Хлопнула дверь – дети убежали. Я поставила на плиту чайник, приготовила заварку и чашки. – То есть ты советуешь не рыпаться и смириться с ситуацией? – Натка вернулась к разговору о звездной школе. – А что, если попытаться найти этих деятелей? Костя ведь говорил, что они имеют обыкновение мигрировать? Возможно, такая же школа откроется теперь в другом районе. Я ее найду – Таганцев поможет, – явлюсь туда и… – И – что? Это уже будет другая школа. Нет, конечно, если ты хочешь еще раз заплатить, чтобы Сенька поучился и там тоже… – Платить я не хочу! – Натка замахала руками. – Но мне так не нравится все это… – Не можешь изменить ситуацию – измени свое отношение к ней, – назидательно посоветовала я. – Слышу голос Тамары Тимофеевны Плевакиной, – съязвила Натка. – Профессор психологии плохого не посоветует. – Ладно. Что, говоришь, я должна изменить? Я посмотрела на нее в сильном сомнении. Очень хотелось ответить: «Себя! Себя уже измени, пожалуйста! Будь серьезнее, ответственнее, не лезь в любую пахнущую сыром мышеловку…» – но я сдержалась. Бесполезно же. Горбатого при жизни не исправишь. И я ответила: – Забудь про минусы и посмотри на плюсы. У Сеньки есть готовое портфолио с фотографиями и видеороликами. Он позанимался с преподавателями и научился чему-то полезному, получил хоть какую-то профессиональную подготовку. Ему даже дали свидетельство о пройденных курсах, ты права, не надо его выбрасывать, в нашей стране любая бумажка может пригодиться. – А роль мы так и не получили, и на кастинг нас не позвали… – Еще позовут, – сказала я с уверенностью, которой на самом деле не чувствовала. Просто надо же было успокоить расстроенную мать будущего оскароносца. – Значит, просто все эти роли были не для Сеньки, его ждет что-то особенное, – напророчила я. – Вот увидишь, все еще сложится, ты, главное, сама не кисни и не давай унывать сыну. Сашка говорит, если быть оптимистичнее, это обязательно притянет в жизнь позитивные перемены. – Да Сашка… – Здесь я! – донеслось из прихожей. – Мы вернулись, купили мороженое и мягкие вафли с карамелью… – Вот! – в кухню примчался Сенька с пакетом и шваркнул свою ношу на стол. – Эскимо надо быстро съесть, пока оно не растаяло! А вафли мы отнесли бабушке, она как раз такие очень любит… – Что еще за бабушка? – Натка вопросительно оглянулась на Сашку. – Классная бабушка, бывшая звезда, одна из супермоделей Советского Союза, мы заскочили к ней на минуточку, я со двора увидела, что у нее свет горит. – Сашка пробралась на свое место за столом и вдруг замерла, зависнув попой над стулом. – Слу-ушайте, а это идея! И не простая, а гениальная! Вы бы слышали, как Ада Егоровна с Сенькой разговаривала – так серьезно, как с Познером! Решено: это он возьмет у нее интервью для нашего с Марусей фильма! – Познер? – не поняла Натка. – Сенька! – Натка шлепнулась на стул и зашуршала оберткой эскимо, полностью переключившись на десерт. – Вот видишь! – сказала я опешившей сестре, похлопав ее по плечу. – И позитивные перемены подоспели! Так, кому чай с мятой, а кому без? После чая дети вернулись в Сашкину комнату, а Натка, не дожидаясь просьб, встала к мойке с посудой. Размазывая губкой пену по тарелке, она спросила не оборачиваясь, как бы без особого интереса: – Так, значит, говоришь, никак не получится наказать этих деятелей? – Ну, почему же никак не получится. – Я протерла стол, присела на диванчик и устало откинулась на его спинку. – Они работали без договора, брали оплату наличкой без чека, с налогами наверняка мухлевали, и что там у них с лицензией, надо еще посмотреть… Если кто-то ими серьезно займется… – Кто-то займется, – уверенно сказала сестрица. Она со значением посмотрела на меня и перевела взгляд на окно. Я тихо хмыкнула. Наткины большие красивые глаза сощурились, словно она вглядывалась в сияющую даль неизбежно грядущей эры справедливости. Мне подумалось, что я знаю этого «кого-то», кому придется, куда он денется, всерьез заняться сомнительными делишками звездной школы. Но час был поздний, я устала, продолжать разговор не хотела, и потому оставила это знание при себе. В конце концов, Таганцев взрослый мужик, и на роль Наткиного рыцаря в сияющих доспехах он сам напросился. – Боже, какая прелесть! – шепотом восхитилась Натка и, кажется, растроганно всхлипнула. Почти беззвучно, но Сашка все равно оглянулась на нас и сделала страшные глаза. Мы с сестрой сидели на диване, задвинутом в дальний угол и наполовину заваленном вещами из той половины комнаты, которая сейчас превратилась в съемочную площадку. Обеспечивая себе оперативный простор, Сашка с Машенькой растолкали по углам всю мебель, которая казалась им лишней. Мебели, похожей на лишнюю, в квартире Ады Егоровны было много. Вместе с нами на диване умостилась шаткая пирамида из резной тумбочки, лакового чайного столика, табурета в стеганом