Но более всех из общей массы выделяется святой отец. По его виду – простой домотканой рясе коричневого цвета и большому деревянному кресту – невозможно понять, православной он веры или католической, и вообще трудно сказать, священник это или монах. Однако он тоже входит в окружение князя – стало быть, каждое распоряжение «верховного вождя» освящено согласием местной церкви. Он смотрит на нас понимающим и всепрощающим взглядом, но я чувствую, что если что-то пойдет не так, этот служитель Божий будет суров как Торквемада. В воздухе носится ощущение, что наше положение крайне неустойчиво. К нам могут сразу отнестись как к «своим», а могут одним движением пальца обречь на ужасную смерть. Об этом говорят как лица присутствующих вождей, так и лица наших конвоирш (которые, отойдя чуть поодаль, держат свои винтовки и дробовики стволами к земле, но в общем направленными в нашу сторону). При этом мне очевидно, что если для сопровождавших нас девиц русские погоны – это китайская грамота, и поэтому они не отличают нижнего чина от подпоручика, то «генерал» и «князь» сразу опознали в господине Котове офицера, и теперь смотрят на него внимательными взглядами. Мол, господин подпоручик, почему не делаете того, что положено, и какой вы после этого офицер? Почему-то мне показалось, что от дальнейшего поведения господина Котова зависит, как нас тут примут: как своих, которых задержали по недоразумению, или как пленных врагов. Во втором случае жизнь наша осложнится многократно. Очевидно, это же понял и Евгений Николаевич. Он скомандовал: «Команда, равняйсь, смирно!». И наши солдатики, за последнее время изрядно подзабывшие, что такое дисциплина, непроизвольно вспомнили воинскую науку и изобразили какое-то подобие нормального одношереножного строя. Да и я сам подравнялся и по-молодецки выкатил вперед грудь. Тут, где любое распоряжение начальство исполняется с полуслова и даже полувзгляда, по-иному нельзя. Нагляделся я на наших пленительниц: вроде бы премиленькие девицы, и показного чинопочитания за ними не наблюдалось, перед своими командирами в струнку не вытягиваются и глазами начальство не едят – и в то же время любое распоряжение выполняют буквально мгновенно и в точности. Дождавшись, когда солдатики выровняются, подпоручик Котов сделал шаг вперед и, как положено, отрапортовал: – Господа начальники, рабочая команда, составленная из унтер-офицеров и рядовых нижних чинов 5-го особого пехотного полка русского экспедиционного корпуса во Франции, построена. Старший команды подпоручик Котов, Евгений Николаевич. При этих словах «генерал» и «князь», переглянувшись, кивнули. Остальные же остались беспристрастны, будто эти сведения им ничего не говорили. – Вольно, господин подпоручик, – на чистом русском языке ответил на рапорт «генерал» и добавил: – А теперь доложите год, месяц и день, в который вы отбыли из своего мира в наш и сколько времени вы тут уже находитесь? – В «ваш мир», господа? – непонимающе вопросил подпоручик, растерявшись. – Да, в наш, в другой мир, – совершенно будничным тоном подтвердил «генерал». И таким же тоном, словно речь шла о чем-то обыденном, добавил: – Сейчас вы находитесь примерно за тридцать восемь тысяч лет до нашей эры. Время от времени патрон отца Бонифация, – кивок в сторону то ли священника, то ли монаха, – подбрасывает нам сюрпризы иногда приятные, а иногда не очень. Сразу скажу, что выхода из этого мира нет, только вход, так что вы здесь навсегда. – Он обвел нас испытующим взглядом – очевидно, наслаждаясь при этом нашими ошарашенными физиономиями; впрочем, на его лице никаких эмоций не отразилось. Затем добавил: – ну так, господин подпоручик, каков будет ваш ответ? Тут солдатики встревоженно загомонили, и только вскинутые в нашу сторону стволы оружия восстановили подобие тишины и порядка. Подпоручик откашлялся и, и переборов смятение от столь ошеломляющих новостей, начал отвечать: – Наша команда вышла на работы из казарм в селении Курно, расположенном к югу от Бордо, ранним утром двадцать пятого сентября тысяча девятьсот семнадцатого года по юлианскому календарю, или восьмого октября по григорианскому. Об этом у меня имеется соответствующая бумага, составленная на французском языке, на случай если нас остановит полиция