— Выпить бы! — простонал Суслик. — Клапана горят, — подтвердил Карнаухов. — Ага! — добавил немногословный Приступа. — Ой, не могу! — надрывался Суслик. — Ой, мать моя женщина!.. Хоть бы пива! — Заткнись, — миролюбиво посоветовал главарь. И первым вывернул карманы… Остальные последовали его примеру. Но не было денег в этих дырявых мальчишеских карманах. Не было! Разве можно сегодня считать за деньги восемьсот рублей? Эх, Ваня, Ваня, не вовремя ты смылся!.. Нету! — разочарованно сказал Суслик. — Пусто, — констатировал Карнаухов. — Ага! — вновь повторил Приступа. Все-таки ограниченный он был парень, что ни говори, — здоровый, но туповат. — Нашел бы Ваньку, убил бы! — поделился своей заветной мечтой Суслик. — Он пустой, — резонно заметил Карнаухов. — Чего делать будем? А чего тут делать… Добывать, конечно. Приятели переглянулись. Посмотрели друг другу в глаза. Поняли без слов. Кивнули. И быстрым пьяным шагом направились в сторону ближайшей станции метро. Юра Славин, как и тысячи его сверстников, никогда не отличался особой трусливостью. Короче говоря, лишний раз не трусил… Ну, правда, батю пьяного боялся — это точно. Да и как не испугаешься, когда на тебя прет сто двадцатикилограммовая махина, состоящая из переплетения жил и мускулов! Не просто прет, а еще и орет при этом благим матом: — Попишу всех, суки ваербарсовые! Кто…, головки сраные……., деньги спрятал?!..!..!..! А дальше — вообще сплошной мат (уже не «благой», а наш, народный). Вообще-то батя был человек довольно-таки мирный, и профессия у него была обычная — вальцовщик на «Серпе и молоте». Но наступал день — это обычно был День металлурга, двадцатые числа июля, — и все спокойствие Славина-старшего куда-то улетучивалось. Он страшно напивался, начинал вспыхивать по каждому поводу. Затем, дойдя до «точки кипения», гонял семью: Юрку, младшую сестру его, бабушку и жену, естественно… Жена, видя, что муж налил шары до такой степени, что уже ничего не соображает, уворачиваясь от его ударов, — а удар у вальцовщика был ого-го какой! — кричала детям: — Бегите! Во двор бегите! Юрка и сестра убегали, за ними испарялась бабушка, а из квартиры еще долгое время доносились вопли, шум разбитой посуды, грохот покореженной мебели. Затем все постепенно стихало, и спустя несколько минут лишь скрип диванных пружин возвещал о том, что в семье Славиных все нормально, все мирно и, как обычно, царит согласие и любовь… Итак, Юра Славин не был трусом. Но после четырех месяцев, проведенных под Грозным, стал им. И как ему теперь казалось — навсегда. Все началось после того, как их воинскую часть — а Юра служил в стройбате — в первый же день, во время разгрузки, накрыли бомбовым ковром свои же самолеты. И было не понятно — то ли действительно не видят летчики, куда сбрасывают смертоносный груз, толи, наоборот, видят, но ничего с собой поделать не могут — как объяснил потом Юре Славину его командир, старший лейтенант, худой как жердь, с дергающиеся правой щекой: — Это так называемый синдром «охотника»… — Объясните, товарищ старший лейтенант (Юра, как и остальные в их строительной команде, называл командира с едва уловимой ноткой фамильярности). — Синдром «охотника» проявляется только на войне, — с удовольствием объяснял старший лейтенант — было видно, что ему нравится чувствовать себя выше солдат, — и главная его отличительная особенность в том, что со временем ты так привыкаешь убивать, что тебе постоянно мерещится «дичь»… — Что? — Ну, это же просто! Ты летаешь