Он фыркнул. — Нет. Ты будешь помнить какое-то время, но потом — нет. Старые раны или кровоточат, пока не кончится кровь, или ты заживляешь их и трогаешь, когда хочешь ощутить боль. — Говоришь по своему опыту? — ядовито сказала Сирша. Она хотела задеть его. Чтобы он кровоточил как она. Она не ждала, что он хмыкнет в ответ, и звук пронзит ее живот и пробежит по спине. — Не ты одна испытала потерю, сестренка. Вырасти и терпи, как все мы. Потоки сплетались вокруг нее. Они нежно обняли ее, и это вызвало слезы на ее глазах. Даже океан хотел извиниться за то, что участвовал в ее потере. Какую жизнь она получит? Ее народ страдал от ненависти, она ничего не могла с этим поделать. Они продолжали ненавидеть, злиться, терять, и конца этому не было. Это передавалось от родителя к ребенку поколениями. Только она среди многих ощущала боль русалок в своих венах. Прутья из камня виднелись впереди. Они использовали клетку для худших своего вида. Для тех, кто воровал, ранил, убивал. К счастью, внутри никого не было. Она вспомнила тяжелые времена, когда она была еще крохой, когда не было места за прутьями. Плоть, плавники и узловатые руки торчали между прутьев, пытались занимать как можно меньше места. Ее судьба не будет такой. Сирша вздохнула и позволила брату втолкнуть ее в клетку. С тихим стуком закрылся замок, и она вздрогнула. — Просто перестань звать беды, Сирша, — проворчал он. — Ты делаешь хуже для всех нас. Он повернулся и уплыл, пропал из виду. Дрожа, она обвила себя руками и опустилась на пол. Коралл впивался в ее чешую, но ей было все равно. Ее жизнь изменится навеки, а она не могла даже повлиять на это. Что ей делать? Она не могла сбежать из клетки. Она не могла заставить отца передумать. Ее будущее было темным. Она не знала, стоило ли жить так, когда она попробовала, как все могло быть. Ногти стукнули по прутьям, и звук продолжался, пока она не подняла взгляд. Ее сестры замерли неподалеку. Они ждали, пока она посмотрит на них, а потом солнечно улыбнулись. Но они не знали, что были солнечными. Многие из них ни разу не видели солнце. — Сестра, как это? — Мы хотим знать! — Любовь? Она настоящая? — Не может быть! Посмотрите, как она сжалась. Любовь не может быть настоящей. — А если может? Я хочу знать, как это ощущается! Сирша подняла руку. — Хватит. — Ты должна нам рассказать! — Прошу, хватит. Я не хочу говорить об этом. — Сирша. Ты такая эгоистка! Мы хотим знать, как ощущается человеческий недуг! — Это не недуг, — буркнула она, сжимаясь сильнее. — Это ощущается, как когда устрица впервые открывает свой рот. Боязливо, робко, она не сразу касается моря языком. А потом понимает, что мир огромный, но не такой и страшный. Она сама принимает грязь в свою раковину и работает с ней, пока не создает для себя жемчужину. Ее сестры молчали, пока она говорила. Старшая подплыла и прижалась к прутьям. — Но, Сирша, мы едим устриц. — Вы не поймете. Не как еда или вода, не как угощения из моря. Это отличается от всего, что я когда-либо ощущала. — Тогда почему ты выглядишь так, словно тебе больно? — Потому что мне больно, — проскулила она. — Я так далеко от него, и я знаю, что больше к нему не вернусь. Это меня убивает. Они отпрянули от клетки, сжали плечи друг друга, став шаром дрожащих русалок. — Ты больна? Это все-таки недуг? Раскрылась жестокая часть Сирши. Ее пасть с кинжалами раскрылась широко, как бездонная яма моря. Они не поймут ее боль. Они не поймут, на что смотрели, не пытаясь остановить. Она посмотрела на них с ожесточившимся сердцем. — Да. Да, это болезнь, которая распространяется, как невиданная зараза. Она гниет изнутри, пока красота не пропадает, и остается лишь потрепанная оболочка. Любовь делает уродливыми, когда ее теряешь. Их крики были музыкой для ее ушей. Вода оттолкнула ее в клетке, они бросились прочь от ее слов. Ей было все равно. Пусть считают любовь опасной. Может, это спасет их от того, что она испытывала. Сирша сжалась в комок, вдыхала соленую воду, отчаянно стараясь не думать об утре. Крейг. Сильные руки в бородавках на ее коже. Русал, управляющий всем, что она делала. Она поежилась. Но у нее останутся воспоминания. Сирша ощущала его губы на своем плече, на своих губах. Помнила его смех, не искаженный весом океана. И его глаза искрились, когда она покидала океан и бежала в его объятия. Сирша вздохнула и прижала пальцы к губам. Сон придет позже, и он будет ей сниться. До конца жизни. * * * — Сирша, проснись, дитя. Голос пробился в ее сны о мужчине, поющем о море, но оставляющем следы на песке. Она пошевелилась, убрала хвост с лица и приподнялась на локте. — Матушка? — Дитя, пора. — Уже время свадьбы? — Нет, милая. Ты не выйдешь сегодня замуж. Слова пробежали током по ее спине. — Отец передумал? — Нет, я. Такого она не ожидала услышать от матери. Сирша повернулась, сжала прутья клетки и прижалась лицом к бреши между ними. — Матушка? — Когда мы с твоим отцом впервые встретились, я тоже хотела иной жизни. Русалки рождаются, чтобы страдать, дитя. Такое у нас место в этом мире, — она протянула руку в клетку и погладила пальцами щеку Сирши. — Если у тебя есть шанс вырваться на свободу, я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь. — Отец не разозлится на тебя? — Скорее всего, но я готова рискнуть. Ее мать подняла ключ от клетки. Жизнь горела в ее глазах так ярко, что зажгла искру в Сирше. Если даже ее мать, идеал русалки, могла нарушить правила… то и Сирша так могла. Ключ хрустнул в замке, наполненном кораллом. Сирша вздрогнула, замерла, словно это могло сделать звук тише. Никто не мог знать, что она сбегала. Никто не мог знать, что ее мать ее выпустила. Она вырвалась из клетки и бросилась в объятия матери. Сирша прижалась лицом к шее матери, вдыхала соленую воду и запах теплых вод. Ее мать не родилась в глубинах океана, а попала сюда с ее отцом давным-давно. — Куда мне отправиться? — прошептала Сирша. — Я не знаю, где безопасно. — Ты отправишься к моей сестре, если нужно. Но есть другая идея. Мать отодвинулась и подняла маленькую ракушку. Она была странной формы, как штопор с нитями на конце. — Редкие русалки знают, что стражи могут говорить.