Пятница, 6.00 У нас проблема — Энди не встает. Никто не может выспаться за три часа. Но если я пытаюсь встать, когда очень надо, то это точно не про Энди. Если не попаду сегодня на естествознание, то не сдам подписанное разрешение и не получу камеру раньше понедельника. Проект надо подготовить к следующей пятнице, и я хочу поснимать на выходных. Можно прийти в школу во время обеда и незаметно проскользнуть на дневные уроки. Мама спит на диване. Оставаться дома — не вариант. Одевать Энди, когда он так не выспался, — просто какой-то кошмар. Он вялый, он хнычет и падает на кровать, стоит мне отвернуться на секунду. Я натягиваю на него штаны и щиплю, чтобы не заваливался снова. Теперь он начинает плакать по-настоящему, и я обеими руками обхватываю его лицо: — Она спит на диване, ты, болван. Заткнись! Он замолкает, но детские слезы продолжают литься ручьем. Наконец я одеваюсь сама, и мы на цыпочках проходим мимо нее. Она лежит, отвернувшись к спинке дивана. Мы как можно тише вылезаем в окно. Она даже не шевелится. — Ладно, слушай. Слушай. Ты меня слушаешь? Энди хлюпает носом и изо всех сил старается на меня не смотреть. Я хватаю его за плечо и разворачиваю к себе: — Ты послушаешь меня и сможешь еще поспать или будешь мелким пакостником? Он поднимает на меня красные глаза, из носа течет. Я грубо вытираю ему нос своим рукавом: — Не иди в класс. Иди к медсестре и скажи, что тебя отправил к ней учитель. Понял? — Понял. — Скажи медсестре, что у тебя болит голова. Не живот, не что-то еще. Голова. Повтори. — У меня болит голова. — Вот, молодец. Медсестра позвонит маме, но мама не ответит. Скажи, что не хочешь домой, а хочешь просто немного полежать. Встань, когда будет обед, и скажи, что тебе лучше. Пообедай и тогда иди в свой класс. Скажи учителю, что был у врача. Понял? Повтори. — Я был у рв… у врача. — Он сам вытирает себе нос. — Правильно. Медсестра выключит свет и даст тебе поспать, только если не будешь приставать или не ляпнешь что-нибудь, или не будешь плакать, как глупый младенец. Справишься? Он не отвечает, но отходит от меня чуть дальше: — А если мама ответит на телефон? Я молчу. Глаза печет, будто их вытащили из микроволновки. Я знаю, что у меня фокус с медкабинетом не прокатит. В начале года медсестра была очень милой и заботливой, давала мне прокладки из коробки с бесплатными образцами. Но теперь всегда говорит, чтобы я отправлялась в класс и перестала злоупотреблять освобождением от занятий. Придется рискнуть и воспользоваться не самым безопасным убежищем. Я довожу Энди до здания начальной школы и делаю вид, что пойду в свою, среднюю, через парк. Но вместо этого сворачиваю на одну из боковых улочек. Еще не совсем рассвело. Темные горы очерчены первыми лучами, но солнце еще не залило их полностью. У меня есть немного времени. В последний раз я укрывалась в этом убежище в феврале. У мамы была большая коробка шоколадных конфет, и в конце месяца, открыв ее, она обнаружила, что там почти ничего не осталось. Честно говоря, не знаю, съел ли их Энди или она сама — съела и забыла. Точно знаю одно: я не притрагивалась к ее паршивым конфетам. Но когда она это обнаружила, дома была только я. Я проснулась от ее воплей и, как дура, спустилась вниз выяснить, что произошло. И только появилась в дверях, как мне в лицо прилетела коробка. Она была в форме сердца и раскололась на две половинки, оставшиеся несколько конфет вылетели, стукнули меня по груди и попадали на пол. Острый край коробки слегка порезал мне лоб, я стояла и моргала от удивления. — Мне что, нельзя иметь ничего — вообще ничего, — куда бы вы не лезли? Вам что, нужно все, что у меня есть? Все, что я хотела, — несколько поганых конфет. Она так сильно сощурилась, что глаза выглядели щелками на опухшем лице. Рот брызгал слюной. На шее