– Позвольте, вы о чём? Ведь здесь не только радиорубка, это одновременно и моя каюта, а порядок в ней не входит в вашу компетенцию! Это моё личное. Что касается аппаратуры, то проверяйте она в полном порядке. Окинув взглядом рацию РСБ (радиостанция бомбардировщика), Маринин вздохнул и, подумав, что, мол, взять с нищих, стал закрывать объёмный портфель. Такие портфели почти все береговые чиновники брали с собой, направляясь на суда с целью прибарахлиться и отовариться. – До свидания, – процедил он сквозь зубы, открыл дверь и шагнул через комингс[6]. В этот самый момент матрос, мывший судовую надстройку сверху, не видя, вылил ему на голову ведро мыльной воды. Завопив и отряхиваясь, но, сохраняя независимый начальственный вид, и держа в руке безнадёжно пустой портфель, инспектор заспешил к трапу. В министерстве его уже ждал отпечатанный “гениальный” приказ, плод его кипучей деятельности, за номером (не помню, каким). Привожу этот приказ, разосланный на все суда пароходства, дословно: "В целях устранения индустриальных помех, предлагаю оборудовать передатчики низкочастотным фильтром, для уничтожения высших гармонических паразитов”! Ничего глупее в своей жизни Философу слышать не приходилось. Место Философа на морском иерархическом трапе Успокоившись, что всё так благополучно закончилось, Философ с философской улыбкой на устах решил подняться к мастеру[7] испросить разрешения на полчаса сходить к проходной по своим личным делам. Мастер наотрез ему отказал! Для Философа это было сродни шоку. Отказать ему! – с кем, как ему тогда казалась, любой мастер посчитал бы за честь ходить на одном судне! Здесь надо сделать отступление от основного повествования. Такое самомнение объяснялось тем, что сразу после войны в Рижском пароходстве среди радистов выделялись три бывших военных моряка: Ваня Бондарев, Лёня Стрижевич и Философ. В неостывшей ещё от войны стране они были опытнее и надёжнее других. При выходе из каждого советского порта на берегу стояла вышка с постом СНИС (служба наблюдения и связи). На ней дежурили военные моряки и останавливали все проходящие суда, после чего следовал, обычно по световой морзянке, вопрос: “Куда и откуда идёте? Характер груза, порт приписки?” Чтобы понять, что они хотят, посылали за радистом, и тот разбирал световую морзянку, переводил её в звуковой ряд и докладывал капитану. Всё это время судно лежало в дрейфе, и процедура отнимала немало времени. Хотя война закончилась, но по инерции эти традиции продолжались ещё года два. Философ на этом фоне имел преимущества. Во время войны на катере он совмещал профессию радиста и сигнальщика. В дневное время на вопрос с поста быстро взбегал на пеленгаторный мостик[8], хватал флажки и писал ответы на все вопросы. Это, естественно, удивляло сигнальщиков на посту: на “торгаше” свой человек – кореш! И они непременно отвечали традиционно: “Счастливого плавания”. Всё происходило быстро, судно не сбавляло ход, капитаны это ценили. Однажды, когда судно по фарватеру шло к порту, справа на полном ходу его обогнал эсминец. На мостике были все штурмана, и капитан. Моряки провожали эсминец взглядами, любуясь его стремительными обводами. – Сейчас будет делать левый поворот, – громко произнёс стоящий тут же Философ. Все недоуменно повернули к нему головы и тактично промолчали. Через мгновенье эсминец, оставляя за кормой пенистый бурун, начал поворот и пошёл на пересечение нашего курса! – Стоп машина! Полный назад! – закричал капитан. Судно задрожало, и начало медленно останавливаться. Слава Богу, всё обошлось благополучно. – Как вам удалось угадать поворот? – спросил мастер, едва отошедший от такой неожиданности. – Всё учтено могучим ураганом, – ответил Философ. – Когда эсминец оказался на траверзе[9], на его фок-мачте[10] до половины подняли флаг “люди”, то есть, букву “Л”, а это по однофлажному своду сигналов означало “Буду делать левый поворот”. Когда через какое-то время флаг взвился до места, то есть, до реи, эсминец начал поворот Вопрос исперчен? – Философ улыбнулся. Так он завоёвывал авторитет и своё место на морском иерархическом трапе. Фермер, Галифе и кочегар Но на мастера Философ всё-таки обиделся. До