– Они, кстати, обещали, что еще будут пожарные и МЧС, – припомнила я вслух. Витя схватился за голову: – Куда тут пожарных, они же своей машиной все подъезды и подступы перегородят! Встревоженный новыми вводными, охранник сбежал с крыльца и принялся жестикулировать, помогая водителю дорогой, как самолет, «Скорой помощи» с парковкой в ситуативно подходящей манере сигнальщика, работающего с авиатранспортом на палубе авианосца. Я поднялась на крыльцо, забыв уточнить, почему «Скорая» тоже ко мне. Слово «тоже» беспокоило, обещая еще сюрпризы. В холле наблюдалась какая-то непонятная возня, но я проскочила прямиком в свой коридорчик, спеша попасть в кабинет и расспросить бесценного помощника. Дима в кабинете был не один. Над ним осадной башней грозно нависла Машка. На звук открывшейся двери она обернулась и пугающе обрадовалась: – Ну наконец-то, дорогая, тебя-то я и жду! – Доброе утро? – Я уже сильно сомневалась, что оно именно такое. – Скажи мне, Лена, почему я не могу сходить в туалет? – спросила Машка. Я быстро глянула на Диму – он почему-то не выглядел смущенным, но все равно, зачем при нем-то на интимные темы? – и попыталась утащить подругу-коллегу в свой закуток. Куда там! Машка вросла в пол и не тронулась с места. – Я должна это знать? Не то чтобы меня не волновали проблемы подруги, просто непонятно было, почему она спрашивает об этом именно меня. – А кто должен знать? – Машка перестала опираться на стол, нависая над Димой, и уставила руки в бока. – Я подхожу к туалету, а он заперт. На двери самодельная табличка «Закрыто», и внутри какие-то люди шумят и разговаривают на иностранном языке! – На армянском. – Дима поднял на меня глаза и попытался подняться весь, но Машка ему все еще мешала. – Табличка «Закрыто» висит на общей двери санузла, потому что семейство Карапетян оккупировало и женский, и мужской туалеты. – А что они там делают всем семейством? – озадачилась я. – Я думала, ты знаешь, – ехидно ответила Машка. – Когда я спросила, мне покричали изнутри: «Все вопросы к судье Кузнецовой!» – Я в недоумении, – призналась я и прошла к себе. – А туалет на втором этаже свободен? Там не засели, к примеру, Кобылкины? – О, я вижу, ты все-таки что-то знаешь и даже планируешь дальнейшее развитие событий! Машка, не отставая, потянулась за мной, а Дима наконец вылез из-за стола, где сидел, как в окопе, и начал за нами ухаживать: – Дамы, чай, кофе? Есть низкокалорийная белевская пастила… – А стрихнина нет? – буркнула я. – Чувствую, сегодняшний день пережить будет трудно, может, сразу руки на себя наложить… Там Кобылкины «Скорую» уже подогнали, а еще Витя ждет пожарных и МЧС. – У тебя какое-то жаркое дельце? – заинтересовалась Машка. – Угу, я тебе говорила, иск обиженной мамаши к жюри конкурса экологически чистой красоты. – Я помню чудное мгновенье: передо мной явилась ты, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты! – скороговоркой продекламировала Машка и кивнула Диме: – Мне маленький американо, пожалуйста. А пожарные нам тут зачем? – Тушить разгорающиеся страсти, полагаю. Тут очень громко и требовательно зазвонил стационарный телефон. Мы с Димой называем этот аппарат «Красный Кремль» – не только за кумачовый окрас и угловатость очертаний, а главным образом потому, что по нему обычно звонит наше любимое начальство. Плевакин очень консервативен и обожает номенклатурные приметы былого времени: красные дерматиновые двери с золотыми гвоздиками, церберовидных секретарш, малахитовые пресс-папье, звонки по внутреннему телефону… Дима снял трубку и четко представился, как велят нам Плевакин и деловая этика, которой мало кто следует при общении по мобильной связи и в мессенджерах. Он послушал отзыв, прикрыл трубку ладонью и официальным тоном позвал меня: – Елена Владимировна, вас Анатолий Эммануилович! – Кто бы сомневался, – пробормотала я, послушно устремляясь к «Красному Кремлю». – Судья Кузнецова слушает! – Слушай, судья Кузнецова. – Шеф в трубке сердился. – Ты давай не затягивай. Чтобы через час этих твоих там и духу не было! Поняла меня? – Не поняла, – ответила я честно, но Плевакин уже бросил трубку. – Что сказал Анатолий Эммануилович? – спросил Дима. – Велел не затягивать, чтобы через час этих моих и духу не было, – почти слово в слово передала я. – Там. Или тут. Короче, чтобы где-то кого-то не было. – Неужели шеф тоже ходит в общий санузел на первом этаже? – приятно удивилась такой демократичности Машка, подходя