Денису было невероятно хорошо и уютно. Для полного счастья ему не хватало только закрыть глаза и провалиться в спокойный, первый за несколько месяцев сон. Он только что наелся печеной картошки и напился какого-то компота. Усталость плюс сытый желудок делали свое дело, норовя утащить мальчика в крепкие объятия забытья. Но, этот, как его, Назим не разрешал ему уснуть, пока их командир не поговорит со спасенным. Тем более что времени, как он говорил, у них было мало. Почти четыре часа они убегали, уходили, уползали на юг. Когда уже никто не мог даже идти, Ханин сказал, чтобы делали привал. Все повалились кто куда. Скоро многие поднялись и стали разбираться с провизией. Его тоже не забыли. Накормили и напоили. Только вот спать не давали. Кто-то, Денис не знал его имени, предложил ему закурить, но он отказался, сказав, что не балуется этой фигней. К нему подошел Назим и, потрепав почти задремавшего, сказал: – Иди, тебя командир зовет. Тяжело поднявшись на гудящие и негнущиеся ноги, Денис подошел к привалившемуся к темному и сырому стволу поваленного дерева Ханину. Тот поднял на него свой взгляд и, показав на землю перед собой, предложил сесть. Денис присел на мягкий и чуть влажный от прошедшего час назад дождя мох, посмотрел на командира и заметил у того на шее посиневшие пятна. Ханину до сих пор было тяжело не то что говорить, но и дышать, поэтому, что мог, он показывал жестами. Они чуть посидели напротив друг друга, рассматривая и как бы изучая. Наконец старлей разлепил губы и сказал: – Спасибо тебе. Денис пожал плечами и ответил: – Вы ж меня вытащили. Так что, как минимум, в расчете. Ханин, пожевав губами и непроизвольно потерев следы на шее, сказал: – Ну, ладно, будет время и место – сочтемся. А сейчас, раз ты с нами, я должен знать, кто ты и откуда. Как попал к этим козлам. Денис, взяв веточку и вворачивая ее в землю, сказал: – Вообще, я из Пскова. Когда Великая разлилась, я ушел из дома. Родителей у меня нет, так что меня никто не ищет. А оставаться в городе было все опаснее и опаснее. И дома рушились, и люди… и люди зверели. Я далеко ушел. По дороге подхватил пневмонию. Меня менты подобрали. Они все дороги перекрыли, чтобы народ не разбредался. Меня в подвал поместили, а там старый доктор был. Он меня и вылечил. Он многих вылечил. Я не знаю, сколько времени прошло с того момента, как я из города ушел. Как-то время слилось. Дни, недели, а может, месяцы. Потом, когда я выздоровел, помогал ментам по хозяйству. Ну, воду таскал, дрова там рубил с другими. За едой ходил с конвоиром. А потом им передали приказ всех задержанных куда-то переправить. Ну, нас собрали со всех заградотрядов и колонной под конвоем отправили на северо-восток. Не помню, сколько мы шли. Но долго. По дороге те, кого особо охраняли… ну там, воры, мародеры, убийцы, сбежали. Их человек двадцать-тридцать было. За ними, естественно, никто не погнался. Колонну всего человек двадцать ментов охраняли. А оставшихся в колонне было не меньше сотни. Но все равно одной ночью больше половины сбежали. А на следующую еще несколько деру дали. Я тоже хотел. Но менты очухались и начали стрелять. Прямо по людям. Я не рискнул. Они тогда человек восемь убили. И еще троих ранили. Нас заставляли этих раненых нести. Но они умерли. Раны распухли. Ну, там, заражение всякое. А доктора не было, чтобы помочь. Они убили доктора. Нечаянно, наверное. Или он тоже хотел уйти. Нет, наверное, нечаянно. Он, помню, говорил, что в дороге многие болеть будут и что он нужен оставшимся. Правильный дядька был. Жалко его. Он меня с того света вытащил… Похоронили его со всеми… Прутик сломался, и паренек, отбросив обломок, продолжил: – Нас в колонне человек сорок оставалось. И ментов человек пятнадцать. Одного, я знаю, бандюги убили, когда бежали. Двое сами деру дали с оружием. Не знаю, зачем им это надо было. Еще двое отравились чем-то из продуктов. Они аж посинели, когда их нашли недалеко от лагеря. Потом еще человек