или военный патруль. – Он достал из внутреннего кармана сложенный лист и протянул «генералу». – Викто́р, прочти, – сказал тот. И тогда тот самый худощавый паренек, что ускакал извещать вождей о нашем прибытии, взял из рук подпоручика документ, бегло пробежал его глазами (как это может сделать только грамотный человек) и с сильным французским акцентом сказал: – Все верно, Андрей Викторович, этот человек действительно сказать правду. Его команда отрядить на работы восьмой октября тысяча девятьсот семнадцатый год, идти разгрузка корабль в порт Бордо. «Генерал», которого, как мы уже знали, звали Андрей Викторович (кстати, это имя упоминал и лейтенант Гуг) хмыкнул и сказал: – Ну хорошо, господин подпоручик, а теперь вкратце поведайте свою историю… – С целью срезать путь мы еще затемно пошли по тропе через небольшой лес и заблудились, – стал тот рассказывать. – Вошли в лес там, а вышли уже здесь… – Он развел руками и тяжко вздохнул. – Ну и потом нас почти сразу задержали ваши люди и отконвоировали сюда. Вот и вся история. Андрей Викторович снова переглянулся с «князем» (который мог оказаться только Сергеем Петровичем). – Знакомая картина, – сказал он, – причем подобное случалось не один раз. Очень многие пришли к нам по тропам, которые начались там, и закончились уже здесь. Правда, вы не бежали опрометью, спасаясь от опасности, но, видимо, это совсем необязательное условие. – У римских легионеров тоже была своя тропа, – произнес «князь», – по которой они один за другим прошагали в строю под пологом утреннего тумана. И только мы одни четко знали, откуда идем и куда… – Господа! – вскричал ничего не понимающий (как и все мы) подпоручик Котов, – будьте же добры, скажите, кто вы на самом деле такие и что с нами теперь будет? – Я – Сергей Петрович Грубин, представляю тут власть гражданскую, – сказал «князь», – Рядом со мной – Андрей Викторович Орлов, который у нас тут за Верховного Главнокомандующего. Вот этот дед – Антон Игоревич Юрчевский, наш министр промышленности (за исключением обработки дерева, ибо это моя епархия). Вот это – Марина Витальевна Хромова-Юрчевская – наш министр здравоохранения и Председатель Совета Старших Жен. Мы четверо, и еще некоторые присутствующие здесь юноши и молодые женщины, являемся русскими людьми, добровольно эмигрировавшими сюда в далекое прошлое из начала двадцать первого века. – Да как это возможно – эмигрировать в прошлое?! – вопросил поручик, вглядываясь поочередно в вождей широко раскрытыми глазами. – Да еще добровольно? Честно сказать, я ничего не понимаю. Это же не сесть на пароход и уехать в Америку, как делали многие до войны ради лучшей жизни и человеческой свободы… – Тот, кто уезжает в Америку, – сказал Сергей Петрович, – заранее должен согласиться с тем, что он должен будет подстраиваться под чужое и чуждое ему общество, а нам показали дыру в древний, еще почти не населенный мир, в котором мы сами могли бы устанавливать свои правила и порядки. По счастью, подготовку к эмиграции не нужно было начинать с нуля, значительная часть работы была продела заблаговременно, хотя и с другой целью. Мы продали все, что у нас было, закупили припасы и оснащение, а также предложили участие в экспедиции своим друзьям и нескольким молодым людям, которые стали нашими помощниками, после чего без оглядки кинулись в это приключение. Отплыв на собственном небольшом корабле из того места, где в нашем времени расположен Питер, мы обогнули с севера Европу, что было тоже не таким простым делом, и, прибыв сюда, начали обустраиваться на новом месте. Андрей Викторович добавил: – И уже здесь, когда у нас уже было какое-никакое хозяйство, к нам по одному и группами стали подкидывать пропаданцев из самых различных времен, которых уже никто и ни о чем не спрашивал. И мы их принимали, пристраивая к делу, что увеличивало наши возможности. И только совсем недавно, обнаружив в лесу обломки потерпевшего времякрушение парохода, битком набитого американским оружием и патронами, мы поняли, что все это весьма неспроста. И как раз в это время к нам присоединился христианский священник из Британии седьмого века нашей эры отец Бонифаций. Человек он умный и, более того, искренне верующий, поэтому, немного подумав, мы признали за ним