к кофеварке, которая бодрым писком сообщила о завершении процесса. – У него же есть свой персональный клозет при кабинете! – Вряд ли шеф имел в виду санузел. – Я призадумалась. Распоряжение начальства было недостаточно четким. «Чтобы через час этих твоих и духу не было!» – и все. Интересно, киллерам их таинственные заказчики задания такими же шифровками дают? Тогда неудивительно, что наемные убийцы в кино вечно грохают не того, кого надо. И вообще, о ком речь? Кого шеф назвал «моими»? Нет у меня никого такого… настолько ненужного… – Я схожу, осмотрюсь. – Дима вызвался добровольцем и сразу ушел в разведку. Машка разлила кофе, подала мне чашку. Прихлебывая горячий несладкий американо – про сахар подруга в спешке забыла, – мы вышли в коридор и прислушались. Из фойе доносились какие-то неуставные звуки: шарканье мягких тапок, невнятное женское воркование, бодрое электрическое жужжание… – Там происходит что-то странное, – послушав немного, объявила Машка – капитан Очевидность. – Это всё Кобылкины, – доложил вернувшийся Дима. – В каком это смысле «Кобылкины всё»? – У меня появилась робкая надежда. Навеки проститься с Кобылкиными мне очень хотелось. Промелькнула мысль, что киллеру Плевакин тоже позвонил, но я ее отбросила как нелепую. Анатолий Эммануилович, как уже говорилось, консерватор и бюрократ, если бы ему понадобилось кого-то заказать, он бы сначала тендер на эту услугу провел. – Кобылкины живы? – спросила я прямо. – Живы, здоровы и полны энергии. Плевакин не разрешил им пригнать гримваген, оставив на заявлении резолюцию «Для всего этого есть холл», – объяснил помощник, и моя робкая надежда умерла, едва родившись. – Кобылкины поняли это буквально – как разрешение оккупировать фойе. Они притащили ширму, кресло, зеркало, вешалку с нарядами и оборудовали себе гримерную-костюмерную в углу напротив нашего гардероба. Там уже работает мастер-парикмахер, делает прическу девочке, и… – А? – Машка перебила разведчика, оглянулась на меня и посмотрела победно, словно была в одном строю с Кобылкиными. – Вот это, я понимаю, серьезный подход к делу! Вот это подготовка! Истец захватывает холл, ответчик – сортир, осталось взять арсенал, телеграф, банк и… – …и на стоянку у соседнего банка как раз заехала пожарная машина, – закончил свой доклад Дима. Машка поперхнулась. Я глубоко вздохнула и отдала помощнику свою чашку: – Мне пора. Надо поскорее рассудить этих… – Кобылкиных и Карапетян, – подсказал Дима. – Две равно уважаемых семьи в Вероне, где встречают нас события, ведут междоусобные бои и не хотят унять кровопролитья! – с чувством провозгласила Машка, которую почему-то с утра пробило на высокую поэзию. То она Пушкина цитировала, то вот Шекспира. – Не накаркайте, – устало попросила я их с Шекспиром и пошла надевать мантию. – Прошу встать! – произнес при моем появлении секретарь судебного заседания, обращаясь к присутствующим. Я прошла на свое место, сказала как обычно: – Здравствуйте, присаживайтесь, пожалуйста, – и огляделась. Светлые надежды гражданки Кобылкиной, они же дурные ожидания судьи Кузнецовой, не оправдались: в зале суда люди не сидели на головах друг у друга, а добрая половина мест вообще пустовала. Это радовало. Но среди присутствующих были журналисты с фотоаппаратами и видеокамерами, это огорчало. Разумеется, я не показала своего настроения и приготовилась начать заседание, но отвлеклась на неожиданное шоу. Закрывшаяся было дверь вдруг распахнулась, и в зал шагнула эффектная пара: девочка в пышном светлом платье и мужчина в строгом темном костюме. Одновременно заиграла музыка. Я огляделась, высматривая источник звуков, и поняла, что это Вероника Павловна Кобылкина организовала подходящий аккомпанемент шествию с помощью своего телефона. Она держала его высоко поднятым – наверное, так звук распространялся лучше. С телефоном в поднятой руке внушительная фигура Кобылкиной напоминала статую Свободы. После секундной заминки корреспонденты с фото- и видеоаппаратурой сориентировались, развернулись и стали снимать опоздавших. Те будто того и ждали – приосанились, поплыли. Вероника Павловна Кобылкина прибавила громкости. В звуках то ли марша, то ли гимна почти потерялся одинокий недовольный голос Гамлета Карапетяна: – Это что такое, э? По проходу без спешки, старательно удерживая на лицах светлые – с оттенком легкой грусти – улыбки, нога в ногу шагали отец и дочь Кобылкины, Роман Петрович и Изабель, стало быть, Романовна.