Зелёная чалма Гулям ещё спал, когда громко хлопнула дверь. Ему лень было открыть глаза. Он попытался снова уснуть, но вдруг услышал: — Апа![2] Они пришли. В пятницу большое моление у мазара. Смотри не опоздай, Дилинор. Грех ляжет на твою душу, и святой не простит тебе этого… — Моление! — приподнялся на локте Гулям. — Что это ещё за моление? Конечно, подслушивать было нехорошо и он это понимал, но бабушка Дилинор, уверенная, что внук досматривает седьмой сон, не прикрыла дверь в большую комнату, и Гулям отчётливо слышал каждое слово. Он узнавал голоса: конечно, это старухи Хосия́т и Аслия́. — Посланник аллаха ещё не очень старый, — шептала Хосият. — Говорят, он правнук того святого, что погребён в мазаре. — Слава аллаху, — охнула бабушка Дилинор, — правнук!.. — На нём зелёная священная чалма, — раздался голос Аслии. — Он пришёл сюда по воле аллаха и принёс нам святую веру. Он умеет исцелять людей. В пятницу к нему понесут старого Манона, который уже третью неделю не может выйти на улицу, так у него болят ноги. «Манона?! — внутренне ахнул Гулям. — Так ведь это же дедушка Хамида!» — Слава аллаху, он исцеляет людей, — шептала Аслия, и Гулям слышал в её голосе рыдания. — Может быть, если бы он пришёл раньше, не умерла бы моя внучка Ойля́-биби́. Она как птичка угасла на моих руках. — Надо стараться, чтобы они навсегда остались здесь, — вторила Хосият, — тогда уйдут болезни из нашего кишлака. И вдруг бабушка Дилинор сказала задумчиво: — Конечно, святые — это очень хорошо… Но болезни… А разве не лечит болезни наш молодой врач? Он мне дал такие капли, что у меня сразу прошёл насморк, и я спрятала в сундучок порошки от головной боли, которые помогают мне и моей невестке Сайра́м. Он хороший врач, и я буду ходить к нему… — Тьфу! — раздалось совсем громко, и Гулям услышал, как кто-то вскочил. — Это, наверное, твой внук-безбожник учит тебя хвалить молодого врача и забывать старые обычаи. Гулям едва не захохотал: ай да бабушка Дилинор! Как она разозлила противную Аслию! Но, видимо, бабушка очень испугалась, что обидела старых подруг, потому что Гулям тут же услышал её робкий голос: — Пусть простит меня аллах за неразумные слова. Конечно, святые могут сделать всё. А наш врач хорошо лечит людей, наверное, потому, что ему помогает аллах… Гулям продолжал улыбаться. Прямо по пословице: и овцы в кошарах, и волк наелся. — Так ты придёшь, Дилинор? — раздался суровый вопрос Хосият. И бабушка Дилинор прошептала чуть слышно: — Конечно, приду. Как могу я не прийти к святому мазару… Гулям, быстро позавтракав, помчался к друзьям. Они уже ждали его у мазара. Ну как было не рассказать им такую необыкновенную новость! — Мы должны выяснить, кто это пришёл, — выслушав Гуляма, сказал Сабир и оглянулся. — Пока здесь никого нет. И не должно быть. Неужели нам тут помешают, на нашей полянке? Все замолчали. Очень уж полюбили они гору Четырёх Драконов. Это было их царство. Нахмуря брови, Гулям вдруг сказал: — Ребята, Хосият говорила о пятнице! Пятница — это такой день, когда старики ходят на моление. Я слышал, как бабушка укоряла отца прошлой весной. Она говорила: «Все добрые люди в пятницу молятся, а ты не позволяешь мне пойти поговорить с аллахом». Отец смеялся и отвечал: «Я не возражаю. Молись хоть пять ночей подряд. Но я не могу дать тебе колхозную машину для поездки на моление. А идти пешком за сорок километров я тебе также не позволю. Я не хочу, чтобы ты потом заболела». — А вот теперь моление явилось сюда, — сердито заметил Хамид. — Подождём, — сказал Сабир. — Может, и вправду появится к пятнице тот, в зелёной чалме. Учитель встревожен Своего учителя Бобо Расулова ребята уважали больше всех на свете. Он был строгим, но очень справедливым. Если он даже не делал резкого замечания озорнику, а только взглядывал на него из-под очков своими большими чёрными глазами и усы на его коричневом от солнца лице начинали слегка шевелиться, то провинившийся наклонял голову и тихо шептал слова извинения. Старики