– Ну что Шпигатик? Женю жалко? Передав радиограмму, Философ снова, попросил у Лиепаи квитанцию. На что опять получил АС! Через две минуты, наконец, долгожданное: “Ваша радиограмма №…принята, даю квитанцию. Философ облегчённо вздохнул и отправился снимать стресс к экипажу, где уже вовсю шли поминки. Ночью пароход перешвартовался в Лиепайский порт, и мы стали у отстойного причала. Рано утром, с первым самолётом из Риги, прилетела комиссия в составе пяти человек для разбора ЧП[17]. Они подошли к судну. Ни вахтенного, и вообще никого на палубе не оказалось. Взойдя на борт и подойдя к открытой двери в надстройке, один из членов прокричал вниз: “Есть кто там?” Через какое-то время внизу раздалось бормотание, и человек с опущенной головой начал ползти по трапу вверх. Это оказался старпом[18]. Наверху старпом поднял голову и помутневшими глазами принялся разглядывать пришедших. Наконец поняв, что перед ним начальство он начал выпрямляться, но, не удержавшись, с грохотом рухнул вниз. В это время раздался цокот копыт. Все оглянулись – по булыжному покрытию, через открытые ворота на причал вошла лошадь. Её вёл под уздцы капитан “Илги” Беркалнс. На телеге лежал гроб, обтянутый красным кумачом. Ни дома, ни родных у Жени Слюнина не оказалось. К нашему сожалению, присутствовать при погребении нам не пришлось. Его похоронили на городском кладбище, а судно отправили в очередной рейс, так как надо было выполнять план, а простой из-за расследования ЧП занял внеплановое время. Татьяна Маринеско Татьяна Александровна Маринеско – дочь легендарного подводника Александра Маринеско. Ниже приведены выдержки из почти неизвестной книги “Я говорю с тобой, как с живым”. О том, о чём вспоминать трудно Подробностей, как познакомились мои родители, я не знаю. Сказал отец мне только, что это было уже после войны, когда они ходили вместе в море на корабле, где он был старпомом, а мама радисткой. Сначала они очень не ладили, при встречах всё время ссорились и “подкалывали” друг друга. Но потом, когда кому-нибудь из экипажа нужен был отец, его искали у радистки, а когда нужна была мама, её соответственно, находили у старпома. Они расписались в 1947 году. К этому времени со своей первой женой, Ниной Ильичной, отец был давно разведён. Дочь его от первого брака, Лора, была уже взрослым человеком. Сестра старше меня на двадцать лет. Свадьба у родителей была скромная. Фамилии они оставили свои, так как раньше в море семейных не пускали. Боялось правительство: “а вдруг удерут за кордон”. До моего рождения отец успел поработать завхозом в Институте переливания крови им. Пастера и оттуда по ложному обвинению загремел за решетку. Мама в это время стала ходить в геологические экспедиции, и отец писал ей туда письма, расспрашивая обо всем: о Борьке, стариках, Питере, о том, какие книги она читает. Писал о том, как любит их всех и мечтает о том, чтобы у них родилась дочь. Писал о том, что у них ещё вся жизнь впереди, и они успеют сделать всё, что задумали. В 1952 году он вернулся домой и тоже вместе с мамой стал ходить в экспедиции. Потом, в 1953 году, на свет появилась я. Когда я родилась, мне дали фамилию отца, а мама осталась Громовой. Вообще-то из-за фамилии были у меня в школе неприятности. Кому-то она нравилась так, что отказывались называть меня по имени, а кто-то придумывал разные прозвища, типа: Мане, Марине, Матонеско. Но, обиднее всего было, когда учительница литературы Вера Николаевна прозвала меня “Маринеско-Болтонеско”. Издевался весь класс. И что самое интересное, когда моя старшая дочь училась в школе, совершенно другой, другая учительница прозвала её так же. О чём мне и поведала надутая Лена, придя домой. И “майонезом” её тоже называли. Но, однако, фамилию свою я никогда не меняла, и дочки носят тоже эту фамилию, и, надеюсь, не сменят её, выйдя замуж. В жизни, к сожалению не всё так гладко