как, скажем, коршун, — и выискиваешь добычу. Понятно? — Ну… — Гну! Скажи — понятно? — Понятно! — Итак, ты летаешь, ищешь добычу… Вдруг — раз! Увидел. И бьешь ее… Причем уже не смотришь, кто и что под тобой: свои, чужие, мирные или еще кто. — Чего-то не верится! — Вот как накроют тебя еще пару раз наши «сушки»2, так сразу поверишь, Славин, — со значением в голосе пообещал старший лейтенант. И действительно — как в воду глядел! Не прошло и четырех дней, как строительная команда, в которой был Юра Славин, вновь угодила под бомбы своих же ребят. А потом был артобстрел из «градов». И ночной переполох, когда танковая колонна, перепутав направление, напоролась на их палатки и землянки (обошлось, слава Богу, без жертв, но орали друг на друга танкисты и стройбатовцы от души)… Словом, не прошло и четырех месяцев, как солдат действительной службы Славин Юрий Григорьевич был уже не боец, а так — тряпка. Трус. Сплошной комок нервов, постоя но боявшийся, что вот-вот в него стрельнут, ранят, покалечат, изуродуют. И, в конце концов, — убьют. Ведь, убьют… УБЬЮТ! Его, Юрку Славина. ЕГО!!! Нет, не думать об этом. Не думать. Не думать. Не… Прошло время, Чечня кончилась, Юра демобилизовался, вернулся в родную Москву, но…страх остался. Липкий, навязчивый. Как мельчайшая металлическая пудра, он въелся, казалось, в кожу. И остался там. Навсегда. Теперь Славин боялся. Всего… Он стоял на автобусной остановке, недалеко от метро, дожидаясь знакомую девушку. В руках у Юры был букет гвоздик — воображение не подсказало ничего более интересного, и он решил пойти «проторенным путем»: обычные красные гвоздики — дешево и сердито. И тут вдруг показались ОНИ… Выйдя на небольшую площадь — да какая там площадь, так, «пятачок» с несколькими ларьками, остановкой и розовой буквой «М», указывающей на наличие метро, — Карнаухов, Приступа и Суслик пьяно огляделись. И сразу увидели… Она имела вид невысокого худощавого парня лет двадцати трех. Парень держал в руках букет гвоздик, время от времени похлопывая им по бедру на манер воображаемой плетки… Карнаухов взглянул на приятелей: — Ну? Сойдет, братва? «Братва» придирчиво осмотрела будущую жертву. — А курточка у него ничего, клевая, — вынес приговор Приступа. На «лимон» потянет, — согласился и Суслик. — Двинули, мужики?.. Карнаухов повелительно кивнул: — Айда!.. Увидев, что к нему направляются пьяные подростки, Юра ощутил некоторое беспокойство: что им нужно, зачем они приближаются именно ко мне, какие у них цели… С трудом удерживая предательскую дрожь в коленках, он вдруг отчетливо почувствовал, что вот-вот произойдет что-то непоправимое. Что-то ужасное. Страшное. Наверное, именно это чувствует будущая жертва, когда к ней подбирается опасность. И ее никак нельзя остановить Нечем. Подростки встали в двух шагах от Юры. Осмотрели его, как вещь на рынке. И мысленно оценили. Цена была невысока. И Славин понял это. Ему стало еще страшнее. — Иди сюда! — грубо подозвал Юру Карнаухов. — Я не курю, — ответил тот первое, что пришло в голову. Это было ошибкой: он сразу же выдал — и самим ответом, и голосом, — что боится их. Подростки поняли это. Переглянулись весело. «Жертва» в одно мгновение превратилась в «побежденную жертву»… — Ты что, не понял?! — рявкнул Карнаухов. — Ко мне! Еще можно было убежать (в армии Славин неплохо бегал), но страх… Проклятый страх! Он не оставил даже возможности сопротивляться. Даже если это элементарное бегство. Проклиная себя за малодушие, Юра все же сделал шаг вперед. Улыбнулся криво: