— Давай, машинка, — шептал я, изо всех сил вращая ручку. — Давай, милая, не подведи. Сделай из меня нового Эйнштейна! В моем сознании вспыхивали искры. Воздух вокруг меня наполнился мерцающими красками; очертания моей руки, крутившей ручку генератора, совсем расплылись. — Пуут! — тревожно крикнул светящийся слизняк. Мне показалось, что пахнет горелым. Я хотел остановиться, но моя рука словно приросла к ручке генератора, а мозг был слишком занят новыми ощущениями и не мог отдать нужную команду. БА-БАХ! Этот звук, подобный вспышке громадной искры, лопнувшей в темноте, был последним, что я помнил. Я потерял сознание и упал на пол. «Дункан, — прошептал голос у меня в голове, — Проснись, Дункан!» Я знал этот голос, принадлежавший Питеру Томпсону. Но Питер исчез, он убежал, улетел в космос вместе с Броксхольмом. Это означало только одно: я сплю и вижу сон. Я попытался проснуться, но тело отказалось повиноваться. «Хорошо, посплю еще», — подумал я. В моем мозгу возник образ Питера. Он выглядел таким же, каким я видел его последний раз на нашем весеннем концерте — в тот вечер, когда Сьюзен воспользовалась своей флейтой-пикколо, чтобы выгнать пришельца. Меня не удивило, что Броксхольм не смог вынести звука ее флейты. Сказать по правде, я и сам с трудом его выносил. Но мне еще ни разу не приходилось серьезно задумываться над тем, что Питер, судя по всему, сам решил улететь в космос вместе с пришельцем. Все остальные, включая и меня, тряслись от ужаса при мысли о том, что нас могут похитить; лишь старина Питер не мог дождаться, когда же его заберут на космический корабль и дадут ему посмотреть на дальние звезды. И вот Питер Томпсон возник передо мной — худой и высокий, с печальным, осунувшимся лицом. Его карие глаза скрывались за линзами самых мощных очков, которые мне когда-либо приходилось видеть. «Дункан, — снова прошептал он, — ты помнишь, сколько раз ты колотил меня за последние три года?» Я покачал головой во сне. «Много, много раз», — произнес Питер с отвратительной улыбкой. Затем его лицо стало меняться. Его кожа позеленела, приобретя сначала салатовый, а потом изумрудный оттенок; глаза удлинились и изогнулись, став похожими на крылья большой оранжевой бабочки… — Броксхольм! Не трогай меня! — завопил я и проснулся. Правда, лучше от этого мне не стало, поскольку, открыв глаза, я увидел самого себя, глядящего на меня сверху. Однако мое лицо было бесцветным и от него исходило бледное зеленоватое сияние. Я моргнул. Другой «я» тоже моргнул. Я закричал от страха. — Пуут! — произнес другой «я». Кричать уже не было сил, поэтому я откатился в сторону. Меня снова напугал светящийся слизняк, свесившийся с лабораторного стола, под который я свалился, когда потерял сознание. Но он не просто свисал оттуда, он к тому же имитировал мое лицо! Оставалось надеяться, что он не умеет запоминать образы, а потом показывать их, словно фотографии. Меня передернуло, когда я представил себе пришельца, потирающего руки и восклицающего: «Ага! Значит, это все-таки был Дугал!» Я встал, потирая затылок. Слизняки, запоминающие человеческие лица, — с ума сойти можно! В голове у меня вертелась глупая, но почему-то угрожающая фраза: «А вот синица, которая часто ворует пшеницу, которая в темном чулане хранится в доме, который построил Джек». Отогнав ее прочь, я расположил свои вопросы в следующем порядке: 1) как засунуть слизняка обратно в холодильник? 