и хорошо, как хотелось бы. В 1961 году папа стал жить отдельно от нас. Он прожил с мамой пятнадцать лет, а потом они разошлись. В подробности я вдаваться не буду, тем более, что причину развода, истинную, я просто не знаю. Несмотря на произошедшее, отца я видела часто. Мы общались с ним постоянно. Я ездила к нему сначала на Васильевский остров, где он жил с Валентиной Александровной, очень доброй и отзывчивой женщиной, и её взрослой дочерью Галей. Галя в ту пору училась в Театральном институте, что являлось причиной моей дикой зависти и уважения к ней. Потом отцу дали маленькую комнату в Автово на улице Строителей. Комната была на четвёртом этаже в коммуналке, но зато там был балкон. Теперь улица носит имя Маринеско. К тому времени отец был очень тяжело болен, но болезнь свою старался скрывать, никому не жаловался и продолжал так же нещадно дымить “Памиром”. После того как однажды в Кронштадте чествовали подводников и по морскому обычаю вручили им поросят, я была у отца в гостях на улице Строителей. Народу собралось много. Маленькая комната была забита до отказа. Все пили, ели, веселились, пели песни, а я стояла у балконной двери и тихо утирала слёзы, глядя на замороженного поросёнка, который лежал на балконе. Перевязанный голубыми ленточками. Мне было очень жаль этого несчастного поросёнка. “Вот бы он ожил, – думала я. – Фу, какой жестокий обычай съедать поросят. Он же маленький, мог бы ещё пожить, побегать, а его заморозили и будут есть. Это ужасно”. Меня увела тётя Валя и долго пыталась объяснить, что у подводников такой обычай. Во время войны вернувшимся подводникам вручали поросёнка, причём живого, за удачный поход. Отца все любят, он был хорошим командиром, и потому по традиции ему сегодня тоже в Кронштадте преподнесли поросёнка. Но эти разъяснения вызвали у меня ещё более горькие слёзы. Пришлось папе присоединиться к тёте Вале и торжественно дать клятву. Что никто не притронется к поросёнку и есть его никто не будет, а с почестями похоронят. Его счастье, что я ещё на похороны не напросилась. Впервые я осознала, что мой отец герой, когда услышала передачу по радио. Это было 4 октября 1963 года. Вёл её писатель С.С.Смирнов. Про его участие в войне я, конечно, слышала кое-что и раньше, разговоры об этом велись среди взрослых. Но о том, что он со своим экипажем совершил “атаку века”, потопив в течение похода два очень крупных фашистских корабля, я понятия не имела. И, оказалось, не только я. Передачу мы слушали все вместе: я, бабушка, мама и мои тётушки. Отец был тогда уже смертельно болен, и жить ему оставалось меньше двух месяцев. Думаю, и моя бабуля только тогда поняла, что для страны сделал её зять. До этого она не воспринимала всерьёз его разговоры о войне и подводниках. Ну, воевали, и ладно, все воевали. Она и сама всю блокаду провела в Ленинграде и навидалась всего. В тот момент лицо её было удивлённым и виноватым, по щекам текли слёзы, в ней пробудилось настоящее уважение к Александру Ивановичу как к герою войны. Все знали о том. Как он сильно болен. И после передачи, в которой прозвучал его тихий, хриплый голос, расплакались. А тетя Аня всё ходила по комнате и повторяла: “Ах, Сашка, Сашка!” Видимо, не находя других слов… Грустный получился день. Как-то раз, когда мы с мамой переехали на другую квартиру и жили уже отдельно от бабушки на улице Введенской или О. Кошевого (кому как больше нравиться), я получила от папы записку. Что он очень хочет со мной встретиться. Перед этим он долго лежал в больнице, и мы не виделись. Было лето. Я перешла уже в четвёртый класс и должна была пойти учиться в другую школу. Я прибежала в садик на свидание с отцом и не узнала его. Был от такой худущий, часто кашлял, а голос стал совсем тихий и хриплый. Мы погуляли немножко, потом поехали на улицу Строителей. Там в первый и в последний раз увидела, как тетя Валя