С некоторых пор мои дни начинаются и заканчиваются на сайте Нэт-Книги. Я читаю исключительно то, что пишет Чейс. Ноэмия Чейс. Я жду, вычитываю, помогаю... Она, конечно, не Пушкин, но у неё есть свой стиль, свои читатели. Немного хромает «как», но, если закрыть глаза на бесячий фэнтези-зоопарк с человеческими ипостасями, - а лучше, хорошенько так их зажмурить!), то сюжеты интересные, и вопросы подняты важные: про порядочность, дружбу, верность... Э-э, я, кажись, теперь главный её фанат — «Дорогая Людмила Витальевна», блин. Уже три дня Чудная не обновляла книгу. А сегодня рано утром — продочка! Так, что там, почитаем... «Хлопковые, нежно-сиреневые простыни сбились, Арине снился беспокойный сон. Ей снился тот, ради кого она готовилась перевернуть свою жизнь, уехать в другую страну, жить далеко от родных и друзей. Поэтому ей так важно взаимное доверие. Поэтому так важно не потерять голову от эмоций, которые накрывают её волной в его присутствии и сейчас, в её сне, заставляют сердце биться чаще, застилая взор чувственным туманом...» О-о-о! Что это за «волна», что за «туман»?! «Чувственный»! Это кто ее на такое вдохновил, я не понял?! «Его руки скользили по коже... Её губы... » Меня словно током бьёт. Я, блин, реагирую, как нормальный мужик. Нет, после знакомства, Чейс нормального во мне осталось мало. Адский ад! Да она с ума сошла, это ж почти «18+», какого черта?! «... О, Раф... Рафаэль!» Вскочил с кровати. Сейчас же поеду и выясним, что там у неё творится! Хотя... Ну-ка, ну-ка... Думай, Раф, тормози! Чудная жаловалась мне-Людмиле, что у нее сейчас творческий ступор, и ничего не пишется. Так что вероятно, что она наляпала только что выложенную проду, лишь бы вписаться в график и не злить читателей. Но тогда... Тогда вполне возможно, что текст основан на реальных событиях. В смысле, на событиях реального сна. О реальном мужике... Обо мне?! Это же возможно, да? Да! О, да-а-а!!! Я радуюсь, как пацан. Потягиваюсь всем телом и, мечтательно щурясь, иду в ванную. Ох, Чудила, доберусь я до тебя, сравним тогда наши сны. О своих я пока помолчу, но забыть не обещаю. Интересно, а у неё и правда сиреневые простыни? Как бы узнать — такое и Людмиле Витальевне странно спрашивать... Так, всё : срочно в душ! Уже через полчаса я стою у нее перед дверью и морально готовлюсь. Давай же, звони! А что скажу потом? А что она ответит? — Наташа, надо поговорить. — А иди ты к черту! Это самый вероятный сценарий, и мне он совершенно не нравится. Вариант два: — Наташа, я безмозглый козел. Нам надо поговорить. Нет, так тоже не годится. Такое я могу сказать лишь себе в зеркало. И говорю все последние два месяца. — Привет, Чудная, давай поговорим? Вот! Это уже ближе, тут меньше напора. Стою и смотрю на ее дверь. Серая, железная, обычная. А ощущение, словно я на Эверест нагишом залезть собрался: мандраж, аж ладони влажные. Потёр руки об джинсы и приложил к двери ухо, затаив дыхание. Она там? Слышу, что внутри квартиры какая-то музыка играет. Я надеюсь, что она там одна. Пальцы сами сжимаются в кулаки от одной только мысли, что может оказаться иначе. Спокойно! Не может: Людмила Витальевна бы знала! Слышу, как этажом выше кто-то открывает дверь. Плач младенца. Детский лепет. Потом женский голос : — Сашенька, держись за поручень и будь осторожным, хорошо? У мамы коляска, родной. Давай, ты же большой мальчик. В доме нет лифта, тут всего пять этажей. Поднимаюсь на пролёт и предлагаю помощь. Молодая женщина соглашается, хватая за руку пацана лет четырёх. Я подхватываю прогулочную зимнию коляску с младенцем. Такой мелкий, а столько шума! Словно услышав мои мысли, крикун замолкает и, задрав голову, внимательно меня разглядывает всё то время, что мы спускаемся. Судя по цвету зимнего комбинезона, это девочка. Значит, крикунья. У неё серые, почти дымчато синие глаза. Точь в точь как у Чудилы, когда она о чём-то задумывается. Эта мысль приходит внезапно и бесконтрольно. Я представляю себя отцом малышки. Я представляю, каким будет наш с Чудилой ребёнок. Не «был бы», а «будет». Она мне под кожу забралась. Сегодня же разберусь с ситуацией, я больше