Управляющая охнула, однако под напором Ниночки, которая грозилась рассказать об уровне обслуживания салоном не только всем знакомым, но и написать отзывы в сети, сдалась. Вот так Нинка сэкономила деньги, вернее, как оказалось потом, просто сбила цену до настоящей – платье было далеко не эксклюзивным, и мы нашли его в Интернете. А еще решила извести будущего муженька, начиная со дня бракосочетания. После этого салона мы побывали еще в парочке. Журавль зверствовала. Купила длинную, совершенно неподходящую платью розовую фату с вуалью, длинные серебряно-голубые перчатки и совершенно ужаснейшие ботиночки. Я была уверена – она станет самой запоминающейся невестой. Кроме того, Нина хотела заставить и меня, как свидетельницу, купить нарядное платье, но мне пришлось отказаться. – Сейчас можно и без свидетелей замуж выходить, – заявила я подруге. – А я вас у входа подожду. Осыплю лепестками роз и рисом в лицо кину. Журавль гнусно усмехнулась в ответ. Кажется, она уже представляла, в каком шоке будет бедный Ипполит. По магазинам мы ходили еще долго, а после по привычке заскочили в кафе. Нинка тратила деньги так, как будто бы в их семье было все в порядке. Но в этот раз я заявила, что платить буду за нас обеих сама. Дома я оказалась почти за полночь. И, лежа в постели, переписывалась с Антоном, который наконец появился в сети – освободился от работы в студии, где пахал, по-моему, как проклятый, по двенадцать часов в сутки. Переписывались мы не слишком часто – он предпочитал разговаривать, лучше всего по скайпу, чтобы была возможность не только слышать, но и видеть друг друга, однако в общении через сообщения я видела свое очарование. Этакую подростковую трогательную романтику. Видя лишь текст своего собеседника, я могла давать волю своей фантазии – представлять лицо и его выражение, голос – тембр и громкость, и даже эмоции… К тому же это напоминало мне переписку на бумаге, может быть, не такую сокровенную, однако остающуюся на долгую-долгую, почти вечную память. Наши сообщения сохранялись, и я могла перечитывать их историю тогда, когда мне вздумается. «У меня есть несколько свободных минут, и я весь твой, Катя», – писал Антон. Мне казалось, что Тропинин сейчас на чем-то сосредоточен и, наверное, занят, но я была благодарна, что он нашел немного времени для меня. А еще я почти слышала его голос – негромкий, ласковый, и от этого становилось уютно и хорошо. И когда этот человек успел стать таким близким? «Ты всегда и весь мой:)», – дурной пример заразителен, и я иногда становилась самодовольной, словно Нинка. «Мне нравятся твои мысли. Все хорошо?» – Антон постоянно задавал мне этот вопрос, как будто бы боялся обратного. «Все хорошо:) Хожу по магазинам, скучаю по тебе… А ты как? Что делаешь?» Простые вопросы и не менее простые ответы – но отчего мне хочется улыбаться, и в солнечном сплетении так тепло и слегка волнительно? Или счастье действительно бывает в простом? Потому что ты влюбленная дура – ответ прост, да! Вместо ответа Антон прислал мне фотографию. На ней, по всей видимости, в студии, был изображен он сам: расслабленно сидел на крутящемся стуле, облокотившись о его спинку. Закинул ногу на ногу и небрежно положил одну руку на подлокотник, а в другой держал стакан с водой. Черная водолазка с закатанными до локтей рукавами, джинсы, заправленные в грубоватые ботинки со шнуровкой и на массивной подошве. Светлые пряди падали на высокий лоб и скулы, контрастируя с тенью, замысловато играющей на его лице. На губах его была расслабленная улыбка. На этом фото Антон не выглядел крутой рок-звездой: без грима, без сценической одежды, без привычной гитары в руках и микрофона; скорее он был похож на уставшего человека – не такого, конечно, которому все на свете надоело, а на такого, который много трудился, был доволен этим и временно отдыхал, восполнял силы, чтобы вскоре начать все сначала. Я улыбнулась. И, кажется, Антон еще шире улыбнулся в ответ. Сходи к психиатру. Вдоволь полюбовавшись на Тропинина, я обратила внимание и на Келлу, который на заднем плане развалился на подобном стуле. За время