пульсировали вены, и мне так хотелось, чтобы они перестали дергаться, чтобы она перестала, чтобы этого больше никогда не было. Она продолжала и продолжала, но у меня звенело в ушах, и я больше не слышала ее. Я вылезла в окно под ее вопли как была — в пижаме и босиком. Не знаю, что я собиралась делать, но тем вечером я и нашла это место. В этом квартале живут в основном пожилые. Здесь не так красиво, как у Кристи или как в домах напротив школы, где живет много наших учителей. На парковке стоят машины со спущенными колесами, а на окнах вместо занавесок висят простыни. Тогда, попав сюда впервые, я поняла, что здесь безопасно. В одном из домов простынями завешены все окна. И только на одном, прямо по центру, — выгоревший американский флаг. На подъездной дорожке фургон, который кто-то привез, прицепив к автомобилю. Дверь фургона из дома не видна, она с противоположной стороны. В ту конфетную ночь я узнала, что она не запирается. И ничего не изменилось с тех пор. Четыре спущенных колеса и груды хлама внутри. Слышно, как мыши строят себе гнезда, прогрызая старые журналы и обивку сидений. Над водительским местом — что-то вроде чердака. Поролоновый матрас и одеяло с наволочкой — из одного комплекта, разрисованного ковбоями и индейцами. На вид все очень старое. Я забираюсь наверх и встряхиваю все, чтобы выгнать мышей, если они там. Есть здесь Peromyscus californicus — калифорнийская мышь? Проходит минута, никаких шевелений — и тогда я устраиваюсь под одеялом и какое-то время просто очень тихо лежу. Когда я оказалась здесь в первый раз, я долго не могла уснуть. Только лежала и тряслась. Не знаю даже, злилась или грустила, или боялась, что меня схватят. Слышала, как рядом припарковалась машина и люди пошли домой. Я не шелохнулась. Заснула уже под утро. Провела тут два дня, дольше остаться не получилось — слишком хотелось есть. Мама никогда не спрашивала меня, где я была. Я бы ей и не сказала. И вот сегодня окна старенького желтого фургона медленно заливает солнечный свет, шуршат мыши, вокруг никого. Я заснула почти сразу. Невероятно, как быстро начинает казаться, что все так и должно быть. Полдень В телефоне срабатывает будильник, и я выключаю его до того, как он завибрирует во второй раз. Я не двигаюсь и прислушиваюсь: нет ли кого-нибудь рядом с фургоном. Выбираться отсюда при свете дня очень рискованно — лучше заходить и выходить, когда темно. Я сползаю с верхотуры и выглядываю в окно. Вроде чисто. Выскальзываю наружу и запираю дверь на задвижку. Обхожу фургон спереди и врезаюсь в почтальона. Издав тихий писк, я отлетаю от этого высокого человека. — Ой! Извини! — Он заглядывает в свою сумку и проходит мимо. У меня так колотится сердце, что заметно через футболку. Забудь. Иди в школу. На обед я опоздала, так что сразу направилась в класс мистера Рэли. Кристи уже там. Она ссутулилась над столом и, когда я вхожу, даже не поднимает головы. Рэли сидит на своем месте, и я сразу иду к нему. — Мистер Рэли? Он перестает улыбаться своим коленям и переводит взгляд на меня. — Можно я сдам свое разрешение сейчас, чтобы получить камеру? Не хочу опоздать на следующий урок. Я не собираюсь оборачиваться к Кристи. Не собираюсь. — Что ж, если я разрешу тебе сейчас взять камеру, обещай, что не будешь с ней возиться на уроке. Не буду, я буду возиться со своим телефоном, как все. — Обещаю. — Я достаю из кармана сложенный бланк и протягиваю учителю. Сзади подходит Кристи со своим бланком. Рэли вручает мне маленькую блестящую видеокамеру и маленький неопреновый чехол. — Держи все время в чехле. Если не снимаешь — камера должна быть в чехле. — Хорошо. Кристи протягивает ему свой листок: — Я хочу поснимать автостраду, посмотреть, что́ там есть живое, — говорит она чуть громче, чем можно было бы. — Хорошая идея, Кристи.