В седьмом я стал его дожимать, потому что он уже плыл, и мне только оставалось нащупать лазейку, окошечко. Блоки его летели, и получалось, что он сам себя хлещет, а публике это страшно нравилось. Теперь они кричали: — Малыш! Малыш! Добей его, гадину!.. Сейчас, мысленно сказал я, потерпите немного. И тут он ударил меня коленом в пах. Боль была адская, я сразу согнулся и получил снизу в челюсть. Все завертелось, и я уже лежал на полу, а судья наклонялся надо мной. Вот и уплыл твой миллион, подумал я. Черта с два! Я все же сумел подняться, хотя голова шумела, а в низу живота пульсировала боль, и отступал под хлесткими ударами к канатам, пока не раздался спасительный гонг. — Ну? — спросил Петруха. — Заканчиваем? — Хрен вам, а не белая булка, — пробормотал я спекшимися губами. — Вы что — не видели, куда он меня коленом двинул? А судья идиот? Это же не бой, а драка. — А ты как думал? — произнес он. В восьмом раунде я снова ушел в глухую защиту, ждал, когда уймется боль и восстановятся силы. А Кувалда, по заявкам зрителей, пытался раздавить новую гадину, то есть меня. Но это у него плохо получалось, потому что он и сам уже выдохся. Но по очкам преимущество было на его стороне. Ему оставалось лишь дотянуть в таком темпе до конца, и все, победа обеспечена. Наверное, так он и решил. А я сделал свою ставку на девятый раунд. Мы оба уже не прыгали — сил не было, только кружили вокруг друг друга, делая выпады и отмахиваясь, а я все ждал, когда Кувалда раскроется. И наконец дождался. Находясь от него на некотором расстоянии сбоку, я сделал скачок вперед, а затем сильный прыжок вверх и резко выбросил обе ноги в его сторону — так, что пятки угодили ему прямо в лоб. Я постарался вложить всю свою силу и энергию в этот удар: знал, что другого случая не представится. Голова его запрокинулась, и он отлетел к канатам, падая навзничь. Все, больше он не поднялся, только ворочался на полу, пытаясь оторвать туловище, а в зале стоял вой. Они снова начали швырять на ринг что попало, и я побоялся, как бы не угодили в голову какой-нибудь тарелкой. Через некоторое время ко мне подошел судья и поднял мою руку, объявляя победу. Шоу-девушки выскочили на ринг, задирая под музыку ноги. А я был словно в тумане — настолько оглушен и измочален. — Я говорила, что ты выиграешь! — крикнула мне крашеная блондинка, носившая мой номер. — Я приду за тобой, не уходи. — Молодец, поздравляю! — сказал мне и Петр Степанович, когда я шел по коридору. Я покосился на его протянутую ладонь, но пожимать не стал. Больше всего мне сейчас хотелось растянуться на матах и не шевелиться. Так я и сделал, когда вошел в нашу комнату. Заметил только, что сухощавого уже увезли, а пол вытерли. Вслед за мной приковылял Кувалда, но я уже не обращал на него никакого внимания. Я пролежал так минут двадцать. Затем открыл глаза и увидел толстяка с Петром Степановичем за столом. — Давайте, — сказал я им. Толстяк перегнулся и бросил мне на грудь целлофановый пакет. — Здесь шестьсот пятьдесят тысяч, — сказал он. — Расписки не надо. Я взял пакет двумя пальцами и швырнул обратно. — Речь шла о миллионе. — Правильно, — согласился он. — В зависимости от величины ставок. А они были маленькие. Минус комиссионные. Так что бери и не шурши. — И он снова перебросил мне пакет. — Кроме того, — вставил Петр Степанович, — ты нарушил правила. — Это как же? — спросил я. — Перебинтовал живот, чтобы уменьшить силу ударов. А это запрещено. Тебя можно вообще дисквалифицировать. — Ловко чешете. — На этот раз я метнул пакет в его сторону. — Отсчитайте свои десять процентов. — Уже сделал. — И пакет вновь оказался на моей груди. Больше я не стал играть в этот бейсбол. Черт с ними! Я положил деньги под голову и решил вздремнуть, пока не откроется метро. Часа через два меня растолкала крашеная блондинка. Она была уже одета, с сумочкой через плечо. А по возрасту не старше меня. — Малыш, — сказала она, — хочешь, поедем ко мне? Я подумал и кивнул. Все равно деваться было некуда. Около подъезда толстяк в шляпе провожал разъезжающиеся иномарки. — A-а, герой! — заметил он меня. — Через неделю еще матч. Примешь участие? Ты понравился. — Сейчас я понравлюсь еще больше. — Я подошел к нему и обеими руками надвинул шляпу по самые уши, так, что даже его бульканья не стало слышно. 