– Хочу, – наконец отвечает Леви голосом внезапно протрезвевшего человека. Но тут же снова замолкает, как будто что-то мешает ему говорить. И в тишине, вновь воцарившейся в комнате, сверкает яркой искрой осознание: он просто не хочет ребенка со мной. Я вытираю глаза, пытаюсь помешать слезам пролиться. Глупые, чертовы слезы! – Я хочу иметь детей, посвятить свою жизнь кому-то, – бормочет Леви, потирая рукою лицо и, похоже, не понимая собственных слов. Мое тело словно наливается свинцом. В груди невыносимая тяжесть, в голове одна мысль: «Бросься я сейчас в пруд, я пошла бы ко дну камнем». И не стала бы сопротивляться, чтобы выплыть. – Но не со мной, – произношу я за Леви слова, которые хотел, но так и не осмелился сказать он. – Я люблю тебя, Би, – говорит Леви столь хорошо знакомым мне тоном. Тем тоном, который он придает своему голосу на общинных собраниях. Которым завлекает, обольщает и способен убедить тебя буквально во всем. – Я всегда тебя любил. Ты очень важна для меня и нашей общины. – Плевать мне на общину, – сжимаются в кулаки мои руки. – Я ношу твоего ребенка, ты слышишь? – Би, – мягко говорит Леви, подходя на шаг ближе. Похоже, он хочет до меня дотронуться, но теперь уже я не желаю ощущать прикосновений его рук; они причиняют мне боль. – Мы всегда понимали друг друга. Мы создали это место таким, как оно есть, вместе. Я не смог бы сделать этого без тебя. – Но ты не любишь меня настолько, чтобы заводить со мной ребенка. – Нет, – рука Леви царапает мне локоть. Я вздрагиваю и отстраняюсь. – Не в этом дело. Я закрываю ладонью глаза; предательское тело выдает боль, которую я так стараюсь скрыть. Я не позволю Леви себя надломить. «Я сильнее всего, что он может мне сделать». Он откашливается: – Ты не единственная, кого я люблю. Спазмы сводят мне горло. Слезы наконец прорываются наружу, струятся по щекам, увлажняют подбородок, капелью сочатся на пол. Ноги вдруг слабеют, мне нужно ухватиться за что-то. Леви стоит совсем близко, но мне противно к нему прикасаться. – Кто она? – Алиса Уивер. Я близок с ней уже какое-то время. Алиса. Алиса. Алиса Уивер… Которая работает на кухне и от которой всегда пахнет мукой и свежим медом. Она на несколько лет моложе меня, и ее смех – как нежный колокольчик. Мне она всегда нравилась. Сладкая, ласковая Алиса. Но сейчас во мне разгорается ненависть к ней. Алиса Уивер… Та, которую Леви любит больше меня. Подходящая жена. Достойная предводителя Пасторали. Ну да, конечно! Ты никогда не женишься на слепой девушке. На той, за чьей спиной шепчутся. На той, кто слишком многое слышит. Кто всегда стоит в сторонке на собраниях и украдкой проскальзывает в твой дом, когда никто не видит. Зачем тебе эта странная девушка? Ты женишься на девушке, которая печет по средам и воскресеньям вкусные булочки и звонко смеется, когда ты гладишь ее волосы. Хорошая, предсказуемая жена. Какой же дурой я была! Дурой!!! Не понимала очевидного, того, что в действительности было между мной и Леви и как он это воспринимал. Я для него – девушка, которую он знает с детства, которой он всецело доверяет и с которой спит тайком от всех. А Алиса… Она проста и предсказуема – идеальная жена. И она будет стоять рядом с Леви на сцене во время еженедельных собраний, улыбаться и рассуждать о кукурузе и сохранении нашего образа жизни. Она будет послушной. И никогда не бросит ему вызов, как сделала я. Алиса будет его. А я… – Би? – заговаривает Леви. И я склоняю набок голову: уж не высказала ли я свои мысли вслух? Да плевать мне, даже если и так. Алиса Уивер. Алиса Уивер. Отныне ее имя будет свербеть в моем мозгу постоянно, прочно засев, отпечатавшись в нем навсегда. Навсегда… Навсегда, черт возьми! – Я никогда не был уверен в том, что ты меня любишь. Что ты хочешь стать моей женой, – доносится до меня