не могу быть от неё на расстоянии. Дорога перед подъездом припорошена снегом. Солнечные лучи отражаются от сверкающего покрова и слепят глаза. Женщина благодарит и, наказав мелкому Сашке держаться за коляску, уходит. — А это тоже «твоя любовь», Рафис? Что ты здесь делаешь, а, Французов? Разворачиваюсь. Чудила стоит у подъезда и рассматривает меня с головы до ног и обратно. Возвращаю ей взгляд. На ней какая-то светлая шуба до середины бедра, тёмные брюки. На ногах — высокие ботинки. Вокруг шеи — шарф. Прозрачные розоватые стекла очков от солнца не прячут глаза, что смотрят на меня с вызовом. На светлые распущенные волосы падают редкие снежинки. Поза такая вся царственная, ну, королева прям, королева Эвереста! Только короны, блин, не хватает. Она куда вообще такая выпкндрилась? Чувствую, как изнутри распирает, и выпаливаю, не фильтруя: — Какого черта ты без шапки, Чудила?! Студить нечего, а?! А ну, обратно, за шапкой! 29. Карусель Выхожу из дома и слышу в подъезде голос Рафиса. Первая мысль: ну, все, теперь глюки уже и на яву! Закрываю тихонько дверь, поправлю сумку, и... чувствую теперь и запах его геля для душа. Нет, не может быть! Выглядываю на лестницу и ловлю взглядом внизу, в узком пространстве между перилами, мелькнувшую мужскую шевелюру. Это он! Он приехал ко мне! Или не ко мне? Я в растерянности. Затаив дыхание и стараясь остаться незамеченной, спускаюсь вслед за героем моих снов. Ноэмия разве что не пищит от удовольствия: «Вернулся Раф — вернётся вдохновение! Наташка, лови его обратно!» Но другой голос её перебивает: «А не западлО? Память отшибло?! Не сбивайся с панталыку!» Эм-м-м... Не ругайте мою Крышу, она немного... как бы это... ожесточилась после срока на задворках моего сознания, и теперь примеряет на себя другое амплуа: юбки многослойные оставила, но поверх кисейного корсета — кожаная косуха. «Даже злые урки и те боялись Мурки!» Ну-у-у, моей Ноэмии такой подход и правда внушает ужа... Уважение! А вообще, да! Какого чёрта я тут лужицей от счастья разползлась. Ишь, фраерок, явился не запылился! А соседка сверху шустрая: два спиногрыза, муж в вечных командировках, а не теряется ни капли! «Спасибо, мужчина, сю-сю-сю, как вы помогли! Сю-сю-сю, отзывчивость в наше время — такая редкость!» Если она положит свои наманикюренные когти на рукав Рафиса, я... я... Ой, всё, она сваливает! Давай, надо что-то сказать первой, он вот-вот повернётся. Сейчас! И пока Крыша с Ноэмией дерутся внутри за авторство «фразы века», я приглаживаю волосы, принимаю боевую позу и выдаю: — А это тоже «твоя любовь», Рафис? Что ты здесь делаешь, а, Французов? Он разворачивается, и я, задирая голову, совместными усилиями с моей Крышей заставляю челюсть не двигаться, иначе Ноэмия от эстетического экстаза слюни пустит. Какой же он красивый! Тёмно-синие джинсы и чёрное пальто с деревянными пуговицами-«клыками». Зачесанные назад волосы. И яркий красный кашемировый шарф. Одно слово — Французов! Он тоже рассматривает меня. Хочется поправить волосы, одёрнуть полушубок, отвести глаза... — Какого черта ты без шапки, Чудила, студить нечего?! А ну, обратно, за шапкой! Это он кому? Мне?! Не, вы тоже это слышали?! Я открываю рот, и кто именно в этот раз автор «реплики по ситуации», сказать затрудняюсь: — А ты не забурел ли, мамочка? Ой, это был мой голос? Я правда это сказала? Вслух?! «Кондуктор, нажми на тормоза!» Челюсти Рафиса сжались, и он двинулся на меня. Подошёл так близко, что я оказалась у стены, но упрямо продолжаю смотреть ему в глаза. — Чудная, я тебе не «мамочка». И даже не «папочка». — Его взгляд скользит по моему лицу, я чувствую, как щеки начинают пылать. Но я держусь! — Правильно, ты мне никто! — Ты и сама в это не веришь, — В этот раз я отрицательно мотаю головой, голос пропал, так как Рафис снимает мои очки, и прижимается к моему лбу своим. — Я был не прав. Я не мог... А потом был зол... Ты тоже скучала по мне, я знаю! Я тебе докажу! О, эти слова! Боже, как же я о них мечтала! Сколько раз слышала их во сне. А сейчас... Не могу! Упираюсь в его грудь руками, восстанавливая дистанцию. — Зачем ты пришёл, Рафис?