постоянно вспоминали, каким замечательным воином он был. И Сафар и другие рассказывали о его подвигах ребятам. Последние дни Бобо Расулов, всегда такой спокойный, сдержанный, был заметно встревожен. На другое же утро после встречи с братом он приехал в город, чтобы поговорить со своим старым другом, главным врачом городской больницы Иваном Ивановичем Петровым. Они были ровесники и вместе сражались в отряде против басмачей, таджик Бобо и русский, светловолосый парень Иван. Не раз спасали они друг другу жизнь, и люди стали звать их братьями. Иван, приехавший в Таджикистан фельдшером, потом окончил впервые открывшийся в молодой республике Таджикский медицинский институт и обрёл на родной земле Бобо свою вторую родину. Вместе они вступили в партию и через всю жизнь пронесли большую дружбу. Учитель осторожно приоткрыл кабинет врача. Иван Иванович поднял голову: — Салом! Здравствуй! Вот уж кого не ждал. Тебя никак не вытащишь из кишлака. Только и встречаемся в городском Совете как депутаты. Бобо Расулов присел. Хотел было взять папиросу со стола. Вообще-то он не курил, но когда на душе так тоскливо… Доктор остановил его руку. — При твоём сердце… Он встал, и Бобо улыбнулся. Никак не мог он привыкнуть к тому, что головой его друг почти касается потолка. Доктор, нахмурившись, потянул учителя за рукав. — Сними куртку, я измерю давление. Мне не нравится твой вид. Когда же ты начнёшь отдыхать? Уже второй год я отдаю твою путёвку в санаторий другим. Он измерил кровяное давление, выслушал сердце, покачал головой: — Надо заняться собой, Бобо. А ты так много работаешь. Бобо вздохнул: — Я приехал поговорить с тобой не о своём здоровье. Беда неожиданно посетила мой дом… — Что-нибудь с Мехри́? — спросил тревожно Иван Иванович. Бобо отрицательно покачал головой. Оба помолчали. Мехри была женой учителя. Он женился рано. Только после того как появилось двое сыновей, Бобо узнал, что Мехри была дочерью басмача и на всю жизнь возненавидела Советскую власть. Ведь её отец был расстрелян как басмач. В доме Бобо жила и мать Мехри. Она ненавидела зятя, называла его кафи́ром — неверным и восстанавливала против него дочь и внуков. Мальчики подросли, встали на сторону отца. В войну они ушли защищать родину. И оба погибли как герои. И вот две чужие женщины продолжали жить в семье учителя и всячески мешали ему и в жизни и в работе. Несколько раз хотел Бобо уйти в город, в другую школу, но его останавливала любовь к своим воспитанникам, которым он отдал всю жизнь. — Хуже, Иван, — сказал учитель, опуская глаза. — Приходил Карим. Иван Иванович вскочил: — Твой младший брат? Басмач? Учитель рассказал о разговоре в саду. И закончил так: — Надеюсь, он больше не придёт. Доктор ответил не скоро, ещё раз перебирая в уме всё то, что услышал от друга. — Боюсь, что он ещё придёт. И не раз. И если ты вновь откажешься, захочет отомстить, — сказал он негромко. — Надо предупредить секретаря райкома. Бобо усмехнулся: — Ты преувеличиваешь опасность, Иван! Кто я такой, чтобы мне мстил бывший басмач? — Ты коммунист. Ты депутат. Ты советский человек, — говорил доктор. — Прошло более сорока лет Советской власти в Таджикистане, но ещё затаились подлые люди. И они мстят всему новому, не хотят понять, что старой, чёрной жизни не вернуть, переодеваются в любые личины. Вот и Карим превратился в ишана. Разве он верит в аллаха? — Он никогда не был набожным. Конечно, это только ширма. — Пошли, — поднялся доктор. — Рахмат должен всё узнать от тебя… Вместе они вышли из больницы, пошли к райкому партии. Там, в большой комнате с широко распахнутыми окнами, было прохладно. Ветерок шевелил цветы в большой вазе на столе. Навстречу им поднялся высокий, широкоплечий человек со шрамом на щеке, полученным в бою. Это был секретарь райкома партии, которого они называли просто Рахмат. Все трое обнялись как друзья. Они и были боевыми друзьями. Рахмат сразу подметил, что учитель не в себе. Он спросил осторожно: — Ты опечален, брат? Доктор прервал его: