Хотел бы похвалить, но чем начать, не знаю. Как роза, ты нежна, как ангел, хороша; Приятна, как любовь; любезна, как душа; Ты лучше всех похвал – тебя я обожаю. Нарядом мнят придать красавице приятство. Но льзя ль алмазами милей быть дурноте? Прелестнее ты всех в невинной простоте — Теряет на тебе сияние богатство. Лилеи на холмах в груди твоей блистают, Зефиры кроткие во нрав тебе даны, Долинки на щеках – улыбки зарь, весны; На розах уст твоих – соты благоухают. Как по челу власы ты рассыпаешь черны, Румяная заря глядит из темных туч; И понт как голубой пронзает звездный луч, Так сердца глубину провидит взгляд твой скромный. Но я ль, описывать красы твои дерзая, Все прелести твои изобразить хочу? Чем больше я прельщен, тем больше я молчу: Собор в тебе утех, блаженство вижу рая! Как счастлив смертный, кто с тобой проводит время! Счастливее того, кто нравится тебе. В благополучии кого сравню себе, Когда златых оков твоих несть буду бремя? Это же Гавриил Державин, невесте, – улыбнулась Варя, зная, чье произведение прочитал ей жених, и указала на свою книгу. – Вы его читали! Я интересуюсь тем, что нравится той, которую всей душой почитаю,… люблю, – пояснил он, вызвав в душе Вари еще больше уважения и восхищения: Я не знаю ни одного человека, кто бы так интересовался тем, что меня увлекает! Вы торопитесь с выводами, Варвара Игоревна, – кивнул он. И как только Вы желаете меня в супруги, – не понимала она. Мне нужны Вы, а иная супруга – нет, но если в сердце Вашем нет ни сколько тепла ко мне, не прошу уже о любви, то я готов отпустить Вас. Насильно мил не будешь, не так ли? Конечно же, – согласилась Варя, но не успела что-либо еще добавить. Илларион Константинович медленно вернулся в дом. «Как отказать?… И надо ли?» – прижав книгу к груди, Варя отправилась к оранжерее, где села на приступок у входа. – «Папеньке помогу, да и самой же хуже не будет. Долг у меня, видать, такой. В старых девах хотя бы не останусь. Раз уж страшной уродилась настолько, что и на танцы никогда не приглашали, чего еще желать,» – решила она. Открыв снова книгу на странице с ландышем, Варя вновь погладила сухой цветок и прослезилась: Маменька,… матушка, милая, что же мне делать-то?… Не хочется, да надо, а хочется – никак. И вновь лишь легкий ветер да птичьи трели вокруг. Варя вытерла только начавшиеся катиться слезы и глубоко вздохнула. Переложив ландыш на другую страницу, она заставила себя сесть удобнее и продолжила чтение. Кто сколько мудростью ни знатен, но всякий человек есть ложь*, – произнесла она вслух и задумалась. Глаза ее вновь наполнились тоской, слезами горюющей о чем-то души, но, отгоняя от себя все страхи и зовущие страдания, Варя закивала: Да, я пойду под венец именно с ним. * – строки из произведения Державина Г. Р. «Фелица» 19 *** «Печальнее долгого плавания нет», – глядел на линию морского горизонта Михаил. – «Меня всего разрывает лишь от того, что Варя не видит, не понимает меня, а Николя… Как только Николя выдерживает все удары судьбы?… Любимая умерла, отец тоже, все заботы о семье, матери, легли на него одного. Будь я на его месте вряд ли бы нашел в себе волю взять себя в руки и идти дальше. Может и начавшаяся война тому причина, конечно…» Корабль, где он находился с Николаем и еще парой доверенных, чтобы перевезти учеников корпуса в Свеаборг, в Финляндию, уже давно был в пути. Осень тоже торопилась, вступив в свои права и принося промозглые ночи, холодные ветра да дожди, от чего плавание было еще тяжелее и горестнее. Особенно тяжело было младшим воспитанникам. Переезд в страхе, что все равно могут напасть на них вражеские войска, что может и погода погубит в какую бурю, да страх за оставшихся родных и уже исчезнувшие с горизонта родные берега – все усугубляло, убивало настрой и надежды на лучшее. Мальчики мерзли, боялись, нуждались в ласке и подбадривании со стороны старших, чем и занимались те, кому их судьбы были переданы на это время… Довольно время был в таком я рассужденьи, Кому б я посвятить сие мог сочиненье, И наконец, узнав читателей таких, Которы бегают совсем полезных книг, И удовольствие в том только полагают, Когда от скуки вздор какой-нибудь читают, Или ложася спать, тож сказывать велят Тем, кои басни им нелепы гозорят, Ведутся кои лишь у нас в простом народе, А ныне то и здесь у многих стало в моде; Я то же самое издать решился в свет, И мню, что таковым послужит не во вред; Хоть должно поступать в сем деле осторожно