голос Леви. – Что??? – Я слышу свой ответ, хотя убеждена, что больше не владею голосовыми связками. – Ты всегда говорила о внешнем мире. Об уходе из Пасторали. Я не думал, что ты хочешь здесь остаться вместе со мной. Да он полное дерьмо! Он прекрасно знает, что это не так. Я всегда любила его, с самого детства. И все для него делала. Я выстроила всю свою жизнь вокруг Леви. И ждала его, все время ждала… Но… Возможно, я никогда ему об этом не говорила. И, возможно, Леви прав. Я тщательно скрывала в себе эту безрассудную преданность, а нужно было ее демонстрировать. Быть может, он и не сознавал до конца, что я на самом деле чувствовала, как сильно в нем нуждалась, как сходила с ума от любви к нему. Наверное, это моя ошибка. Колени начинают трястись, глазные яблоки подрагивают, темнота перед глазами закручивается в причудливые спирали. – Ты должна сохранить этого ребенка, – возвращает меня в гадкую реальность голос Леви. – Ты слышишь меня, Би? Тебе надо сохранить ребенка. Как будто я нуждаюсь в его разрешении! Да меня вообще теперь не волнует, что он думает! – Но его отцом должен стать кто-то другой… Я мотаю головой. Это рефлекс. Должно быть, я заболела. Прямо здесь, на полу его гостиной, по которому будут бегать, скакать и выписывать кренделя маленькие ножки. В этой гостиной, где ребенок будет обдирать, падая, свои крохотные колени и в которой он будет проводить вечера, свернувшись калачиком на ковре у камина. Будет… Только это будет не мой ребенок. Как же я не поняла этого раньше? Как не расслышала ложь в его голосе? Недомолвки о правде? А все остальные в общине, наверное, знали. Леви, должно быть, не скрывал от них отношений с Алисой. Только одна я ничего не видела. Потому что любовь – это сумасшествие, слепота и обман. Я вытягиваю вперед руку; кончиками пальцев нахожу его грудь. Она медленно вздымается и опадает. Я прикасаюсь к нему в последний раз. Последнее «прощай»… Но мне это нужно. Я провожу пальцем по шее Леви, веду его выше – к подбородку. Нащупываю в его плоти маленький вертикальный шрам. Большинству наших людей о нем неизвестно. А я о нем знаю. Когда нам было одиннадцать, мы залезли на орешник, растущий за прудом. Ветка под Леви сломалась, и при падении на землю он рассек подбородок о коленку. До сих пор помню, как я тогда испугалась – мой детский разум почему-то решил, что он умер. Я сползла с дерева и зажала ранку большим пальцем, не давая крови из нее вытекать. А Леви вдруг улыбнулся мне. И я сообразила, что он жив. Именно тогда я поняла, что он значит для меня больше всего остального на свете, что я не могу его потерять. Я опускаю руку, потому что сейчас я теряю Леви. – Ты на ней женишься? – спрашиваю я. Короткий миг безмолвия, а затем: – Да… Как же мне хотелось, чтобы он солгал, оставил бы меня в безвестности на какое-то время! А теперь сердце в моей груди затвердевает в камень, отказываясь качать кровь. Леви будет жить в этом доме с ней. Он будет поглаживать и целовать ее растущий живот и отекшие пальцы. И о ней он будет заботиться, пока я буду вынашивать ребенка одна в нашем фермерском доме. Помогать мне будет только сестра. И родится мой ребенок без отца, имени которого я не открою. Леви снова пытается дотронуться до меня. Но стоит его пальцам прикоснуться к моей ладони, в моей груди вскипает жар. – Не прикасайся ко мне! – взрываюсь я. Мне уже невмоготу оставаться в этом доме, где я надеялась однажды поселиться. А еще тяжелее стоять рядом с мужчиной… мужчиной, любить которого я больше не могу себе позволить. Ноги уносят меня к входной двери, я едва успеваю водить рукой по воздуху, чтобы не наткнуться на стул, стоящий у порога. – Я не хотел, чтобы наш разговор получился таким, – догоняет меня чужой, еле слышный, полный сожаления голос. Но мне не нужна его жалость. Она не