нашей последней встречи его волосы заметно отрасли, но были все такими же синими. Одет он был в черную безрукавку с надписью «На краю», и на сильных плечах и предплечьях красовались цветные татуировки. Келла и сидящий рядом с ним мужчина лет сорока смотрели на стоящего за стеклом несколько размытого Арина с бас-гитарой наперевес. Рядом с ним находился еще один мужчина весьма неформального вида и что-то серьезно говорил ему. Видимо, парни что-то записывали, и Кей прислал мне кусочек их студийной обыденной жизни, которая мне казалась волшебством. В ответ я решила прислать ему свое фото. Я сделала несколько селфи, прикрепила их к сообщению, отправила и… И поняла, что случайно выбрала не только свои снимки, но и снимок Ниночки, облаченной в то самое ужасно откровенное платье. – Блин, – прошипела я. Но было уже поздно. Антон получил фотографии. * * * Кей, как и предполагала Катя, находился в частной студии, которая располагалась в пригороде Берлина, вместе с другими музыкантами группы «На краю», а также с продюсером, звукорежиссером и еще несколькими людьми, имеющими прямое отношение к записи нового альбома. Работа продвигалась хоть и медленно, отнимая много времени, но вполне удачно. Было записано уже несколько полноценных песен, а сейчас шла работа над интернет-синглом. Впереди «На краю» ожидали несколько концертов в Западной Европе и съемка клипа. Правда, когда именно он будет снят, пока было неизвестно – от графика отставали. Сегодня всех тормозил Арин – никак не мог сыграть чисто свою партию, и его то и дело останавливали, давали советы, наставляли, просили, почти умоляли, даже матами крыли, а у него все не получалось собраться, хотя обычно Арин был весьма неплох в своем деле и постоянно совершенствовался. Народ злился, а больше всех – Келла, поскольку в записываемой композиции ему нужно было строить ударные в соответствии с музыкальным рисунком баса, подчеркивая ритмику и мелодичность. Келла искренне считал ритм-секцию сердцем группы. На репетициях все было здорово. Сегодня дело не шло. Кей, правда, знал, в чем дело. Именно сегодня был тот самый день, когда его друг расстался с Ольгой. Глупый был день, пасмурный, за окошком моросил мелкий противный дождь – если уж шел дождь, то Антон предпочитал ливни, грозы, со сверкающими молниями и раскатами грома. И чтобы потом обязательно появлялось солнце – и радуга. Как тогда, когда он гулял с Катей и поцеловал ее впервые в лифте – не сдержался. Звукорежиссер вновь остановил Арина и опять принялся что-то ему втолковывать. Бас-гитарист молчал и только кивал. Кей смотрел на друга, водя по губам согнутым указательным пальцем, обдумывая, чем бы того взбодрить. С одной стороны, он его понимал, а с другой, что за болезненная привязанность к человеку, который отказался от него? Почему Арин не может себя, черт подери, взять в руки и начать работать? Напоить его? Подогнать девчонок? Что ему нужно? Ответное сообщение от Кати заставило Антона улыбнуться вновь. – Сфотографируй меня, – велел он Филу, который сидел рядом. Тот легко согласился. Пара секунд – и снимок сделан. Ответная фотографии от Кати Антона очень удивила. На одной была изображена сама Катрина – она улыбалась, лукаво глядя в камеру. Ее лукавство не было злым и обманчивым, было в нем что-то светлое, игривое, и Антон не мог не улыбнуться ей в ответ, едва заметно. А вот второй снимок сначала показался Тропинину каким-то абсурдом: на нем была изображена почти голая Журавль собственной неповторимой персоной, которую парень на дух не переносил. Увидев это, Антон, поднесший к губам стакан воды, поперхнулся, закашлялся и тотчас привлек на себя внимание всех присутствующих. – Мои глаза, – только и сказал он, прикрывая рот рукой. – Тишина в студии! – зычно рявкнул звукреж, который порядком намучился с Арином. – Или валите отсюда, или сидите тихо, придурки! – Уходим, без проблем, – тотчас поднялся с вертящегося стула Тропинин. – Синий, – позвал он, проходя мимо Келлы. – За мной. – Пошел ты, – лениво отвечал тот, явно никуда не собираясь идти. Тогда Кей просто поднес к его глазам телефон и тотчас