полномочия власти духовной, ибо без веры человек превращается в зверя, а потом и в беса. Мы пришли к выводу, что за всем происходящим тут видна рука того, кто сотворил этот мир, и теперь меняет его по своему усмотрению. Поэтому не злословьте, никого не вините и не кляните свою судьбу. Вы здесь оказались по воле самого Творца, и, значит, должны думать о том, как вам тут жить дальше, а для своего мира вы умерли окончательно и бесповоротно, как если бы вас убили в бою. Знаете, что бывает с взводным блиндажом, когда прямо в него попадает бомба из семнадцатидюймовой германской мортиры? Андрей Викторович обвел нас внимательным взглядом, вглядываясь в лица, и, видимо, вполне удовлетворившись произведенным впечатлением, продолжил: – Вы тут не первые, но, думаю, далеко не последние. Поэтому с вами все будет согласно обычному порядку относительно приема дружественных визитеров. Мы знали, что вы к нам идете, поэтому обед для вас оставлен, баня истоплена, сменная одежда приготовлена, а свое извольте сдать в стирку и прожарку от насекомых. Такие тут у нас порядки. Нам, в наших диких условиях, еще какой-нибудь гадости вроде сыпного тифа не хватало. Потом мы вас разместим в казарме для новоприбывших на адаптацию и будем думать, что с вами делать дальше, кого к каким работам приставить, и вообще, стоит переформировать вашу временную команду в постоянное подразделение или разбросать вас по уже готовым взводам для усиления. И сразу предупреждаю: любое нарушение наших законов карается очень строго. Главноуговаривающих тут нет – и поблажек на том основании, что он наш соотечественник, не будет никому. Были уже прецеденты с отрубанием голов. Старшим над вашей командой назначаю лейтенанта Виктора де Леграна, слушаться его приказов будто самого Гласа с Небес. – Он обвел нас взглядом и кивнул. – А сейчас напра-во, в баню и на обед шагом марш. Раз-два. – Вот это по-русски! – поворачиваясь направо, вздохнул ефрейтор Илья Курочкин. – Не успели прийти, как уже баня, обед, казарма… Баня – это хорошо, но если бы еще какая-нибудь краля пятки почесала… – Цыц, Илюха! – зашипел на размечтавшегося старший унтер Пирогов, – не наглей. А то поступят с тобой сурово, а я еще добавлю от себя – и будешь потом знать, как разевать рот, когда не просят… 26 октября 2-го года Миссии. Пятница. около десяти часов дня. Первый этаж, правая столовая Большого Дома. Большой Совет снова собрался в полном составе утром следующего дня. Слушалось дело русских пропаданцев с Первой Мировой войны. Двадцать два человека – все коренные русаки с Урала: один офицер из железнодорожных техников, один подпрапорщик (нечто вроде нашего старшины) из студентов, один старший унтер из сверхсрочнослужащих, два младших унтера, один ефрейтор и шестнадцать рядовых нижних чинов. Самому старшему – тридцать пять лет, самому младшему – двадцать один. За исключением подпоручика и подпрапорщика, все остальные относятся к крестьянскому сословию. Рабочих специальностей никто не имеет, зато пахать землю, ходить за скотиной, плотничать и выполнять прочие работы, необходимые в крестьянском хозяйстве, все они умеют. Все здоровы, насколько это можно сказать о людях, которые в скотских условиях провели год в окопах Первой мировой. Старший унтер Пирогов – единственный из всех, кто воюет с августа четырнадцатого – имеет два георгиевских креста и опыт приграничного сражения в самом начале войны, а также Великого Драпа в пятнадцатом, случившегося после Горлицкого прорыва. Получив тяжелое ранение, почти полгода лечился в тыловом госпитале в Екатеринбурге, и в пятый особый пехотный полк был зачислен по выздоровлению в качестве кадровой закваски. Все остальные солдатики были призваны в особый пехотный полк из ополченческих дружин[11], до Франции пороха не нюхали, хотя участие в апрельском наступлении семнадцатого года, иначе еще именуемое бойней Нивеля[12], исправило этот недостаток. Первые две волны мобилизации, охватившие мужчин в возрасте до тридцати лет, прошли для империи Романовых относительно безболезненно, а вот когда на фронт потянули обременённых хозяйством бородачей старших возрастов, не желающих воевать – тогда-то земля под царской Россией и зашаталась. Это именно они в семнадцатом году мутным потоком рванули с