Старуха по имени Матильда визгливо хохотала, вскидывая в воздух ладони. – Газул проголодался! – вскрикнула она, отскакивая в сторону, жутко гримасничая и плюясь. – Беги, пока твоими крылышками не захрустели, дитя! Юли отступила было, но за ее спиной стоял Генрих, безучастный к тому, что говорилось, в его глазах отражалась только скука. – Прошу вас, друзья мои! – Ровный голос Эалин разнесся над плато, и собравшиеся нехотя умолкли. – Сегодняшний круг посетила гостья. Вы правы, не в наших правилах приглашать живущих… Но эта девочка особенная. Она ступила на путь Ле́карства. Эти слова возымели странное действие. Злобный гигант разочарованно буркнул и отошел подальше, усаживаясь прямо на камни. Генрих понимающе заулыбался, даже безумная Матильда оборвала свой визгливый смех. Женщина с тяжелыми волосами шумно вздохнула, ее тонкие ноздри затрепетали. Скользящим шагом она подошла к Юли, продолжая словно принюхиваться к чему-то. Юли робко улыбнулась ей. Женщина протянула ладонь с длинными, тонкими пальцами и бесцеремонно схватила девочку за подбородок. – Нинель! – предостерегающе вскрикнула Эалин, но женщина никак не отреагировала. – Я знаю, кто ты… – прошипела она, всматриваясь в запрокинутое лицо Юли. – Эта мерзавка… Она выращена ею! – Нинель распрямила плечи и с блеском негодования в глазах оглядела остальных. – Кто привел сюда воспитанницу… Феты? – Имя она произнесла с отвращением и сплюнула на камни. – Время ли помнить старые счеты? – мягко начала Эалин, подаваясь ближе к ним. – Кто позвал ее сюда? Кто посмел так оскорбить меня? – Это был я, милая, – донесся глухой, дрожащий голос с противоположной стороны круга. Там, покачиваясь на ветру, кутая тощие плечи в плащ, стоял старик, седой как лунь, опирающийся на палку с изогнутым верхним концом. Под локоть его держала девочка, маленькая и худенькая, из-под капюшона виднелись две ее тоненькие косички. – Хаска, внученька, подведи меня к нашей гостье, будь так добра, – прошамкал старик, и девочка осторожно повела его вперед. Небо озарилось особенно яркой изумрудной вспышкой, и Юли сумела разглядеть безобразный шрам на сморщенном старческом лице и то, как тяжело вздымается тощая грудь и дрожит рука, сжимающая клюку. Когда старик приблизился, девочка почтительно наклонила голову. – Ну, здравствуй, дай-ка я на тебя погляжу. – Старик осторожно прикоснулся к ее щеке. – Ни капли крови Феты, но вся ты – она. Как же затейливо плетется вязь, да, девочка? – Фета была моей названой бабушкой, – принялась лепетать Юли, – она вырастила меня в… Старик прервал ее легким движением свободной руки: – Знаю, знаю… Я – Корбун, милая. Старость пришла ко мне раньше смерти. Рад, что ты здесь, девочка, среди пламенного круга. Он взмахнул широким рукавом, привлекая внимание остальных. – Друзья мои, перед нами и правда Лекарь, – сказал старик неожиданно сильным, глубоким голосом. – Давно эта проклятая земля не дарила нам радостей, род наш зачах, обратившись в пепел и пыль, так возрадуйтесь хоть сегодня. Роща наделила эту девочку силой, в которой так нуждаются страждущие мира после Огня… – А мы не нуждаемся в силе? – возмущенно спросила Нинель. – Роща забыла о нас, лишила своей милости… Мы, как неупокоенные души разбойников, приговорены бездумно кружить над пустыней, пока девчонка обретает нашу былую мощь? Этому радоваться ты призываешь нас, Корбун? Старик осуждающе поглядел на нее и ничего не ответил. – Вставай же в круг, дитя! – обратился он к Юли. – Твое место рядом с Эалин и Генрихом, которые, как и ты, наделены силой благого спасения. Девочка в растерянности замешкалась, над ее головой все вспыхивало и мерцало небесное сияние, а сердце билось с ним в унисон, кружа голову, сбивая с толку. – Вы тоже Лекари? – спросила она стоящего позади нее Генриха. – Были ими, – кивнул он. – До Огня. – Поспеши же, девочка! – Эалин отступила на шаг, чтобы Юли могла встать с ней рядом. – Как только сияние потухнет, грань между прошлым и сегодняшним снова станет непреодолимой для нас. Ночь не так длинна, как хотелось бы, а мы должны рассказать тебе все, что ты должна узнать. – Я не стану участвовать в этом! – решительно заявила Нинель, злобно кривя пухлые губы. – Эта старая обманщица, ее бабка… Пусть она сама расскажет ей о бремени! – Бабушка умерла, – проговорила Юли, внутренне сжимаясь от боли, вызванной этими словами. Женщина бросила на нее недоверчивый взгляд, потом замерла на мгновение и с ликованием вскрикнула, подаваясь вперед. – Старуха ушла? – жадно требуя ответа, спросила она. – Значит, скоро в пустыне станет одним Вихрем больше! О, как сладко я позабавлюсь с ней, о, Святая Роща, наконец восторжествовала моя справедливость! Как, расскажи мне, как она ушла? – Бабушка… ее развеяло в прах. Она защищала нас от людей в Городе… – Юли сглотнула подступивший к горлу ком и решительно посмотрела в глаза Нинель. – Я не знаю, почему вы радуетесь, но смерть ее стала горем для всех Крылатых… Нинель уже ее не слушала, ликование на лице женщины медленно сменяла кривая гримаса. Верхняя губа задрожала, обнажая крупные зубы, глубокая морщина пересекла лоб. – Как развеяло в прах? В бою? – спросила она и, дождавшись утвердительного кивка, гневно закричала: – Падаль! Гнусная стерва! Образ ее окутался серебряной дымкой, и спустя мгновение в лицо Юли ударил порыв обжигающего ветра. Нинель обратилась вихрем, который стал расти на глазах, поднимаясь все выше. Если бы Генрих не схватил девочку за плечи, ураган смахнул бы ее за край плато, так яростно он закружился. – Нинель, прошу тебя, прекрати! Время… утекает, – устало произнесла Эалин, заслоняя ладонью лицо. – Даже в смерти старая Фета тебя обошла! – восторженно завопила старуха Матильда, хлопая в сухонькие ладошки. – И краше тебя она, и сильнее, и желаннее! Одно слово: Жрица. Куда тебе, Говорящей, до истинной силищи, до любовницы-то Рощиной! Ее визгливый смех будто бы лишил бушующий вихрь силы. Он замедлился, опускаясь все ниже, и утих. Когда пыль развеялась, Нинель уже медленно поднималась на ноги. – Она сдохла, – сказала та. – Как и мы все. Значит, я победила. И мне плевать, что ты думаешь об этом, сумасшедшая старуха. – Прости нам склоки, милая, – проговорил старик, отбрасывая от своих ног камешки, принесенные вихрем. – Мы так долго пробыли здесь, обреченные быть вместе, но не быть собою, что волей-неволей стали склочниками… Юли молчала, всматриваясь в лица стоящих перед ней. Теперь она чувствовала, что все они и вправду мертвы. В них не было того тока силы, что чуть заметно пульсирует в каждом живущем. Серебряная пыль да отголоски былого знания удерживали их на этой странной грани между бытием и забвением. – Гляди-ка ж, чует! – удивленно пробормотала старая Матильда, усаживаясь на камнях. – Мертвяков в нас разглядела. – Расскажи, что ты видишь? – попросила Эалин, дотрагиваясь до лба девочки. – Я вижу