десять отравилось. Это из наших. Я не отравился, хотя, помню, мучился очень после того супчика, что тетка там одна, моя старая э-э-э… приятельница, сварила. Она потом сама орала, что это специально, мол. Чтобы все передохли. Сумасшедшая она была. Ее капитан приказал утром втихаря расстрелять. Я слышал, как он это лейтенанту говорил. Лейтенант сначала не хотел, но потом согласился. Ее связали и оставили охранять сержанта. А утром… Утром нашли сержанта голого совсем… а у него в шею кусок деревяшки воткнут был. Хотели за ней послать, но капитан сказал, чтобы не смели. Так мы и шли. А однажды утром лейтенант и еще пятеро ментов ушли. Как потом в записке прочитал капитан, он не хотел больше никого ни убивать, ни быть убитым. Короче, теперь нас охраняли меньше десяти человек. Но и этого было достаточно. Уже недалеко отсюда, в одной из деревень, многие наши из колодца попили да там и померли на месте. Отравлена вода была. И мент там один загнулся. Когда мы на этот поселок нарвались, то думали, нас тут встретят и накормят, но тут бандиты оказались. Короче, ментов всех положили. – Мы видели, – кивнул Ханин. – Тем более. – А что ты не сбежал? – Так менты же нас еще после первого большого побега связали в одну цепь. Мы еще сравнивали их с торговцами рабами. Мол, они по краям, а нас на невольничий рынок ведут. – Правдоподобно. Рабы… – проговорил Ханин. – Так ты из огня да в полымя? – Наверное. Только менты меня практически не били. Вначале только. И так… если уж сильно тормозил, то подзатыльник или толкнут. А эти по мне даже ногами прошлись. Но не убили. Стариков-то они всех, кто был, до единого зарезали. Говорят, раз не могут работать, то от них и прока нет. Мальчик замолчал, вспоминая пережитое. Но на его лице, таком детском и таком серьезном одновременно, почти не отображалось эмоций, кроме разве что спокойного удивления – неужели это все произошло с ним? – А помните, я говорил, что от ментов бандюганы сбежали? Так вот, их на днях ждали эти, – он мотнул головой в сторону, откуда они так долго бежали, – кто-то из них наткнулся, когда за провизией мотался, на эту шоблу и пригласил присоединиться к этим… из поселка которые… Мне это Ромка ваш рассказывал. Он за обедом вместо Ильи стал прислуживать, а спал с нами и женщинами в бараке. Илью там сильно избивали. Да и неуклюжий он, кажется. Вот его на вашего Романа и заменили. Хорошо, не зарезали или пристрелили. Просто на другую работу послали. А с вашим Ромкой я подружиться успел. Мне кажется, он по глупости от вас сбежал. – Мне тоже так кажется, – сказал хрипя Ханин, доставая сигареты и закуривая. – А еще, мне кажется… – замялся Денис, – а еще, мне кажется, что это его именно Мишка подговорил. Уж не знаю как. – Неважно, у Романа своя голова на плечах была, – выдыхая дым в сторону от мальчика, сказал старший лейтенант. – Наверное, – пожал плечами Денис. – Только сам-то Ромка добрый, да и не верю я, что он решился бы на побег. Я ему предлагал, а он мне, мол, я уже отбегался. Хороший парень, да и не трус он, не подумайте, просто он, правда, не понимал, куда дальше-то бежать. – А ты? – спросил Ханин. – Что, я? – недоуменно посмотрел на офицера мальчик. – Ты говоришь, что уговаривал его бежать? Ты знал куда? – глубоко затягиваясь, спросил Ханин. – Наверное, на восток. Ну не оставаться же батрачить на этих козлов. Я, кстати, для себя-то еще вчера решил, что сегодня сбегу. И если бы вы не пришли, я бы сам что-нибудь придумал. Может, по черепушке его лопатой огрел и сбежал бы. – Ты такой решительный? – без тени усмешки спросил Ханин. Деня просто пожал плечами. Не знал Ханин, что было за этим пацанчиком. А Денис и не хотел того просвещать. Ханин отпустил Дениса, а сам в изнеможении откинул голову на ствол дерева. Назим позвал Михаила к командиру, и Денис нисколько не удивился бледности парня, поднявшегося и посмотревшего на него. Денис знал от Романа историю их побега и теперь искренне жалел Михаила, которому предстоял