фронта по домам, увлекая за собой остальных. Но в особых пехотных полках «бородачей» нет, тут все люди молодые и более-менее вменяемые. Хотя большая часть из новоприбывших – люди семейные, и потому рвется к родным хатам и женкам. Но им уже внятно сказали чистым русским языком, что для своих родных они все равно что умерли, погибли на фронте – и теперь по этому поводу в крестьянских головах шло тихое брожение. Громко бродить мужички опасались, ибо для этого им не хватало критической массы, а местные власти отнюдь не выглядели травоядными толстовцами. Да, их приняли со всем пониманием, но при первых признаках бузы и неподчинения рука ни у кого не дрогнет. Голову отрубят, не моргнув глазом, и не посмотрят, что свои. С другой стороны – баня, кормежка от пуза, ночевка в казарме для холостяков на мужской стороне, в другой части которой обитают незамужние бабы и девицы кланов Лани, Волка и Тюленя, настраивают на благодушный лад. Жизнь-то продолжается, и опосля бани этот факт ощутимей всего. И именно по этому поводу был собран Большой Совет, на который пригласили не только подпоручика Котова и подпрапорщика Михеева, но старшего унтера Пирогова, как человека многоопытного и глубоко практичного. Младших унтеров звать не стали, ибо они ничем не выделялись из общей массы. Кстати, старшему унтеру это приглашение чрезвычайно польстило, и в тоже время настроило на деловой лад. Митинговую стихию, когда ораторы пытаются взять горлом, он не уважал, но спокойный разговор в кругу понимающих людей считал явлением вполне приемлемым. – Итак, товарищи, – сказал Андрей Викторович, открывая заседание, – нашего полку прибыло. Но только непонятно, сможем ли мы ужиться с этими людьми в клане Прогрессоров. Доктор Блохин и старший сержант Седов – это полностью наши люди, а вот по поводу новоприбывших имеются сомнения, даже несмотря на то, что мы говорим с ними на одном языке. Не хватает в них чего-то необходимого, какой-то последней закалки огнем, водой и медными трубами, но при этом создавать второй русский клан мне кажется перебором. – А Александр Шмидт тебе кажется своим, или он тоже чужой? – с интересом спросил Сергей Петрович. – Александр как раз таки свой, – ответил главный военный вождь, – наверное, потому, что не побоялся рискнуть положить живот за други своя. А на этих я смотрю – и вижу, что не верят они ни во что. Случись критический момент, могут опустить руки и отойти в сторону, отчего враг получит возможность ударить нам в спину. – А во что нам верить, господа? – сложив руки на столе, сказал подпоручик Котов. – В доброго царя-батюшку, которого свергли лихие люди, или в громогласнейшего болтуна Александра Керенского – паяца, взлетевшего над толпой? – Причем лихие люди, свергшие царя были из его же собственного окружения, подпевалы и подхалимы, – тихо добавил Сергей Петрович. – Так называемая Февральская революция, по сути, была верхушечным переворотом, имеющим главной целью дать неограниченную свободу крупному капиталу. А все остальное при этом шло побоку, в том числе и интересы Державы, а также народные чаяния. Вот-вот, – вздохнув, сказал подпоручик Котов, – сказать честно, по поводу государя-императора Николая Александровича у меня и прежде никаких иллюзий не было, но то, что началось после так называемого падения Самодержавия, надолго отбило у меня охоту верить хоть во что-нибудь. У вас тут все по-другому: процветание и железная дисциплина, основанная на всеобщем доверии. И даже зависть берет – неужели и у нас так нельзя было? Истинно народный монарх, к которому подданные испытывают безоговорочное доверие, и страна, сжатая в железный стомиллионный кулак. – До процветания нам еще далеко, – ответил Сергей Петрович, – потому что живем мы как на лезвии ножа. И еще неизвестно, что нам в следующий раз подбросят в качестве подарка. Быть может, от очередных пришельцев нам придется отбиваться, используя всю доступную мощь, а потом карать всех, кто выжил, невзирая на лица, ибо сюда могут заслать такую дрянь, оставлять которую в живых будет категорически нежелательно. А что касается доверия к нам у людей, то оно имеется потому, что бездельников среди нас нет, и вожди налегают на весло не менее остальных сограждан. Либо мы все вместе выживем и победим, либо все вместе погибнем. Любой, проявивший определенные таланты, способен поднять в нашем обществе, невзирая на свой пол, возраст, время и происхождение. – У нас очень компактное общество, – добавил Андрей Викторович, – и здесь вожди не имеют других привилегий, кроме права учить людей и возглавлять их в делах. И чтобы избежать уравниловки, неизбежно разрушающей подобные структуры, мы вынуждены исторгать из себя всех, кто не будет тянуть эту лямку точно так же, как и мы сами. Кому многое дано, с того и спрашивать следует много больше. А у вас там, в Российской империи, все было совсем не так. У абсолютного меньшинства было все, но эти люди не делали ничего ради общего блага, а если что-то и делали, то оно шло народу только во вред. У подавляющего большинства – примерно двух третей населения – не было ничего, но на их плечах лежала основная тяжесть трудов во имя государства. И те, что устроили Февральский переворот под демагогическую болтовню о демократии, не сняли, а только усугубили этот диссонанс. – Да вы, господа, говорите, как настоящие социалисты… – покачал головой подпоручик. – А мы и есть социалисты, – сказал Сергей Петрович, – только, в отличие от некоторых, призывающих к праведной жизни других, мы начали с себя. И мы не только говорим, но и показываем собственным примером, как надо. – Народный монарх, обличенный доверием подавляющего числа населения, и страна, сжатая в железный кулак, у России еще впереди, – добавил Андрей Викторович, – но в силу особенностей исторического развития это будет стоить столько крови, что нам страшно даже об этом подумать. Впрочем, для нас этот вопрос не актуален, нам надо думать о том, что творится у нас здесь и сейчас, и о том, что будет завтра и послезавтра. И в силу этого принципа в настоящий момент нам надо решить, что нам делать с группой наших соотечественников, которые пока, к нашему сожалению, не полностью соответствую нашему представлению о том, какими должны быть настоящие русские. – Вопрос поставлен неправильно, – вздохнула Марина Витальевна, – причем в корне. Вон сидит представитель того самого народа, о котором мы разговариваем с господином поручиком, молчит и мотает на ус. Гавриил Никодимович, а вы что скажете – сможем мы когда-нибудь полагаться на ваших товарищей точно так же, как мы сейчас полагаемся на своих людей? – Ну как вам сказать, сударыня… – прокашлявшись, сказал тот, – посмотрели мы, как вы тут дела ведете. Суровые вы люди, ничего не могу сказать, но лишнего свирепства не допускаете, и к народу тоже со всей душой – и он, соответственно, к вам с пониманием. Вот. Мы это… тоже… если с нами по-человечески, а не как наши баре, по-собачьи, то и мы стало быть, не подведем. Скажите, что надо сделать, все будет как надо. И вы, Андрей Викторович, тоже зря народишко-то обижаете – вон его благородие господин подпоручик прав: кому можно верить, если все кругом врут? А вы не врете, это мы уже от людей знаем, поэтому вам мы пока поверим… – Он говорить правда, – из своего угла сказала леди Сагари, – он так думать, а не только говорить. – Ну вот и замечательно, – согласился Сергей Петрович, – в таком случае прекращаем толочь воду в ступе и переходим к практическим вопросам. Первым делом необходимо обеспечить людей до весны временной казармой. До первого снега осталось недели три, не больше, при этом карантинное помещение нам еще может понадобиться. Антон Игоревич, как у тебя с запасом жженого кирпича? – Цоколь поднять и печь сложить хватит, и еще немного останется, а на большее, вы уж извините, не рассчитывайте, – ответил директор кирпичного завода. – За кирпич благодарствуем, – степенно кивнул старший унтер, – найдутся у нас печники да плотники, вы только место укажите и лесу дайте, а мы уже ради себя расстараемся. – Будет вам лес, – сказал Сергей Петрович, – но вот только высушить мы его не успели, так что строение, которое вы себе поставите, будет временным, всего на одну зиму. А место мы вам укажем сразу за сушилкой для леса у дороги на кирпичный завод. Я вам сегодня покажу. – А почему именно там? – спросил Андрей Викторович. – А ты сам подумай, – ответил Сергей Петрович, – двадцать два молодых здоровых парня. По весне переженятся, и нам надо будет ставить еще один поселок, а