чехле и бамбуковой этажерки. Сидеть было неудобно. Натка подпирала плечом мебельную пирамиду, а я поджимала ноги, вокруг которых столпились снятые с подоконника керамические горшки. Цветы к моим ногам в таком количестве прежде не складывали. Не скажу, что это было приятно – скорее, тревожно. Слева от меня временно помещался большой крепкий фикус. Мне приходилось аккуратно раздвигать его твердые кожистые листья, чтобы хоть что-то видеть. Кроме фикуса, место действия мне загораживали Сашка и Машенька за камерой на треноге и мощная лампа на штативе. Для съемок своего фильма девчонки разжились профессиональной аппаратурой, с которой на удивление ловко управлялись. Я даже ощутила гордость за дочь, которая, оказывается, научилась не только постить, лайкать и стримить. Наткиной основной эмоцией в процессе съемки было слезливое восхищение. Она расстрогалась сразу, как только и.о. Познера – чисто умытый и тщательно причесанный Сенька в черных брючках и белой рубашке с бабочкой – воссел на приготовленный для него высокий стул и начал непринужденно болтать ногами. Маруся, наш режиссер, усадила Сеньку и Аду Егоровну за круглый стол, накрытый бархатной скатертью с бахромой. До начала съемки Сенька на эту бахрому отвлекался – заплетал ее в косицы. Его, похоже, совершенно не беспокоил тот факт, что никаких заранее заготовленных вопросов Сашка с Марусей ему не дали, велев разговаривать «просто так, как обычно». Натка, лучше всех знакомая с Сенькиными обычаями, тревожилась, что ребенок что-нибудь учудит. – Не волнуйся, это же запись, мы все лишнее вырежем, – успокоила ее Сашка. Лишнего, впрочем, оказалось немного. Сашка действительно отлично придумала: из Сеньки вышел чудный интервьюер, любознательный и непосредственный. Он задавал интересные и зачастую неудобные детские вопросы, который взрослый человек непременно смягчил бы, а то и вовсе не стал бы озвучивать. В устах ребенка они не казались бестактными, тем более что было видно: Сеньке очень нравится бабушка Ада и он в восторге от этих необычных посиделок. Ада Егоровна, очень красивая и величественная со строгой прической, украшенной шпильками с жемчужинами, в глухом парчовом платье с брошью, слушала Сеньку очень внимательно и на его вопросы отвечала со всей серьезностью. Они необыкновенно эффектно смотрелись вместе: старая дама с королевской осанкой и маленький непоседа, болтающий ногами и прячущий под себя ладошки, чтобы не тянуться за косичками из бахромы. – А тебе скоро будет сто лет? – простодушно интересовался Сенька. – Нет, не скоро, мне сейчас восемьдесят два, но это тоже очень много, – рассудительно отвечала Ада Егоровна, пока шокированная бесцеремонностью потомка Натка хваталась за голову, опасно путаясь руками в бамбуковой этажерке. – А почему у тебя все волосы белые? Ты их специально покрасила? – Раньше красила, но не в белый цвет, а в черный. Мне даже дали прозвище Кармен – я была жгучей брюнеткой. – Жгучей – как крапива? – интервьюер захихикал. – Даже хуже. – Ада Егоровна осталась серьезной. – По правде говоря, у меня был ужасный характер, и вела я себя иногда совершенно безобразно. – Со мной такое тоже бывает. – Сенька вздохнул и развел руками. – Но мама меня прощает! Она меня любит даже безобразного. – Очень, – прошептала Натка и от полноты чувств стиснула мой локоть. – Когда любят, прощают, – согласилась Ада Егоровна. – Но иногда для этого нужно много времени. – Ага, однажды мама меня долго не прощала! Я тогда суп с балкона выплеснул, он мне не понравился. И чужому дяде он тоже не понравился – вермишель в волосах некрасиво застряла. Мама тогда со мной целый день не разговаривала. – Целый день – это долго. А представь, каково не разговаривать много лет… – Ого! А что ты натворила? – Я позавидовала своей лучшей подруге, захотела что-то у нее отнять, постаралась сделать так, чтобы ей было плохо. – Мы с Юлькой Мокиной тоже ссоримся. – Сенька тяжко вздохнул и пояснил, обернувшись к камере: – Юлька – моя лучшая подруга. Она хочет, чтобы мы поженились, но я еще думаю. Натка, без пяти минут свекровь Юльки Мокиной, подпрыгнула на диване, едва не обрушив мебельную пирамиду. – Мне вообще-то еще Танька Горелова нравится, может, я на ней женюсь. Это же не скоро будет, у меня еще есть время подумать, жизнь-то длинная! – рассудил то ли Юлькин, то ли Танькин жених. – Иногда даже слишком длинная. – А ты любишь конфеты? – Да. А почему ты спрашиваешь? – Мне мама говорит, что с возрастом вкусы меняются. Сейчас моя любимая еда – конфеты, мороженое и торт «Наполеон», а когда я вырасту, полюблю борщ. Это мама так думает, но я сомневаюсь. – Сенька почесал в затылке. – Что-то я расту, расту, а конфет по-прежнему все хочется и хочется! – Борщ я тоже люблю, только ленюсь его себе варить, – призналась Ада Егоровна. – А почему ты живешь одна? У тебя же есть дети и внуки!