кормит моего папу. Пить и есть сам он уже не мог. В желудке у него была вставлена трубочка, и вот через эту трубочку тетя Валя вливала ему протёртую пищу. Зрелище настолько ошеломило меня, что тогда первый раз я очень сильно испугалась, что папа может умереть. Меня обуял такой страх, что я почти не спала ночью и мне всё виделась эта ужасная трубочка с протёртой пищей. В новой школе-интернате, где я стала учиться с четвёртого класса, всё мне нравилось: новые учителя и девочки, которых в классе вместе со мной было четыре. У меня у одной тогда были длинные косы, которые привели в восторг наших мальчишек, нашёлся повод поиздеваться. Чего они только не выделывали: и завязывали мои волосы в узелочки, привязывали к парте, просто дёргали. А всё остальное было хорошо. В октябре мама повезла меня в морской госпиталь, где снова лежал отец. На меня внизу одели длинный белых халат и привели в палату. Лежал папа один, ещё более исхудавший и жёлтый, как лимон. На тумбочке, рядом с кроватью стоял стакан с водой, в которой плавала долька лимона. Изредка отец полоскал себе горло этой водой. Глотать он не мог, говорить тоже. Я сидела на стуле и не знала, что мне делать. И досада, и обида, и какое-то неуместное стеснение сковывали меня. Папа написал мне записку, в которой спросил, как дела, учёба. Я ответила, что всё хорошо. Потом он снова написал, спрашивая, что мне купить и вообще что я хочу. Я ответила, что мне ничего не надо, у меня всё есть. Мне хотелось крикнуть: “Я хочу, чтобы ты жил, чтобы снова стал весёлым и не таким худым. Я не хочу, чтобы ты болел и умирал, папа. Я не могу без тебя. Пожалуйста, поправься, вот чего я хочу. И не надо мне ничего покупать. Голая буду ходить, только не умирай”! Но ничего я этого не сказала, не смогла. Я вышла из палаты, тихо сказав “До свидания, папа”, и чмокнув его в жёлтую худую щёку. Мы с мамой поехали домой, я ничего не спрашивала. Знала, что видела его в последний раз. 25 ноября в класс во время уроков постучала мама, учительница вышла за дверь, вернулась через минуту и сказала мне, чтобы я собиралась, меня ждет мама. Мы с мамой вышли из школы и пошли по улице молча. Она не могла начать разговор, да и не надо было. Я уже поняла сама. На душе было муторно. Меня тошнило. Мне хотелось скорее куда-нибудь сесть, хоть на землю. Но слёз не было. Я спросила маму: “Когда?” “Сегодня”, – ответила она. “Что это было?” “Рак пищевода”. За свою недолгую жизнь отец пережил столько, другой может не успеть и за сто лет. Он узнал, что такое война, потеря близких друзей, ненависть к врагам, несправедливость к нему высокого начальства и осуждение по ложному обвинению. Тоска, которую он испытал, отбывая срок “ни за что” далеко не севере, остро выражена в письмах к моей маме. Обо всём этом я надеюсь ещё написать, сейчас же моей целью было передать свои детские впечатления, оставленные в памяти отцом. Потому что, думаю, уже тогда, в свои десять лет, я сумела понять его непростой характер: пройдя едва ли не все круги Дантова ада, он остался человеком не озлобленным, любящим своих друзей и семью со всеми их слабостями и грехами. Живым и очень близким. Он никогда не был “святым небожителем”, оставался человеком земным, со своими недостатками и с чертами характера, за которые любили его простые люди. И им и мне он запомнился строгим, но весёлым и остроумным, любящим жизнь и женщин, непокорным и упрямым с начальством, но мягким и любящим в обыденной жизни. Каждый год мы приходим на Богословское кладбище, где рядом с отцом лежит моя мама. Чтобы ни говорили злые языки, они любили друг друга, и мама часто повторяла, что рядом с отцом оставлено место для неё. Мне, когда мама умерла в 1972 году, было очень нелегко добиться того, чтобы её похоронили именно здесь. Пришлось обегать множество инстанций, где никак не хотели дать нужное разрешение. Может быть, ждали