убрал, как только до Келлы дошло, кто на фото и в каком виде. Осознав, что он только что имел честь лицезреть, парень тотчас метнулся за другом, вышедшим прочь из студии и усевшимся на диван в комнате отдыха. Походил синеволосый ударник на голодного пса, перед носом которого помахали сахарной косточкой и убрали куда подальше. – Это что было? Че за фото? Где взял? – навис он над беловолосым. – А еще есть? – Не мельтеши, – поморщился Кей. – Сядь рядом, – и он похлопал широкой ладонью по дивану. – Я тебе сейчас мурло разобью, – от всей души пообещал Келла. – Быстро и с подробностями рассказал мне, что за фотка! И покажи еще раз, – потребовал он, пытаясь отобрать телефон Кея. Тот, к тому времени понявший, что Демоница ему лишь показалась в обнаженном виде, а на самом деле одета в непонятно какие тряпки, создающие иллюзию почти полной наготы, уступать не собирался и, вытянув руку, убрал телефон подальше от барабанщика. Келла так просто никогда не сдавался. С грозным рыком он повалил Кея на диван, пытаясь дотянуться до вожделенного мобильника, а тот, естественно, стал отпихивать его свободной рукой. – Лучше говори, скотина! – рычал синеволосый. – Урою же! – Скажи «пожалуйста», – откровенно смеялся над ним Кей. – Я тебе твое «пожалуйста» запихаю туда, откуда вынуть сложно будет! – все больше злился Келла. Очередная попытка выхватить телефон из рук Кея не увенчалась успехом. И он попытался заломить ему руку, злобно ругаясь. Солист НК сдаваться тоже не любил. И послал друга и коллегу крайне далеким и заковыристым маршрутом. – Отпусти руку, – прошипел Кей, чувствуя боль. – Я тебя сейчас сделаю, детка! – в азарте выкрикнул Келла, видя, что выигрывает. В этот момент открылась дверь, и в комнату отдыха вплыли Андрей Коварин и крупный мужчина с лопатой-бородой и тату-рукавами. Это был не кто иной, как известный немецкий музыкальный критик, имеющий немалый вес в международной музыкальной среде. Коварин не без труда и не без помощи человека, который приложил руку к созданию и раскрутке «На краю», уговорил этого критика на написание статьи о группе в популярном музыкальном журнале и привез для знакомства с парнями прямо в студию. Сцена, которую узрели Коварин и герр Фишер, больше напоминала романтическую, нежели соперническо-дружескую. Ударник восседал на вокалисте, захватив того в железные медвежьи объятия и явно желая стать тому кем-то более близким, нежели просто товарищ по команде. Кей же глядел Келле прямо в глаза, зачем-то вытянув одну руку перед собой. Журналист про себя решил, что от удовольствия. Увидев сие, оба мужчины затормозили и удивленно взглянули на молодых людей. – Сверху – Келла, ударник, снизу Кей – вокалист, – ровным голосом произнес Андрей на английском, который усиленно подтягивал последние года два – для расширения, как сам говорил, бизнеса на Западе. Кстати говоря, и своих ребяток, как он ласково называл музыкантов, заставлял делать то же. – Вы что творите, – почти не размыкая зубы, проговорил взбешенный, но сохраняющий ледяное спокойствие Коварин уже на родном языке. – Быстро встали. – Он мне телефон не отдает, – отрывисто сообщил Келла, с трудом удерживая Кея. – Хеллоу! – весело поздоровался он между делом с немцем. – Ты, мразь белобрысая, – обласкал он Кея по полной без перехода, – быстро отдал свой драный тел! – Здравствуйте, прошу простить, мы немного заняты, – более вежливо и официально проговорил из-под него Кей, которому стало дико смешно. Видя, как бледнеет, а после краснеет Коварин, он едва не засмеялся в голос. Руки у Кея ослабли, и он уронил телефон за диван. – Фак! Я тебя прикончу! – заорал Келла, видя, что все пропало. – Специально же! – схватил он Антона за ворот. Тот все обиднее смеялся. – Это просто они… играют, – спешно объяснял Андрей тем временем гостю. – Нет-нет, не стоит объяснять, – замахал вдруг руками брутальный немец, с каким-то возрастающим интересом наблюдая за парнями. – Я все понимаю! Я толерантный человек, – гордо заявил он и постучал кулаком в грудь. – И я пишу только о музыке, а не о предпочтениях музыкантов. Это их жизнь, это их любовь!