изменит того, что он сделал. Того, что он делает. Я распахиваю дверь. – Пожалуйста, не уходи, – тихо просит Леви. Но я выхожу в ночь, воображая, как серебрит мою кожу лунный свет, пробивающийся сквозь кроны деревьев. Леви тоже переступает порог. Следом за мной. Но жар его тела невыносим. Я вспоминаю маленький засушенный нарцисс, который столько лет хранила в своей комнате между страницами словаря. Глупый детский самообман. Я думала, этот цветок означал, что Леви меня любит, что я его, а он мой и ничего никогда не изменится. А теперь я тороплюсь сойти с крыльца, чтобы Леви не успел ни прикоснуться ко мне опять, ни сказать еще хоть слово. И едва сойдя с последней ступеньки, пускаюсь в бег. Ногам нужно ощутить ее – землю, откликающуюся стуком на каждый мой шаг. Щеки жадно ловят холодящий ветер. А уши ощущают только тьму: все звуки заглохли, все чувства иссякли. И даже деревья не могут меня вырвать из этой тишины. Я ничего больше не хочу слышать. Калла Мы обвязываем веревками пуки сушеного шалфея, вешаем их на нижние ветви пограничных деревьев и затем поджигаем горящими золотисто-желтыми свечами из пчелиного воска. Пуки воспламеняются моментально. Солнце давно село, и в полночной темноте пучки пылающего шалфея походят на огненные сферы, рассеянные вдоль периметра: зловещие колдовские атрибуты, заклинающие лес. Но это не колдовство, это наша надежда на выживание. Тео проходит вдоль границы дальше, поджигает очередную вязанку. А я стою и наблюдаю, как дым, покружившись в кронах ближайших деревьев, уносится глубже в лес. Шалфей избавит деревья от их болезни, сгустит и заставит свернуться сок, что сочится по их стволам, умертвит гниль и предотвратит ее распространение. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, когда мы точно так же поджигали шалфей, заметив признаки болезни, пытающейся пробраться в нашу долину. Отойдя от меня на несколько шагов, Тео поднимает глаза, и я вижу в них холодную темноту. На мгновение меня охватывает ужас: неужели это болезнь, неужели гниль уже разъедает белки его глаз? Но через мгновение Тео наклоняет голову, и свеча в его руке озаряет совершенно чистые, неповрежденные зрачки. Из них не вытекает черная кровь. Некоторое время мы смотрим друг на друга. «Не разлучат ли нас секреты, которые мы друг от друга храним? – задумываюсь я. – Не хуже ли эти секреты той лжи, на которую мы идем ради них? Не разъедают ли они нас изнутри, подобно болезни?» – Прости, – обращается ко мне Тео через несколько шагов, разделяющих нас. Левой ладонью он беспокойно водит по боку, а правой рукой зажимает свечу, с которой ему под ноги капает воск, собираясь в маленькую вязкую лужицу между травинками. – Я не должен был тащить тебя под дождем вчера вечером. Я повел себя глупо. Густой дым, поднимаясь к верхушкам деревьев, постепенно заволакивает звезды серой пеленой. – С тех пор как ты нашел тот пикап… Леденящий страх покалывает кожу рук. До чего же мне претит стоять так близко от границы! Мрачные, длинные тени слишком далеко расползаются по земле; недвижность и молчание деревьев заставляют меня цепенеть. Этот лес может убить всех нас, если мы ему позволим. – Ты не в себе. Ты ведешь себя не просто беспечно, а безответственно, – выговариваю я мужу. Тео потирает шею. Сегодня он поменялся сменами с Паркером, чтобы помочь мне поджечь шалфей вдоль нашей южной границы, пока другие члены общины развешивают его вдоль остальных границ. Я вижу вдалеке блики огней, волны дыма оттуда долетают и к нам. – Знаю, – соглашается Тео, но обходится без объяснений и не обещает, что перестанет выходить на дорогу и разглядывать фотографию украдкой от меня. Я подхожу к мужу ближе. – Куда ты ходил вчера вечером? После того как ушел из дома. Дождь все шел, а Тео и не подумал дождаться окончания грозы. – К Леви.