взятку. В бесконечных очередях к дверям тех инстанций об этом говорили все. Но какую взятку могла дать девятнадцатилетняя девчонка? Откуда было взять денег? Но для меня было делом чести выполнить последнюю волю матери. И ни на что уже не надеясь, со всеми необходимыми бумажками пошла я к директору Богословского кладбища и, совершенно измученная горем и усталостью, повторила ему многократно рассказанную прежде историю и произошло чудо: директор кладбища на свой страх и риск подписал мне разрешение, сказав при этом, что делает так из-за большого уважения к моему отцу, как великому защитнику родины… Прошло много лет со дня смерти папы, а я смотрю дома на его портрет, читаю о нем книги и думаю о том, как же несправедливо обошлась судьба с ним и такими же, как он, солдатами войны. Как живут сейчас состарившиеся ее ветераны? Почему страна, за которую они воевали и которой принесли Победу, не в состоянии обеспечить им пусть даже не счастливую, но хотя бы достойную старость?.. Как больно, что за столько лет мы так и не научились, как главную ценность беречь человека. Жуткая война в Афганистане, искалечившая столько судеб, теперь – Чечня, бесконечная и бессмысленная бойня, приносящая новое горе матерям. И при этом почти все подрастающее поколение ничего не знает о прошедшей великой войне, не знает толком и всей истории России. Кто вырастет из этих детей? Как поменять такое положение вещей? Как вернуть людям уважение к себе и своим корням, милосердие и любовь? Наверное, те, кого нет уже с нами, смогли бы ответить, но не дано нам услышать их. Давайте будем учиться любить! Не красота, а любовь спасала и спасёт мир: любовь к Родине, старикам, детям, любовь к женщине, наконец! Об этом – письма моего отца, которые сначала мама, а теперь я храним уже более полувека. Александр МАРИНЕСКО ТРИНАДЦАТЬ ПИСЕМ ИЗ НЕВОЛИ 1. Здравствуй, милая, дорогая Валюшка! Три дня тому назад, 17-го декабря 1950 года, получил твое письмо и, как видишь, сегодня 20/ХII смог только написать ответ. Причина в том, что мне как экономисту нужно было составлять план (смету на наше рыбное хозяйство) на 1951 год. Работа очень сложная, кропотливая, а главное, я эту работу выполнял впервые, и приходилось “ворочать миллионами”. Сейчас с этой работой покончил, получил одобрение начальства, и некоторое время буду спокойно работать – не торопясь! Погоды “у нас” на ДВК сейчас морозные, но ясные. Правда, много дней очень ветреных, тогда особенно чувствуешь мороз. Дорогая моя Валюша! Ты совершенно не представляешь мою жизнь, ибо даже начинаешь сомневаться на счет моего отношения к вашему попу. Могу тебе написать, во-первых, ты забываешь, что я заключенный, во-вторых, ты, не пережив всего, что я почувствовал за это злополучное время, не можешь знать, что у меня делается в душе, и того, что я совершенно не обращаю внимания на женщин и нет никакой, даже малейшей тяги… Город Ванино, которым ты интересуешься, является большой деревней; нет кирпичных и каменных зданий, нет водопровода, нет канализации. Имеются только склады, три магазина и примерно десять тысяч жителей, а заключенных больше в несколько раз… Развлечений тоже нет. Два раза в месяц смотрю кино; в этом месяце смотрел старые картины “Суд чести” и “Паяцы”, и обещают еще показать “Великая сила”. Читать совершенно нечего и негде достать за деньги. Удовлетворяюсь газетой “Тихоокеанская звезда”. Вот все, чем могу похвалиться… Прошу тебя также не забывать о том, что я тебя очень сильно люблю, а также о том, что тебя мне никто не может заменить… Дорогая женушка, передавай привет всем нашим и знакомым. От стариков ничего нет, хотя письмо им послал 25 дней тому назад. Валюта, милая, пиши больше писем и отправляй железной дорогой (авиапочтой долго идут). Поздравляю тебя с днем рождения, желаю всего, что только можно наилучшего… Напоминаю о твоей фотографии. 