2) сколько времени я спал? 3) сработал ли аппарат, и если да, то насколько я поумнел? и 4) что мне делать дальше? Первым делом я решил убрать аппарат на прежнее место. Отсоединяя провода, я украдкой следил за слизняком, выползшим из-под стола и в свою очередь следившим за мной (глаз у него не было, но я чувствовал, что за мной наблюдают). — Оставайся здесь! — приказал я ему. — Пуут! — отозвался он. Я сложил аппарат и вкатил столик обратно в стенной шкаф. По дороге мне пришло в голову, что в аппарате для прочистки мозгов может находиться специальный счетчик, взглянув на который Андромеда Джонс может узнать, сколько единиц умственных способностей было выдано на-гора. «Так, — подумал я — Раньше я не думал об этом — значит, аппарат сработал. Что же дальше? Новые размышления причиняли беспокойство, но, по крайней мере, я постоянно думал о чем-то — например, о том, почему мисс Джонс применила аппарат именно ко мне. Вряд ли по доброте сердечной, даже если ее сердце похоже на человеческое. От этой мысли меня бросило в жар, однако где-то в глубине моего существа зрело убеждение, что я поступил правильно, перехватив инициативу. Допустим, мисс Джонс прочистила мне мозги ради эксперимента. Лучшее, что я мог сделать для своей защиты — сделаться еще умнее и обмануть ее ожидания. Я остановился и закрыл глаза. Насколько же я поумнел? Трудно сказать. Есть ли способ это определить? После первой прочистки мозгов прошло около суток, прежде чем я стал лучше соображать. В ушах у меня все еще звенело, кожу головы покалывали маленькие иголочки. Похоже, машина стимулировала мой мозг, заставив его отрастить новые синапсы и укрепить нейронные связи. В следующую секунду я раскрыл рот от удивления. Откуда я мог знать про синапсы и нейронные связи? Нужные слова как будто сами собой возникли в моем сознании. Может быть, аппарат вкладывал мне в мозг новую информацию, вроде тех подсознательных сообщений в радио- и телерекламе, из-за которых в последнее время поднялась такая шумиха? Я поежился, а вслух произнес: — Подумаем об этом завтра, как говорила Скарлетт О’Хара. Разрази меня гром! Это случилось снова! Раньше я никогда не цитировал героев книг или кинофильмов, разве что иногда зловеще обещал: «Я еще вернусь», как Шварценеггер в «Терминаторе». Откуда это взялось? Ладно, не важно. Пора убираться из лаборатории. Я взял плоскую пластиковую банку, поднял с пола крышку и подошел к слизняку. — Залезай туда, — скомандовал я, поставив банку перед ним. — Пуут? — жалобно осведомился он. — Залезай! — повторил я самым свирепым тоном. Он то ли вздохнул, то ли булькнул, затем обмяк и перетек в банку и лег там, свернувшись, в таком положении, в каком я впервые увидел его. Вспомнив, как моя мама пользовалась такими банками, я нажал на края крышки, со щелчком вставив их на место, а потом надавил на ее центр, чтобы избавиться от лишнего воздуха. Изнутри послышалось тихое «пуут!». Я поставил банку обратно в холодильник и вспомнил, что все еще ничего не ел. Желудок тут же возмущенно заурчал, требуя пищи. Один взгляд напоследок — кажется, все стояло на своих местах. «Теперь домой», — подумал я, надевая кроссовки. Несмотря на весь тот шум, который я поднял сегодня вечером, я старался идти тихо, то и дело прислушиваясь. Наверное, это было глупо с моей стороны, но попробуйте-ка пережить то, что выпало на мою долю за последние несколько дней, а потом скажите, сколько в вас останется здравого смысла! Я пошел к задней двери; мне не хотелось, чтобы какой-нибудь припозднившийся водитель заметил, как я выхожу из школы. Луна скрылась за облаками, и звезды ярко сияли в бархатно-темном небе. Посмотрев на них, я подумал о том, какую из этих крошечных блестящих точек Андромеда Джонс называет своим домом. Кажется, существует созвездие Андромеды — не в честь ли этого созвездия она выбрала свое имя? В таком случае ей не откажешь в хладнокровии. Разумеется, раньше я просто не мог вспомнить название хотя бы одного созвездия, но сейчас это ничуть не встревожило меня. Наверное, я уже начал привыкать к своему возросшему интеллекту. Я обошел вокруг школы. Трава намокла от росы, и когда я вышел на дорогу перед зданием, мои кроссовки тоже насквозь промокли. Где-то в отдалении трещал сверчок. Мне нравится быть одному ночью. Ночью тихо, спокойно, и человек может чувствовать себя самим собой — не то, что днем. Послышался бой городских часов. Два часа ночи! Пора брать ноги в руки — и вперед. Но я не успел пройти и пары кварталов, когда рядом со мной притормозил автомобиль и глубокий мужской голос произнес: — Садись, Дункан. Глава