делать это лучше всего там, где уже есть коммуникации. – Э нет, товарищи, – возразила Марина Витальевна, – ставить жилой поселок между промзоной и кирпичным заводом несколько опрометчиво. Мы же с вами договорились разнести в разные стороны жилье и промышленность. Если где и ставить Русскую улицу, то за Французской, продлевая ее вверх по течению. К тому же весной, когда массовое желание жениться выскажут римские легионеры, нам придется строить целый город. Они на это рассчитывают. Вы об этом подумали? Наша задумка маленького компактного поселения выливается во что-то совершенно монструозное. А тут и места ни для чего такого нет. – Уж не намекаешь ли ты, что нам надо бросать все построенное здесь и переселяться к месту бывшего римского лагеря? – немного раздраженно спросил Сергей Петрович. – Я не намекаю, – ответила Марина Витальевна, – я говорю об этом прямо. Когда мы высаживались на этом берегу и выбирали место для поселения, то у нас были одни соображения, а сейчас совсем другие. Место тут для города крайне неудобное. Небольшой поселок поставить можно, а вот крупный населенный пункт – уже нет. Сергей, ты же собирался заняться судостроением, но тут кораблю более-менее приличного водоизмещения просто негде причалить. Даже «Отважный» при полной загрузке не способен подняться вверх по Ближней до заводи, и его приходится разгружать у Старой Пристани. Мне ужасно жаль нашего Большого Дома, но если мы останемся на прежнем месте, то засохнем, как большой цветок в маленьком горшочке. – Я согласен с Мариной, – поддержал супругу Антон Игоревич. – Все, что нажито непосильным трудом, восстановить несложно, большую часть невосполнимого оборудования можно перевезти… но это место мы переросли. Думаю, что все следующее лето нам следует посвятить подготовке к переезду, и всерьез строиться уже на новом месте. – Андрей, твое мнение? – спросил Сергей Петрович. – Совершенно однозначно, я за переезд, – ответил тот. – Ведь ты и сам это понимаешь, просто тебе жаль расставаться с мыслью о тихой и спокойной жизни. Но пойми, если уж мы впутались в Замысел, то спокойной жизни у нас уже не будет по определению. Город – вот именно что город, а не поселок – надо ставить в подходящем для этого месте, а не где попало. Иначе провал, задание не выполнено. – Наверное, вы правы, – как бы нехотя сказал Сергей Петрович, – но до весны никаких практических действий в этом направлении мы предпринимать не будем, ибо сейчас на это уже нет времени. Возможен только краткосрочный выезд на место с составлением предварительного плана. Временную казарму для команды подпоручика Котова ставим на территории Промзоны, а весной еще раз вернемся к этому вопросу. Возражения будут? Возражений не было, все промолчали. То, что давно уже витало в воздухе, наконец обрело зримые очертания. Переезду племени Огня (а это то еще эпическое мероприятие) в Новую Бурдигалу – быть. Ведь не зря же кельты-вибиски выбрали это место для основания своего племенного поселения, после естественным путем превратившегося в город. – Андрей Викторович, – неожиданно сказал подпоручик Котов, – заберите вы уже меня вместе с господином Михеевым к себе. Чужие мы солдатикам, потому что образованные, а они деревня. Ну честное слово, мы вам оба пригодимся. – Так, значит, Евгений Николаевич, вы желаете, чтобы мы освободили бы вас от командования вашими людьми? – спросил Андрей Викторович, бросив на подпоручика внимательный взгляд. – Да, желаю, – кивнул тот, – да и не нужен там офицер. Со всеми вопросами, которые могут возникнуть вне поля боя, в таком маленьком коллективе прекрасно справится старший унтер-офицер Пирогов. Собственно, должность взводного командира – это как раз прерогатива старших унтер-офицеров и фельдфебелей. – В армии, в которой довелось служить мне, – сказал Андрей Викторович, – должность взводного командира была как раз офицерской, а фельдфебель или старший унтер-офицер могли быть только его заместителями. Но, допустим, вы правы, и офицер в подразделении ни к чему. Старший унтер-офицер Пирогов при необходимости может доложить моему лейтенанту, а уже тот мне. Возможно, это и так. А теперь скажите, в какой должности вы предлагаете себя использовать? Ничего не делающих бездельников у нас не будет.