тяжелый разговор со своим командиром. Но жалость пропадала, когда он вспоминал о Ромке. Денис всерьез считал виноватым в бедах своего нового друга именно Михаила, увлекшего приятеля в авантюру с таким печальным концом. Но, проходя мимо Михаила, Денис все-таки кивнул тому, мол, держись. Завалившись на свое место возле ствола высоченной сосны, Денис прикрыл глаза. Но сон от разговора с Ханиным улетучился. Осталась только тяжелая слабость и ощущение того, что и в этой группе он будет чужим. Где ж ему найти тех, кто примет его как своего? Сквозь туман воспоминаний проявилась женщина с разбитыми в кровь губами и поваленная на землю, неистово вопящая, что она всех, всех на тот свет отправит. А в первую очередь его, Дениса. Убийцу и демона во плоти – мальчика. Капитан жестоко ударил ее сапогом в ребра и сказал собравшимся в округе, чтобы посмотрели, можно ли помочь тем, кто корчился в агонии на земле, отведав похлебки этой ведьмы. Дениса рвало безостановочно. Сержант уже израсходовал свою флягу, вливая ему в рот, теперь он опустошал взятую у капитана. Его откачали. Сутки он был как в бреду. Его только тошнило и поносило. Но он выжил и на следующий день узнал, что женщину должны были расстрелять. Ему было все равно. Даже когда она сбежала, соблазнив и убив охранника, он не смог на это отреагировать, так слаб еще был… Его легонько толкнули в плечо, и Денис испуганно дернулся, открыв глаза, и уперся спиной в ствол. Над ним склонился Назим и пацан с лычками на погонах, кажется, его Саней звать. В правой руке у Назима был автомат, а левой он протягивал Денису свою гражданскую одежду. Саня пояснил, перекидывая в руке упертый в землю прикладом карабин: – Не валяйся на холодной земле. Постели это. Нам все равно в дозор. А потом мы на Олеговой и Кирилловой лежанке завалимся. Они пойдут в дозор. Давай, не стесняйся. Денис осторожно принял из рук Назима одежду и поблагодарил. Парни ушли в чащу. Глупо, наверное, но Денис расстелил ее на земле и, стараясь не помять, лег на нее. Уснул он крепко и до самого утра спал не ворочаясь, словно обрел покой. Словно чувствовал, что здесь хоть и чужие ему люди, но его защитят и в обиду не дадут. Не поведут его в концлагерь, не будут измываться над ним, он будет равным среди равных. Словно он обрел своих. Словно он среди друзей… Только спустя четыре дня Ханин и его курсанты смогли нагнать остальную роту. Увидевший их Серов только и смог что остановить всех на длительный отдых. И сам Ханин, и его ребята выглядели настолько жутко после такого перехода, что и речи не могло идти о дальнейшем движении. Деревушка, в которой курсанты нашли себе приют, оказалась вполне жилой. Семей пятнадцать-двадцать так и не решились покинуть свои дома. Их не смущали разливающиеся вокруг реки и озера. Их не волновали постоянные дожди. Их уже не пугали беженцы, что теперь редкими группами или поодиночке, так или иначе, проходили мимо их деревни. Когда на их улицы сбившимся строем вошли курсанты, никто не выразил никакого протеста, правда, и радости Серов тоже не увидел. Но надо сказать, что Серову это было почти все равно, как и Ханину, впавшему в апатию от усталости и лишений долгого перехода. Выяснив пустующие дома и разместив в них курсантов, Серов, не рассчитывая на командира, организовал сбор провизии и даже обратился к жителям деревни за помощью. Он разве что не засмеялся, когда местные ему приносили по паре банок соленьев или по полиэтиленовому кульку картошки. – Я скоро продотряды организую, – зло высказался он при Ханине, когда баталеры доложили о собранном. – И пущу их по дворам… – Не надо, – попросил Ханин, отлеживаясь на кушетке. – Мы уйдем, а им еще тут жить. – Мы так никуда не уйдем, – сказал Серов, поглядывая на старшего лейтенанта. – Вы вообще в пути отдыхали? Ханин кряхтя сел и пожаловался: – Все болит. Не поверишь. Но ноги больше всего, – и, отвечая на вопрос Серова, он сказал: – Ночевали по шесть-семь часов. Да днем через