеру… — Дарлин, это Бетти. Знаю, сегодня непростой день, но, пожалуйста, постарайтесь понять, что мы все хотим вам помочь. И вашим детям. Хорошо? Просто позвольте нам вам помочь. Ладно. Пока. Затем громкий, даже громоподобный голос: — Миссис Бейли, это офицер Бенсон из полицейского управления Анахайма. Волосы у меня зашевелились. Самый настоящий коп. — Пожалуйста, свяжитесь со мной по поводу вашего появления в суде. Далее следует его номер. Черт возьми. — Мисс Томпсон, это снова Энни Кокс, я звоню по поводу вашего сына Эндрю. Его временно передали в патронатную семью, до слушания вашего дела в понедельник. Вы имеете право его навестить. Пожалуйста, свяжитесь со мной, я сообщу, где он и что делать дальше. Я открываю фейсбук, почту и твиттер. Но не вхожу. Думаю. Если позвоню и притворюсь, будто я — мама, они скажут, где Энди. Но мне все равно нельзя там появляться, меня поймают. Я узнаю, где он, но это ничего не изменит. Можно выяснить, когда судебное слушание, но и там появиться я не могу. А вдруг они засекут, что звонили из этого офиса? И тогда я больше не смогу сюда приходить. Я захожу на свои странички и обалдеваю. В твиттере сотни личных сообщений и тысячи упоминаний. У меня уже почти две тысячи подписчиков. Не могу поверить. В ушах звенит. И больше сотни новых писем. Письма от учителей, Кристи, от других знакомых ребят. Письма от незнакомых людей.