в вас… память, – несмело начала Юли. – И прошлое, очень много прошедшего томится в вас. – Молодец, а чего ты не видишь в нас? – Источника жизни. – Юли совсем смутилась, но внимание, с каким ее слушали вихри, придало ей уверенности. – В живых он чувствуется всегда, даже при самой тяжелой болезни. Он… он как родник, льется, серебрится внутри. – И каков же он в больных? – осторожно спросил Корбун. Но в его голосе Юли уловила напряжение, словно от ее ответа зависело что-то очень важное и большое. – Слабый, мерцающий, нуждающийся в помощи… – Она помолчала, вспоминая, как тянулся к ней Лин, мечущийся в предсмертной лихорадке. – Просящий ее, – закончила она, замирая. Тишина повисла над плато. Даже полоумная Матильда затихла, блаженно улыбаясь. – Я же говорила, она готова, Корбун, – наконец сказала Эалин, нежно проводя пальцем по щеке Юли. – Фета научила ее всему, что готово было принять это маленькое сердечко. Теперь Юли узнала эту руку, мертвую и гладкую, такую же, как у существа в том странном сне. Холод прикосновений пробирал до самого нутра, стискивая сердце. – Ты лечила уже? Спасала своего первого страждущего? – спросил седовласый старик. – Да. Он умирал от лихорадки… я прогнала его хворь. – Одна? – недоверчиво сказала Матильда, привставая. – Не верится что-то. Как ей по силам? – Фета помогла тебе? – спросила Эалин, поглаживая ее по щеке. – Признайся, это не зазорно. – Нет, бабушка не помогала мне. Я сама. – Это должно было выпить тебя досуха, милая. Скажи нам правду, – настаивала женщина. – На мне был медальон, – выдохнула Юли, расстегнула куртку и оттянула ворот рубахи. Холодный воздух высокогорья лизнул нежную кожу, покрывающую багряный рубец у девочки на груди. Эалин вздохнула, осторожно дотрагиваясь до отметины. – Сила… как много в тебе силы… Что было потом? – Я сумела помочь Лину… страждущему. Но медальон сгорел, вот… это он обжег меня. – Юли помолчала, собираясь с силами. – Тогда-то и прилетела Алиса. Вы знаете про Алису? – Мы видели ее… – уклончиво ответила Нинель. – И знаем, что она добралась до Рощи. Это ей передала свой венок старая стерва? – О, Роща тебя сбереги, нам нет дела до новой Жрицы, Нинель! Мы здесь не из-за нее. Если этой девочке и понадобится наш совет, мы не сумеем его дать. – Корбун насупил кустистые брови и фыркнул. – Говори, милая, что было дальше. – Алиса принесла с собой флягу, в которой был сок Дерева, и она… напоила меня им. – Ты пила сок? – звонким от напряжения голосом переспросила Эалин, и, когда Юли кивнула, дрожь пробежала по лицу женщины. На мгновение она утратила человеческий облик, обращаясь в вихрь. Девочка отпрянула, надеясь, что стоящий рядом Генрих снова подхватит ее, но мужчина отскочил как ужаленный. Он смотрел на нее с лихорадочным блеском в серебряных глазах. – Девчонка пила сок! – завизжала Матильда, вскакивая. – В ней сила Дерева! Юли обступали. Старуха шла на нее, безумно хохоча, протягивая к ней длинные пальцы. Ее обгоняла Нинель, кривя и без того искаженное яростью лицо. За ними утробно рычал великан Газул, разминая могучие плечи. Даже маленькая Хаска семенила в сторону Юли, неуверенно отходя от старика, который замер в стороне. Одна Эалин еще сдерживала свою жажду. Она прикрыла судорожно сжатые губы ладонью, второй рукой отталкивая от себя Юли. – Остановитесь, безумные! – прогрохотал чей-то голос, полный такой силы, что, казалось, он был способен опрокинуть на землю любого.