каждые три часа по полчаса отдыхали. Есть было нечего практически. Только на второй день на деревню набрели и там у местных выклянчили что-то, чтобы не сдохнуть… Не поверишь, как хотелось остаться, отоспаться. Но нас вежливо попросили идти своей дорогой. – Вот уроды, – выругался Серов. – Забей, – отмахнулся Ханин и с усилием поднялся. – Были бы мы гражданскими, так нам вообще ничего бы не дали. Хорошо хоть на форму посмотрели нашу грязную. – Ну-ну… – сказал Серов, подвигая командиру табуретку. Когда Ханин сел, Серов поставил перед ним кружку с кипятком, в котором была размешана пара ложек малинового варенья. – Пей, командир. Чая нет, так хоть это… Мы думали, чем в сельмаге местном поживиться. Так оттуда, видать, эти… – Серов неопределенно мотнул головой в окно, – даже столы и стеллажи вытащили, не говоря о товаре. – Не теряются, – усмехнулся Ханин, и Серов кивнул. Ханин пил горячую воду с вареньем и молча наблюдал в окно, как курсанты перед их домом играют в ножички на размокшей земле. После обеда занять их было абсолютно нечем, и Серов позволил всем отдыхать и приводить форму в порядок. Отдыхали-то все, но вот формой занялось из роты человек пять-шесть. Зная о том, что завтра рота должна выйти опять грязь месить, никто особо не настаивал на грандиозной постирке. – Ты куда Михаила и новеньких двух определил? – спросил Ханин, с наслаждением облокачиваясь на неработающий холодильник, к которому подвинул табурет. – Никуда, пока не поговорю с ними. Мелкого-то понятно… пусть будет в моем взводе, я хоть присмотрю за ним. А вот этого дезертира… и второго бойца, тоже очень смахивающего… Ну, не знаю, сейчас поговорим с ними, и решу. – Вот давай только не сейчас, – сказал Ханин устало. – Пусть отоспятся. Пусть поужинают, и тогда да. Можно будет и поговорить. Хотя я с ними уже общался. – Хорошо, – только и сказал Серов, – только не после ужина, а до него. После ужина я отправлю всю роту спать. Завтра на десять выход назначил. Ханин кивнул, соглашаясь с мичманом, и, попросив его разбудить, когда будет разговор с бойцами, поднялся и снова перебрался на кушетку. Как и договаривались, все собрались до ужина в доме командиров. Ханина разбудили и напоили неизвестно откуда принесенным чаем. Придя в себя и перекурив, он быстро представил всем и Дениса, и второго бойца. Рассказал их историю. Ребята дополнили ее подробностями. Денис, как всем показалось, многого не договаривает, но насиловать пацана не стали, отправив за сухпайком в первый взвод. Второго бойца, посчитав, что у него все-таки вполне реальная история, тоже отослали, только во второй взвод. С Михаилом дело обстояло труднее. Выслушав рассказ курсанта, каждый пришел к каким-то своим выводам и не спешил ими делиться. Серов, к примеру, просто удивленно рассматривал Михаила. Исхудавший, с впавшими глазами, со следами побоев на лице, с уже зарубцевавшимся шрамом на брови, тот не вызывал никаких эмоций, кроме сочувствия. Но были в комнате и те, кто знал историю, как Роман и Михаил убегали, и сочувствия не испытывали. Только брезгливость и презрение. Как и положено, самым сдержанным в своих эмоциях оставался Ханин. Когда Кирилл, что тоже присутствовал на этаком собрании, покидая комнату, дал подзатыльник Михаилу, Ханин не поленился и, выйдя на крыльцо, пнул Кирилла, совершенно не щадя его самолюбия. – Все понятно? – спросил Ханин. Кирилл насупился, обиженно кивнул, потирая ушибленный копчик, и только сказал: – Понятно. Те в дворике, кто видел эту процедуру, сначала улыбались, но под взглядом Ханина убрали улыбки и разошлись по своим взводам. Отовсюду уже звали за вечерними пайками. Вернувшись в дом, Ханин застал разговор Серова с Михаилом. – И чего дальше… – Дальше просто все было. Они нам уже даже шанса сбежать не оставили. – То есть Ромка там в конкретной заднице остался? – спросил Серов, и Михаил чуть не плача кивнул. Покачав головой, Серов сказал, обращаясь к Ханину и словно забывая про разговор с Михаилом: