И вот теперь он едет к ней домой. Легкоступов остановился у ворот и нажал кнопку звонка. Через какое-то время ворота разъехались, и Валерьян увидел парня примерно одного роста с ним, тоже блондина, только с волосами на тон или два светлее. Тот выжидающе смотрел на Валерьяна. – Я Валерьян Легкоступов, из полиции. Мне нужна Мирослава Волгина. Я привёз фотографии, которые она просила. – Морис Миндаугас, сотрудник агентства, – представился парень и отступил. Серая «Лада Веста» прошуршала колёсами по подъездной дорожке и замерла, Валерьян выбрался из салона. – Заходите. Легкоступов вслед за Миндаугасом вошёл в дом, навстречу вышла Мирослава. Она обменялась приветствиями с фотографом и сказала, что удобнее всего поговорить им будет в гостиной. Они расположились в креслах. Валерьян достал фотографии, и Волгина разложила их на столике. Она с интересом рассматривала каждую из них. И думала о том, что Шура, пожалуй, прав, для полицейской надобности фото были слишком художественными и место им было не в папке, а в салоне. Она подняла глаза на фотографа и улыбнулась: – Красиво. Он неожиданно для себя смутился. – Я старался. – Здесь нет фотографии Ирины Владимировны Римашевской. – Наполеонов сказал, что она в Светлогорске. – Да, я знаю. Значит, она до сих пор не объявилась? Он покачал головой. – Ну, что ж, придётся подождать. Морис тем временем не сводил глаз с Легкоступова. Он сам не мог сказать почему, но Валерьян ему не нравился… Не нравилось его лицо, которое напоминало лица древнерусских князей, не хватало только бороды. Не нравились серые глаза, слишком ясные и сияющие непонятно откуда исходящим светом. Не нравилось, как он смотрел на Мирославу, как улыбался ей. А когда они снова наклонились над фотографиями и их головы почти соприкоснулись, сердце Миндаугаса сжалось так сильно, что он ощутил почти физическую боль. Наконец Мирослава оторвалась от созерцания запечатлённых фотографом девушек и сказала: – Давайте выпьем чаю. Она не стала просить Миндаугаса накрыть на стол, сама заварила чай, разлила его по чашкам и расставила на столе угощение. Сначала Морис облегчённо вздохнул, а потом вдруг подумал с ужасом: «Неужели она заметила мою реакцию на фотографа? Только этого мне не хватало для полного счастья». Он постарался взять себя в руки и порадовался тому, что ещё подростком научился оставаться внешне невозмутимым при любых обстоятельствах. А вот Легкоступов явно этой способностью не обладал. Он вспыхивал всякий раз, когда Мирослава обращалась к нему с вопросом или замечанием, не относящимся к делу. Когда же она снова перевела разговор в деловое русло, Валерьян сразу успокоился и толково разъяснил ей, как именно он снимает, как выбирает ракурсы и почему всё это делает именно так. Чувствовалось, что он настоящий мастер и любит дело, которым занимается. Мирослава слушала его с искренним интересом. И Морис сам не заметил, как увлёкся рассказом фотографа и даже стал задавать вопросы. – Тебе нравятся ватрушки? – неожиданно спросила Мирослава. – Очень, – признался Валерьян и спросил простодушно: – Вы сами их испекли? Мирослава весело расхохоталась. Парень сообразил, что ляпнул что-то не то, и пробормотал смущённо: – Простите. – Ну что ты, – не переставая смеяться, она дотронулась до его руки, – я готовить не люблю. Могу, конечно, что-то сообразить, если сильно прижмёт, но кулинарного таланта во мне нет ни на йоту. – Значит, вы их купили в кулинарии? Около моего дома тоже есть очень хорошая кулинария. Мирослава взяла за руки Миндаугаса: – Их приготовили вот эти золотые руки, – сказала она. – Правда? – Глаза Валерьяна и Миндаугаса встретились. Тут он вспомнил, что Наполеонов как-то рассказывал, что Мирославе крупно повезло, у неё теперь незаменимый помощник, он не только помогает ей раскрывать дела, но и кормит её, и поит, как в редком ресторане. Короче, повезло. Глядя на растерянное лицо Легкоступова, Морис невольно улыбнулся. А теплота рук Мирославы и её слова, полные искреннего восхищения, согрели его сердце. – Очень вкусно! – сказал Валерьян и добавил: – А я только яичницу и кашу могу приготовить. – Было бы желание, – заметил Морис, – научиться можно всему. – Да, вы, конечно, правы, – легко согласился Легкоступов и взял ещё одну ватрушку. – Можно? – запоздало поинтересовался он. – Конечно, – снисходительно кивнул Морис. – Мальчики, как мы хорошо сидим, – сказала Мирослава, – но сейчас допьём чай и покажем Валерьяну наш сад, да, Морис? – обратилась она к Миндаугасу. И так как она сказала «наш сад», он охотно кивнул в знак согласия. Сад произвёл на Валерьяна неизгладимое впечатление. Он радовался, как мальчишка, цветущим деревьям, кустарникам, наклонялся почти над каждой клумбой, забавно нюхал цветы. А когда на дорожке появился Дон, чтобы выяснить, что же это такое происходит в его владениях, Валерьян радостно закричал: – Смотрите, какой красавец! И не успел никто и глазом моргнуть, как Валерьян подбежал к коту и подхватил его на руки: – Какое чудо! – восклицал он, прижимая кота к себе. А Дон только обалдело таращился на нахала. Но, вероятно, за искреннее восхищение им кот простил незнакомцу беспардонное поведение и тихо замурлыкал. – Он мурлычет! – счастливо выдохнул Валерьян. – На то он и кот, – обронил Морис немного ревниво. – А можно я его сфотографирую?! – Глаза Легкоступова горели, как звёзды. – Ну, если Дон не возражает, – улыбнулась Мирослава. Дон, судя по всему, не возражал, принимая позы одна живописнее другой. – Я потом привезу вам фото! – выдохнул Валерьян, сделав не менее двадцати кадров. Время пролетело незаметно. Гостя оставили на ужин и, только сытно накормив и напоив чаем с любимым Шуриным «наполеоном», отправили восвояси. Когда они остались вдвоём, Морис облегчённо вздохнул. Поправив на столе букет из ландышей и фиалок, он спросил: – И что вы собираетесь делать с фотографиями? – Покажу всем свидетелям. – Потом она внезапно улыбнулась. – А особо художественные после завершения дела подарю девчонкам. – А автор не будет возражать? – усмехнулся Миндаугас. – Мы его проинформируем, – беззаботно отозвалась Мирослава. – Да уж, – подумал Морис, – автор Мирославе перечить не решится ни за что на свете, кажется, он от неё без ума. * * * Шура, уставший как собака и не менее голодный, приехал к Насте, когда по городу уже растеклись лиловыми тенями сумерки – здесь бледнее, там гуще. Дом Царьковой он нашёл легко и, уже стоя возле подъезда, позвонил ей с сотового: – Анастасия Львовна, я не поздно? – Нет, нет, Александр Романович, я вас жду, – заверила она его почти радостно. Первое, что почувствовал Шура, переступив порог её квартиры, это сводящий с ума аромат тушёного мяса. – Я, наверное, помешал вам ужинать? – спросил он, глотая слюну. – Ну, что вы, я ждала вас. Мойте руки, и поужинаем вместе. – Эх, Анастасия Львовна, мне только остаётся броситься к вам и целовать руки, крича – спасительница вы моя, ангел мой! – с искренним пылом произнёс следователь. – Ну, что вы, – улыбнулась она, – вы ж прямо с работы и, значит, голодный.