отхода оставалось два часа! Чтобы поставить всё на свои места, он решил, что больше не будет редактировать тексты радиограмм капитана, на радость радистов радиоцентра и получателей депеш. Дело в том, что мастер слабо знал русский язык, так же как Философ – латышский. Вообще, как и большинство из команды, мастера он недолюбливал. Это был обрюзгший, толстый, с большим животом и деревенскими манерами собственник. Морская форма сидела на нём мешком. В рейс он всегда брал с собой сало, деревенский хлеб и другие продукты, которые в одиночестве, тайком от других, уписывал за обе щеки. Время было голодное. Моряки, между собой, прозвали его “Фермером”. Осмотрев антенну, Философ пошёл на камбуз жарить угря. Там углём топилась плита, и стоял растерянный новый кок Миша. Это был его второй рейс в жизни. Кадры[11] прислали его после демобилизации из армии, и этот пехотинец совершил роковую ошибку: пришёл на борт в солдатской шинели, а это на флоте не прощается. Ему сразу же дали кличку “Галифе” и стали нещадно “травить”. Тем временем, мастер вызвал старпома и второго механика, спросил, все ли люди на борту. В машине не оказалось кочегара Жени Слюнина. – Не беспокойтесь, через полчаса будет, приведём под белы руки, – заверил второй механик Вадим и кинулся с добровольным помощником из команды в ближайшую портовую улицу с пивными и закусочными. Помпа На пароходе перед входом на камбуз стояла единственная на судне ручная помпа, где все брали пресную воду. В последний месяц она плохо работала. Миша, чтобы накачать кастрюлю воды, потел уже минут десять. – Ну что, пехота, укачиваемся? – спросил его Философ. – Да вот, мучаюсь, – жалобно ответил Миша, не поняв подначки, – качаю, качаю, а всё никак. Кому ни скажу, никто не поможет, ведь помпу ремонтировать надо! Утром при выходе из Ирбенского пролива пришла радиограмма за подписью зам. начальника пароходства Брашкиса. Судну предлагалось сделать один внеплановый рейс за счёт сэкономленного времени. Мастер принёс ответ: “Рига ЧЗМ[12] Брашпильсу[13] Стармеху необходимо заварить питательную трубу тчк из неё вытекает тчк, после этого решим тчк, что делать тчк КМ[14] Беркалнс”. Отстучав радиограмму, Философ прислушался. В эфире раздалось хихиканье, это смеялись радистки в Риге. Он ликовал. Выйдя на корму, Философ обнаружил сборище у камбуза. Оказывается, наконец, сжалились над коком Мишей и решили починить помпу. Вскрыв клапанную коробку, все увидели большую дохлую крысу. Её засосало из питьевого танка, и она застряла в клапанах помпы. Крыса побелела, с неё сползла часть шерсти. – Она белая! – закричал матрос без класса Чижик. – Сам ты белый, – торжественно выковыривая крысу из коробки, произнёс машинист Ванин. – Ведь целый месяц пили через окаянную крысу! И никто не заболел! Верно “Галифе"? – спросил он у Миши. Миша стоял с открытым ртом и долго не мог придти в себя. – Это тебе не в окопе сидеть, это – флот, – нравоучительно подняв вверх указательный палец, пояснил ситуацию Ванин. Болванка-выручалка При швартовке в Вентспилсе, мы увидели на причале болванку-выручалку. Это была огромная металлическая конструкция в десятки тонн весом. Многие на палубе засмеялись. Болванка представляла собой, очевидно, какую-то ферму. Она, лёжа на причале, как бы просила: возьмите меня! В выполнении плана грузоперевозок судами пароходства болванка играла существенную роль. Каждому судну спускался план: рейсовый, квартальный и годовой. Он выражался в тонно-милях. Надо было проплавать определённое количество миль и перевезти определённое количества грузов. Как правило, с милями было всё в порядке, а вот тонн часто не хватало. Вот тогда-то и начинался звёздный час болванки. Её грузили на палубу и соответственно оформляли в порту эту погрузку. Поскольку она была бесхозная, её просто выгружали в порту назначения. За выполнение плана, а тем более за его перевыполнение, морякам выдавалась денежная премия, в которой были заинтересованы все. – Неделю назад она была в Клайпеде, – сказал старпом, обращаясь к мастеру. Никто не удивился, ведь болванку-выручалку можно было встретить в любом совпорту Балтики. – Ну что, будем брать? Мастер подумал, переваривая в