– Хорошо. Только укажи нам путь к тебе. – Вихри знают его. Всегда знали, – ответил он, исчезая. И только тогда Алиса услышала взволнованный шепот и рыдания у себя за спиной. Это Юли, почти скрытая Вестниками, которые сгрудились вокруг нее, давилась горьким плачем, уткнувшись лицом в серебряную ткань плаща седовласого старика. Глава 16 Солнце нагревало растрескавшуюся, засохшую грязь, и голые ступни нещадно жгло. Мальчишка лет семи прыгал между острыми краями трещин, стараясь не угодить ногой в черноту между ними. Он знал, что его зовут Мар, и вздрагивал каждый раз, когда это имя, больше похожее на грубый, гортанный окрик, разносилось над лагерем. В последний раз так было перед кровавой ночью. Мар помнил, как возбужденно гудели воины, переговариваясь, как между ними то и дело вспыхивали короткие стычки. И как суетливо оглядывался на драчунов старый шаман, потирая грязную худую шею. Мальчишке казалось, что он чует страх старика, хоть тот и держался в отдалении. И это было любопытно. Шаман испытывал животный страх, в то время как лагерь входил в привычный раж перед кровавой ночью. Мар не мог понять, что за этим кроется, но детское чутье подсказывало: сейчас все идет не так, неправильно, по-другому, а значит, ничего хорошего можно не ждать. Так и вышло. Засмотревшись на грязного старика-шамана, уворачивающегося от вспыхнувшей было драки между двумя погодками-разведчиками, Мар не заметил, как остальные дети стремительно разбегаются, стремясь забиться в самые дальние углы, затаиться там, замереть. Кровавая ночь должна быть кровавой. Луну надобно напоить, так говорила Мару мать, прижимая его к груди, и отчего-то плакала, размазывая крупные слезы по запыленным щекам. Это потом он понял, чья кровь придает луне сил, чтобы она указала отряду дорогу. Когда воины зашли в их шатер, маленький, душный, мать громко кричала, прикрывая испуганного Мара руками, а он заходился в горьком плаче. Дальше воспоминания того дня расплывались. Кажется, мать вскрикнула особенно громко, взмахнула рукой, в которой блеснуло лезвие, а после мальчика окутал тяжелый запах крови. Кто-то гортанно сказал над ним: «Кровь пролита здесь. Луна нальется ею сама». И все померкло. Не было больше теплых рук матери и густой похлебки, что она варила темными вечерами на костре. Были голод и тычки, были другие такие же, как он, бредущие за отрядом по песку, глодающие кости, выброшенные в грязь. И был страх перед кровавой ночью. Мар умел предугадывать ее приход по наливающимся дурной силой глазам воинов, умел прятаться так хорошо, что дожил до своих лет. Он никогда не выбирался из укрытия, пока не наступит утро. Потому ни разу еще не видел, что творится у большого костра, когда луна наливается алым, а весь лагерь гудит и ликует в ее свете. Но испуганный старик-шаман слишком заинтересовал мальчишку. Настолько, что Мар потерял осторожность. Настолько, что он оказался в клетке с остальными несмышлеными, не наученными жизни детьми. Пока их тащили по каменистой дороге вверх, Мар постарался забиться в угол, прижавшись спиной к жестким прутьям. Малышня голосила, протягивая пухлые ручки наружу, силясь дотянуться до равнодушных спин. «Плаксивые щенки…» – с отвращением подумал Мар. Он понимал, что разжалобить возбужденных в ожидании грядущей ночи воинов не удастся. Варвары шли, не оборачиваясь на свою вопящую ношу. Мар сам бы не думал обращать внимание на сосуды крови, которая должна пролиться во имя луны, если бы шел сейчас с воинами – большой и сильный, такой же, как они. Но он был вместилищем молодой силы, что напоит луну этой ночью, и понимание заставляло мальчика дрожать всем телом. Страх исчез с закатом. Малыши в клетке давно устали кричать и плакать. Они развалились на полу клетки, то и дело откидывая от себя острые камешки. Их раскрасневшиеся от долгого напряжения лица, по-детски еще округлые, вдруг осунулись, повзрослели. «Я мог оказаться здесь таким же ребенком, как они, – думал Мар, разглядывая спавших. – Это матушка подарила мне время жизни». Он просидел почти не шевелясь, пока ночь не опустилась на плато так же мягко, как продрогшие плечи ребенка укрывает толстой шкурой кормилица. В свете огня Мару все виделось четким, ярким и пульсирующим. Он пытался впитать в себя мир, готовясь навеки попрощаться с ним. Запомнить и эти скалы, и эту луну, которая была почти не видна за тяжелыми тучами, и этих людей, заполняющих плато, гомонящих, толкающихся, ликующих варваров – его родичей. Когда все собрались и шаман затянул свою песню, Мар почему-то понял, что ничего у старика не выйдет. Тучи были слишком тяжелыми, слишком низкими, чтобы тонкий, слабый голос мог прорвать их, освободив луну от оков. Мар продолжал смотреть на беснующихся воинов, затаив дыхание. Потому он и не дрогнул, когда старый воин с перебитым носом, один из вожаков лагеря, которого все с придыханием звали Азмутом, перерезал натруженное горло старика. Но выглянувший из-за туч алый бок светила поверг Мара в трепет. Во всем происходящем было чарующее, страшное чувство истинного восторга. И мальчик завопил, повторяя боевой клич вслед за теми, кто находился вне клетки, так, будто он был с ними наравне. Малыши рядом с ним жались к полу, тихо поскуливая. Но кто были они? Дети. Мар же ощущал себя взрослым, видящим мир в истинном цвете – цвете крови. Он не удивился, когда грубая рука, приоткрывшая дверцу клетки, принялась шарить около него в поисках новой жертвы. Луна только глотнула силы. Но то было старая, немощная кровь беспомощного шамана. Что ей она? Мар схватил за мягкое плечико ближайшего ребенка и толкнул, упирающегося и вопящего от страха, к дверце. Рука воина нащупала его, потащила из клетки, и мальчонка взвыл истошно, как подбитый зверек. Вслед за ним громко заплакали остальные. Мар лишь устало поморщился – щенки не понимали, что такая участь священна. Как и луна, готовая выпить их кровь. В тот самый миг, когда лезвие ножа коснулось нежной шейки ребенка, а варвары оглушительно взвыли, подобно грому, предвещающему грозу, мысли Мара затуманились. Он уже не помнил, как вопил вместе с остальными, протягивая к полыхнувшему костру тощую руку, как обращал лицо к луне, целиком открывшейся взору, алой и налитой. Как обнажали клинки старшие воины, как молодые заламывали руки, опрокидывали на спину своих женщин и брали их прямо на камнях, рыча по-звериному. Не помнил он, как медленно занялся рассвет, как на смену ему пришел день, и воины принялись расходиться, а кто-то, идя мимо, открыл замок клетки, чтобы выжившие в эту кровавую ночь дети убежали в свои норы, ожидать следующую. Малышня бросилась врассыпную. На нетвердых ножках, ползком, вопя от ужаса. И только Мар остался сидеть в клетке, пока плато не опустело. После этого он осторожно поднялся, шатаясь, будто хмельной. Он не чувствовал боли в онемевших ногах и горле, сорванном криками ликования. Он чувствовал лишь силу, что еще пульсировала в нем. Силу варваров, силу крови и луны. Мар подошел к затухшему костру, в котором можно было разглядеть обуглившееся детское тельце. Но не это занимало мысли мальчишки. Он присел на корточки перед окоченевшим, затоптанным телом старого шамана. Кровь из его горла щедро залила камни. Тело старика покрывали ссадины и грязь. Широко открытые глаза остекленели, на лице застыла отвратительная гримаса. Шаман невидяще смотрел в небо, будто взывая к состраданию. Небо оставалось безмолвным. Начинался новый день. Мар протянул руку к застывшей лужице крови, замер на мгновение, а после опустил в нее ладонь. Сила захлестнула мальчика, далекий шепот чужих мыслей заполнил его голову. Повинуясь приказу незримого повелителя, Мар поднял обагренную кровью ладонь и прижал ее ко лбу. Когда он вернулся в лагерь, никто и не заметил еще одного чумазого мальчишку, шныряющего между шатрами, хотя лицо его и украшала кровавая отметина. *** Вестники летели над пустыней, понемногу возвращаясь на правильный путь. До сумерек оставалась пара часов, но Крылатым хотелось как можно дальше улететь от проклятого ледяного зеркала, которое тонким слоем покрывал теперь прах паука. Алиса, не отрывая взгляда от подернутого легкой дымкой горизонта, мерно взмахивала крыльями и летела, стараясь думать только об этом движении. Вот длинные маховые перья слегка топорщатся на горьком ветру, вот крылья ловят его порыв, вот медальон слабо пульсирует им в ответ. Ничего лишнего, ничего, что может доставить боль. Только горизонт и дымные бока движущихся впереди вихрей, что указывают им дорогу к Роще. К Алану, продолжавшему молчать в голове Алисы. Но память то и дело возвращала ее к прошедшему дню, и Крылатая ожесточенно терла лоб, силясь прогнать яркие картины пережитого. Когда она шагнула к собравшимся возле плачущей Юли Вестникам, те отшатнулись от нее, будто она больна. Растерянная Алиса не обратила на это внимания, но испуганный взгляд Сильвии, брошенный на нее украдкой, больно обжег даже сквозь непонимание и спешку. Юли же рыдала, прижимая лицо к плечу Корбуна, покрытому серебряной тканью плаща. Старик что-то шептал девочке, осторожно поглаживая ее кудрявую макушку, а та в ответ только сокрушенно качала головой. Рядом с ними переминался с ноги на ногу Лин. Живой. Алисе снова захотелось обнять его настолько крепко, насколько хватит сил. Даже слезы девчонки не были сейчас важны. Мало ли на пути случилось с ними бед? Любая могла бы сломить некрепкий дух дочери Томаса. Нужно ли так беспокоиться? Но что-то в том, как напряженно Лин держал спину, слишком ровно, словно был готов броситься в драку, заставило Алису замереть на полушаге. В этот миг Юли оторвала голову от плеча старика и обратила лицо к Крылатой. Хотела посмотреть на нее, но помутневший, отливающий серебром взгляд скользил куда-то в сторону, слепо, неловко. – Я ничего не вижу, – хрипло повторила она. Никто не вскрикнул, не подался вперед, все остались стоять на своих местах, тяжело вдыхая горький воздух. «Они уже знают», – поняла Алиса. Потому отшатнулись от нее, когда она двинулась к девчонке, потому Лин не взглянул на нее ни разу, старательно поворачиваясь к ней спиной. – Ничего, милая… – тоном доброго дедушки проговорил Корбун, проводя краешком ладони по щеке Юли. – Во благое дело ты отдалась. Стерпится да обойдется. – Зачем? – еле слышно произнес Лин, присаживаясь на корточки рядом с Юли. Девочка слепо дернулась на его голос и чуть не упала с камня, на котором они с Корбуном сидели. Крылатый удержал Юли за плечи, и она обмякла в его руках, снова принимаясь плакать. – Зачем ты согласилась на это? – громче спросил Лин, вытирая ее щеки рукавом куртки. – Она Лекарь, мальчик. Это ее путь, – раздраженно проговорил Корбун, поднимаясь на ноги. – Я не с тобой говорю! – Крылатый дернул плечом, словно отгонял назойливого жука. – Юли, он тебя заставил? – Нет, – выдавила девочка, чуть покачиваясь в его руках. – Я не смогла бы спасти тебя… без этого. Слепота – моя новая ступень ле́карства. – Юли сглотнула, жмуря мутные глаза. – Мне не хватило бы сил защитить тебя… – От кого? От паука? Скажи мне, прошу. – Лин ободряюще погладил девочку по щеке. Тишина, повисшая над ними после вопроса Лина, ударила Алису наотмашь. Она знала, что скажет девчонка. Со зла ли или нет. Главное, что та скажет правду. И когда послышался слабый, дрожащий голос Юли, Алиса была готова услышать ее ответ. – От нее, – сказала девочка. И снова никто не шелохнулся. Будто в мире не осталось никого, кроме заплаканной Юли, склоненного к ней Лина и Алисы, стоящей чуть в стороне. Там, где ей теперь место. – Глупости! – уверенно тряхнул головой Лин, силясь улыбнуться. – Ты же не хочешь сказать, что Алиса хотела меня убить? Он говорил это с деланой бодростью в голосе, но так и не повернулся к Алисе, и спина его, напряженная, окаменелая, выдавала все чувства. На самом деле он был испуган, Алиса это видела, Лин помнил те превратившиеся в бесконечность мгновения, когда ее ладони, объятые пламенем, поднимались к его груди. Он знал, что Жрица чуть было не сотворила. Дрожь пробежала по телу Алисы, она хотела броситься к Лину, оторвать его руки от чужих, бледных щек, повернуть его лицом к себе и говорить, говорить не переставая о том, как горела в ней память предков, как она сражалась сама с собой за него, готовая обратиться в пепел. – Постой, – пригвоздил ее к песку голос Алана. – Не надо. Дай ему осознать все самому, так будет лучше. Всем.