двенадцатая ОБВИНЯЕМЫЙ Как только мое сердце вернулось из пяток в положенное ему место, я понял, что знаю человека, который сидит за рулем. Это был отец Питера Томпсона. — Садись, — повторил мистер Томпсон. — Я подброшу тебя домой. Я помедлил, но вовсе не потому, что не доверял мистеру Томпсону. Просто мне не хотелось слушать его разговоры о том, как ему не хватает сына теперь, когда Питер пропал без вести. С другой стороны, я устал и проголодался, и перспектива поездки домой вместо долгой прогулки пешком выглядела очень привлекательно. «Ладно, — подумал я — Игра стоит свеч; главное — побыстрей добраться до холодильника». Содержимое нашего холодильника в тот момент интересовало меня больше всего остального. Я надеялся найти там еду, которая не плавает в банках со спиртом, не светится в темноте и не кричит: «Пуут!», когда ты прикасаешься к ней. Отец иногда называет наш холодильник «египетской гробницей», поскольку некоторые продукты лежат там по нескольку месяцев, а после этого отправляются на помойку. Когда он начинает ехидничать по этому поводу, мама говорит: «Послушай, Хэролд, если тебе не нравится, сам размораживай холодильник и следи за продуктами. Руки у тебя пока что на месте, хотя в следующий раз я за себя не ручаюсь». Да, жизнь в нашем доме — это вам не сериал «Богатые тоже плачут»! — Что вы делаете здесь в такое позднее время? — спросил я и тут же осознал, как глупо это прозвучало: по логике вещей, мистер Томпсон должен был задать такой вопрос мне. Но у большинства людей язык — это та часть тела, которая умнеет последней. Я пожалел о своем вопросе, но мне пришлось раскаяться еще больше, когда я услышал ответ мистера Томпсона. В зависимости от смысла, который он вкладывал в свои слова, они означали либо нечто очень печальное, либо нечто очень страшное. — Я ищу Питера, — сказал он. Я закрыл глаза. Хотя ответ вертелся у меня на кончике языка, я понимал, что «послушай, Джек, твой сын удрал в космос, потому что видеть тебя не мог» было не тем замечанием, которое ему хотелось бы услышать в подобных обстоятельствах. На самом деле я мог придумать десяток разных замечаний, и все они прозвучали бы неуместно. Зато ничего более-менее подходящего в голову не приходило, поэтому я держал язык за зубами, стараясь не смотреть на бледное лицо мистера Томпсона. — Я знаю, что он где-то здесь, — пробормотал он, вырулив на дорогу. — Не могу поверить, что он уехал далеко отсюда. Он достаточно умен и прекрасно понимает, что не сможет выжить где-нибудь в Нью-Йорке, хотя ему всегда хотелось жить там. Мне стало грустно. «Далеко» для мистера Томпсона оказалось на несколько триллионов миль ближе, чем-то место, где сейчас мог быть Питер. — Ты знаешь, где он, Дункан? — спросил мистер Томпсон — Ведь ты был его лучшим другом. Ты — единственный из его друзей, кто когда-либо ночевал в нашем доме. Он должен был сказать тебе, куда он собирается уйти. Скажи мне. Пожалуйста, скажи мне. Мимо проехала встречная машина. В свете ее фар я разглядел слезы, блестевшие на щеках мистера Томпсона. — Мы были совсем не такими близкими друзьями, как вы думаете, — честно признался я. — Он позволил мне остаться на ночь в вашем доме лишь потому, что у меня были крупные неприятности. Мистер Томпсон кивнул. — Да, это похоже на Питера, — прошептал он. — Он всегда был хорошим мальчиком. Мне захотелось спросить его, приходилось ли ему хоть раз называть Питера «хорошим мальчиком», когда тот был рядом, но… Пожалуй, еще не время. Грустно было видеть его в такой печали, поэтому, когда он остановил автомобиль перед нашим домом, я сказал: — Послушайте, если я что-нибудь услышу о Питере, то сразу же дам вам знать. — Спасибо, Дункан, — отозвался мистер Томпсон — Ты тоже хороший мальчик. Я сглотнул. У меня вдруг запершило в горле. Не знаю, с какой стати, но раньше мне ни от кого не приходилось слышать подобных слов. Когда я пришел домой, спали все, кроме Патрика, сидевшего перед телевизором и с увлечением смотревшего старую комедию.