своей фермерской голове варианты, и сказал, что до окончания года ещё много времени, заберём в следующий раз. Так выручалочка сиротливо осталась на причале, пестря разноцветными надписями названий пароходов, портов и дат, которые матросы в виде автографов оставляли на ней. Кочегар Женя Слюнин Женя по нашим меркам был стариком. Ему было за сорок. Это был хороший, добродушный, знающий своё дело кочегар. Он был молчалив, никогда не повышал голоса, любил одиночество. Единственной его слабостью была страсть к алкоголю. Вся его жизнь протекала в сплошном ожидании аванса, получки и окончания рейса. Вот тогда Женя отрывался! Его курс на берегу был выверен по меридиану, от любого порта всегда шла улица с десятками пивных и закусочных. Начинал он с ближайшей закусочной, и всегда шёл зигзагом по прямой, не задерживаясь, пока в карманах не становилось пусто. Поиск Жени всегда начинали с дальнего конца, и всегда благополучно приводили его на пароход. Через полчаса Женю под руки провели под полубак в кубрик. Он виновато улыбался. Матросы закрывали трюм после окончания погрузки. Часть груза быстро выгрузили. Ещё при стоянке в Риге мы получили техснабжение. Среди всяких запчастей, краски, мыла и других вещей, пришло два графина со спиртом. Один полагался в машину для технических нужд, и его принял второй механик, спрятав в свой шкафчик в каюте. Второй был для Философа для протирки радиоаппаратуры. Его и второго механика предупредили, что спирт метиловый, древесный, пить нельзя! Философ надёжно запрятал графин, а вот Вадим, просто поставил его в свой шкафчик в каюте, слегка прикрыв. Как Женя узнал про спирт, неизвестно. Он дожидался своей вахты. Мы вышли в море, взяв курс на Лиепаю. Посвежело, подул норд-вест, началась качка. Приступив к вахте, Женя, закинув в топку угля, сделал приборку в машине и попросил у Вадима разрешения отлучиться на пять минут. Вахту они стояли вместе. Он зашел в каюту Вадима, вынул графин, и после глубокого вдоха сделал два больших глотка древесного спирта, затем медленно выдохнул и занюхал рукавом спецовки. Поднявшись на палубу, накачал из злополучной помпы воды, запил и спустился в машину, принявшись за привычное дело. Настроение у Жени стало прекрасным, а на душе – радость и ликование. Так за вахту он проделал эту процедуру раза три или четыре. Наутро проснувшись в кубрике под полубаком, в своей койке, Женя попросил ребят зажечь свет. Однако плафон с лампой был в полуметре от его головы и горел. Женя ослеп. Под вечер, немного постонав, он тихо скончался. Придя в Лиепаю и быстро выгрузившись у причала сахарного завода в Тосмаре[15], мы тут же приступили к погрузке сахара. Мастер позвал Философа и протянул радиограмму с таким текстом: “Рига ЧМ[16] Мартынцеву: Кочегар Женя Слюнин выпил спирт и умер тчк что делать? КМ Беркалнс”. Философ предупредил, что прямой связи с Ригой нет, так как работает кран и судовая антенна снята, а на “сопле”, как называют короткую запасную антенну, можно передать только через портовую радиостанцию Лиепаи. Она находилась в километрах в 10-15-ти. – Добро, – ответил “Фермер”. Отстучав радиограмму, Философ попросил квитанцию подтверждения. Лиепая передала АС, что на радиожаргоне означает – ждите. Через пять минут снова АС. Наконец, еще через две минуты: “Ваша радиограмма №… аннулирована”. – Товарищ капитан, – зайдя к мастеру, сказал Философ, – текст, который вы дали, не подлежит к открытой передаче в эфире. Лиепая радиограмму не берёт. Насупив брови и сделав серьёзное лицо, мастер написал новую радиограмму, и протянул ему. Текст второй радиограммы был таким: “Рига ЧМ Мартынцеву – Кочегар Женя Слюнин выпил и умер тчк что делать? КМ Беркалнс”. Вызвав Лиепаю, Философ её передал и попросил квитанцию. И снова – АС (ждите). Через пять минут: “Ваша радиограмма №… аннулирована”. Пришлось опять идти к мастеру. – Товарищ капитан, опять РДО не берут, мне кажется, что в тексте нельзя указывать такую причину смерти, – объяснил он мастеру. Капитан насупился, прожевывая кусок сала, и стал писать третью: “Рига ЧМ Мартынцеву – кочегар Женя Слюнин умер тчк что делать? КМ Беркалнс”. У дверей рубки сидел Шпигат и, подняв морду кверху, выл.