2. Здравствуй, дорогая моя Валюшка! Получив сегодня два твоих письма и телеграмму, я был как бы согрет лучом солнца и сейчас, начиная писать это письмо, подумал, как хорошо иметь близкого дорогого друга, которому веришь и которого любишь больше самого себя. Поздравляю тебя, а также всех наших с Новым годом, с новым здоровьем и желаю, чтобы этот год был последним годом наших невзгод и разлуки. Читал твои письма, дорогая Валюта, и у меня также заболел зуб, и я тебе, бедной, сочувствую от души… Бывают ночи, когда я только и думаю о тебе (моей дорогой и милой девочке), о том, как я приду, о нашей встрече и жизни! Другой раз бывает на душе так приятно мечтать о встрече, тебе и доме, но бывают и минуты, когда еле сдерживаешь слезы. Все это ерунда, ибо я надежды не теряю и твердо уверен, что буду еще с тобой счастливо доживать свой век (лет до 80–90), и уже сейчас начал подготовку к отъезду; в эту получку потеснил свой желудок, но 50 рублей отдал портному, которому заказал пошить” “москвичку" – полупальто из шинели, а всего за работу надо заплатить 200 рублей. К маю месяцу зато я буду иметь хорошую вещь… Дорогая Валюша, пиши больше о себе и о Борисе, как его дела с учебой, какие получил он отметки за последнюю четверть и как вообще он себя чувствует? Из телеграммы понял, что ты в Ленинграде, и поэтому напиши все подробно, как провела там время и как встречали Новый год. Прошу, дорогая моя “кнопка”, береги свое здоровье. Ты еще мне будешь нужна здоровой и энергичной!.. Передавай также привет Юлию Карловичу, Анне Ивановне, Эмилии Ивановне и всем остальным. Как отец? Поступил ли на работу и как его здоровье? Пиши также о матери, такая ли же она бурчливая?.. Вчера только перестала дуть сильная снежная пурга, которая замела снегом наш дом до крыши (он стоит за крутой горкой – сопкой), и для того, чтобы выйти, нам пришлось вылезать в отверстие в потолке для печки-времянки и очистить снег от двери. Дорогая моя Валюшка, прошу тебя, береги себя и свою энергию и помни о нашей встрече в 1951 году. С тем до свидания, моя розочка, целую тебя крепко и много-много раз. Любящий тебя безмерно, твой слуга и муж. 4/1-1951 год. 3. Здравствуй, милая и дорогая моя Валюша. Сегодня получил твое последнее письмо из Ленинграда, а до этого фотографию Бориса. Взглянув на фотокарточку, был поражен и удивлен ростом Бориса. Ведь он совершенный мужчина! Неужели он за один год, который я его не видел, так вырос и изменился или это просто фокус фотографа? Все, кому я показывал и хвастался фотокарточкой, восхищались Борькой!.. Живу я по-старому, правда, произошла до сего времени со мною очень неприятная история! К нам на рыбалку для проверки заглянуло начальство и, узнав, что я пишу письма не через п/я 261/191, забрало все твои письма, которые я хранил для памяти, и наказало меня, сняв с бригадиров и переведя работать грузчиком, где я и проработал с 16/1 но 26/1, но благодаря настойчивым ходатайствам начальника рыбного хозяйствам 26/1 я работаю на рыбалке, на должности старой – нормировщика-экономиста. Сейчас, дорогая моя детка, хотя письма будут приходить ко мне и от меня с опозданием – долго, но все же ниши мне их через п/я по адресу: Хабаровский край, гор. Совгавань, порт “Ванино”, п/я 261/191. Прошу, дорогая моя деточка, не печалься, что письма будут”.ходить долго”, а помни, что твой Сашка скоро будет с тобой. Ведь осталось до нашей встречи всего каких-то 8–9 месяцев. А я со своей стороны постараюсь приложить все силы, которые у меня еще есть, для того, чтобы встреча состоялась еще раньше, т. е. месяцев через 6 или 7. Сегодня дочитал книгу Льва Толстого “Воскресение”, и, хотя я читал ее ранее, она оставила во мне глубокое впечатление. Советую тебе достать и прочесть ее… До свидания, дорогая моя кнопочка, милая моя женушка! Счастье мое невидимое! Твой слуга и муж. 29/1-1951 г. Январь месяц вычеркнул из жизни!