13 Когда мы приехали к ней на Разгуляй и отпустили тачку, она сказала: — Если хочешь со мной переспать, предупреждаю сразу: пятьдесят долларов или по курсу. — Я хочу просто поспать, — ответил я. Она истолковала мои слова по-своему. — Бедняжка. Я же видела, как он тебя саданул коленом. Очень болит? — Подойди сзади к лошади со свечкой и сунь ей в хвост, тогда узнаешь. — А может, попробуем? Даже интересно. — Слушай, — попросил я. — Я тебе заплачу пятьдесят тысяч, только дай мне выспаться и отдохнуть. А завтра утром я уйду. Устраивает? — Вполне, — согласилась она, беря деньги. — А теперь тащи бинты и все остальное, мне надо повязку сменить. Мне требовались не только бинты, но и время, чтобы подумать. С завтрашнего дня долг начнет увеличиваться вдвое, хотя это уже и не играет особой роли: Аслан и так разыскивает меня, чтобы рассчитаться за Тимура. Но если бы я отдал сегодня миллион, еще можно было бы как-то договориться. А как? Подставить голову? Вообще я чувствовал себя погано. И внутри, и снаружи. Что же мне теперь, все время бегать и прятаться? А Полина? А Леночка? Я закурил сигарету, а руки дрожали. И все напасти повисли передо мной в табачном дыму, не растворяясь в воздухе. Я снял рубашку и стал отдирать набухшие от крови бинты. — А я тебе еще примочки приготовила, — сказала блондинка, заходя в ванную. — Ой! — Это она кровавое месиво увидела. А примочки оказались кстати: рожа моя стала распухать. — Все в порядке, не пугайся, — сказал я. — Уже не болит. Ты вообще чем занимаешься? — Я — по вызову. Читал, наверное, объявления в «Московском сексомольце»? — Я читать не умею. — А ты забавный. — Она потрепала меня по волосам, прислонившись бедром к плечу. — Симпатичный. Как ты этого отделал! Здорово. — Пожалуй, это он меня отделал. — Брось, заживет. — Как на бродячей собаке. — А тебе правда жить негде? — Она прижалась ко мне сильнее, а я продолжал разматывать бинты. — У меня дом в Чикаго. — Я бы тебя пустила на дольше, но ко мне приходят, сам понимаешь. Это сегодня я выходная. Кроме того, живет тут один… телохранитель. — Она вздохнула. — Но ты бы с ним справился. — Вот уж не надо. — Я немного отодвинулся. В сутенеры меня еще не вербовали. — Жаль. Мы бы подошли друг другу. — Ты так думаешь? Слушай, а почему ты вообще этим занимаешься? — спросил я вдруг. — Молодая, красивая… — Вот если бы была старая и безобразная — тогда бы занималась чем-то другим. — Тоже верно. А мечтаешь, наверное, в турецкий бордель попасть? — Зачем ты так? — Она, кажется, обиделась. — Если я хочу жить, как все нормальные люди. — А нормальные живут так? — Выгляни на улицу и увидишь. Все торгуют и продают. Или думают об этом. У всякого свой товар. — Извини. Я не подумал. Значит, один я ненормальный. Потому что больше не хочу так жить. — Сделать тебе кофе? — Покрепче. — Я уже закончил перевязку и натянул рубашку. — А я пока позвоню. Но в квартире Полины мне сказали, что ее нет. Что она уехала. Что Валерий Борисович повез ее на своей машине в университет. «А кто такой Валерий Борисович?» — довольно глупо спросил я. «Ее жених, — ответили мне вежливо. — Он вчера вернулся из Женевы». Я положил трубку и взглянул в зеркало. На меня смотрела весьма мрачная личность со сжатыми губами и кровоподтеками. Что-то во мне изменилось — я даже перестал себя узнавать. Дело не в синяках, во взгляде. Я попробовал улыбнуться, а почему-то не получилось. Только скривился. Ладно, подумал, все это потому, что еще не взошла моя утренняя звезда. Выпив кофе, я спросил: — Как тебя хоть величают? — Оля, — ответила она. — А твоего имени не надо. Я буду звать тебя Малышом. Как там. Я пожал плечами и пошел в одну из комнат, где она приготовила мне постель. Я уже забрался под одеяло, когда Ольга, стоя на пороге, спросила: