*** У меня здесь пока нет собственной машины, поэтому папа везет нас всех домой на пыльной, побитой «Тойота Фораннер», которая у него с тех пор, как я училась в средней школе. По общему признанию, эта штука все еще работала идеально, так что у него не было причин заменять ее. К тому же папа равнодушен к новым технологиям, новым машинам, всему новому. Если это означало, что ему придется научиться ориентироваться в какой-то новой системе или программном обеспечении, то он не принимал в этом никакого участия. Нет, если только в этом не было крайней необходимости. Я сижу на заднем сиденье позади мамы, проезжая по заученному маршруту обратно к дому — маршруту настолько знакомому и заученному наизусть, что дома и сады, мимо которых мы проезжаем, кажется, были здесь с незапамятных времен, ничего никогда не менялось, ничего никогда не развивалось и не росло, и внезапно чувствую себя плывущей по течению. Такой была моя жизнь пятнадцать лет назад. Да, ежедневная ласковая перепалка между мамой и папой за завтраком, дает мне почувствовать себя в безопасности и тепле, но весь этот ритуал — работа в ресторане, сон на двуспальной кровати, которую мама купила мне на двенадцатый день рождения, покупки в магазине «Сбереги и взвесь» и утренняя доставка газеты для Миссис Фримен по пути, как я делала с тех пор, как она перенесла операцию по замене тазобедренного сустава в две тысячи третьем году — все это кажется подавляющим до такой степени, что чувствую, что не могу дышать. Закрываю глаза и мысленно прокручиваю оставшуюся часть пути домой, точно зная, когда машина накренится и повернет влево или вправо. Точно зная, когда мы свернем на нашу улицу и на нашу подъездную дорожку. — Джордж, кажется, мы пропустили еще одну посылку, — говорит мама, выходя из машины. Конечно же, к входной двери приклеена наклейка «Юнайтед Парсел Сервис» «Извините, мы не застали вас», нижняя половина которой трепещет на ветру. — Это, наверное, мои новые рыболовные снасти, — говорит папа, оглядываясь на меня через плечо и шевеля бровями. Он любит свою рыбалку почти так же сильно, как любит маму. Однако его навязчивая идея каждое утро вставать ни свет ни заря и стоять на пирсе сводит маму с ума. Она не видит смысла в том, чтобы часами сидеть там, ждать, тратить время (а ее понимании) на то, чтобы ловить рыбу, которую он даже не мог принести домой, почистить и съесть, потому что вода недостаточно чистая. Папе доставляет невероятное удовольствие заводить ее рассказами о том, что он купил новую катушку или новый набор поплавков. Слышу, как мама ругалась себе под нос, когда снимает наклейку с двери, быстро просматривает записку, все время угрожая физической расправой, если папа даже посмеет потратить деньги, которых у них не было на рыболовные принадлежности. — Это не для тебя, Джордж. Это для Офелии, — говорит мама. — В описании говорится о юридических документах. За последний год я получила довольно много таких писем по почте. Мое бракоразводное соглашение с Уиллом заняло некоторое время — ублюдок пытался выманить у меня больше денег, чем имел право — поэтому документы на развод пришли совсем недавно. Я подписала их и отправила, думая, что на этом все закончилось. Что сейчас произошло такого, о чем я не знаю? — Хочешь, я схожу и заберу пакет? — спрашивает мама. Парень в пункте выдачи «Юнайтед Парсел Сервис» дальше по улице работает там в течение многих лет и знает нас всех по имени. Так что было обычным делом, забирать почту и пакеты друг для друга, если мы были в том районе. — Нет, все в порядке. Пойду, прогуляюсь. Нужно размять ноги. — Я была на ногах весь день, но мне не хочется идти в дом прямо сейчас. Кроме того, ходьба всегда помогала мне прояснить голову. В пункте выдачи Джейкоб сидит за своим столом и ест что-то похожее на сэндвич с бастурмой. Увидев меня, на его лице появляется чувство вины. — Только не говори Бетт, — просит он, смущенно улыбаясь. — Она будет следить за моими калориями каждый день, если узнает, что я не ем салат на обед. Мой холестерин зашкаливает. Делаю вид, что застегиваю молнию на губах и выбрасываю ключ. — Она никогда не услышит этого от меня, — уверяю я его. — Но тебе, наверное, следует выбирать салат, Джейкоб. Эта форма выглядит немного тесноватой вокруг живота. Привыкший к поддразниваниям время от времени, Джейкоб просто закатывает глаза. — Как я понимаю, ты пришла за конвертом, который я не смог доставить раньше? — Да, сэр. — Тогда присмотри за моим сэндвичем, пока я схожу за ним. И не вздумай укусить. — Джейкоб тяжело поднимается со своего места и исчезает за дверью, вернувшись лишь через несколько секунд с конвертом в руках. Он толщиной по меньшей мере в дюйм, намного тяжелее, чем я могла бы себе представить любую бракоразводную документацию. — Этим можно убить человека, если уронить ему на голову, — констатирует Джейкоб. — И что там такое, девочка? — Понятия не имею. Я думала, что это адвокатские бумаги от Уилла, но... — Нахмурившись, беру у него конверт. — У меня такое чувство, что это что-то совсем другое. Расписываюсь в получении и оставляю Джейкоба, хотя и знаю, как ему не терпится узнать, что находится внутри конверта. Когда возвращаюсь домой, мама и папа во дворе, разговаривают вполголоса. Всякий раз, когда они это делали, меня охватывал ужас — это означало, что случилось что-то плохое. Вероятно, что-то связанное с деньгами. Может быть, еще одно письмо по почте. Либо телефонный звонок от сборщика долгов. Это было хуже всего. Они заставляли нас нервничать в течение нескольких дней, и мы все переоценивали те небольшие активы, которые у нас были, пытаясь найти деньги, чтобы расплатиться с ними. Оставляю их наедине. Нет смысла заставлять их чувствовать себя еще более неловко, чем они уже чувствовали. Вместо этого тихонько поднимаюсь по лестнице и запираюсь в своей комнате. Понятия не имею, что внутри конверта, который я крепко держу в руках, но у меня такое чувство, что в нем не было ничего хорошего. Осторожно понемногу срываю печать, мне приходиться приложить усилие, чтобы заставить себя открыть конверт полностью. Внутри: две фотографии, мальчик и девочка. Два файла в пластиковых папках: Коннор Флетчер, 7 лет. Эми Флетчер, 5 Лет. Сине-бело-красный деловой конверт «Американ Эйрлайнс». Внутри билет на рейс бизнес-класса в аэропорт округа Нокс, датированный послезавтрашним числом. Внизу, под всей этой сбивающей с толку информацией, одна рукописная записка. ''Офелия, Уверен, у тебя было достаточно времени, чтобы обдумать предложение. Мои дети не такие, как я. Они молоды и хрупки, и скучают по своей матери. Дети нуждаются в правильном наставничестве, а также в надежном друге. Ни Коннор, ни Эми никогда не были в Козуэй. Они ничего не знают о мире за пределами Нью-Йорка и дома, в котором жили со своей матерью и мной. Если бы ты помогла им (и мне) во время этого огромного переходного этапа, я был бы бесконечно благодарен. С уважением, Ронан Флетчер.'' ГЛАВА ПЯТАЯ Козуэй Еще один самолет. Еще одно путешествие. Двух дней было недостаточно, чтобы привести мои дела в порядок. У меня даже не было времени, чтобы переосмыслить свое решение согласиться на эту работу. Возможно, таков был план Ронана с самого начала, чтобы поставить меня в тупик, попросив прыгнуть в самолет через сорок восемь часов после того, как он предложил мне эту должность, чтобы у меня не было времени взвесить свои варианты или струсить. Уверена, что именно это и произошло бы. Если бы у меня было достаточно свободного пространства, я бы отговорила себя от этого. Остров Козуэй слишком далеко. Что, если что-то случится с мамой, или папой, или с рестораном? Мама расплакалась, узнав о билете на самолет и досье на детей. Она чувствовала себя виноватой, не хотела, чтобы я уезжала из-за чувства долга. Папа снова и снова повторял, что мы как-нибудь разберемся, если не захочу уезжать, но видела по его лицу, что он вздохнул с облегчением. Если бы я сделала это, продержалась шесть месяцев на крошечном острове в глуши, то вернулась бы домой с достаточным количеством наличных денег, чтобы решить все финансовые проблемы с рестораном, и, вероятно, осталось бы достаточно, чтобы сделать небольшой ремонт, немного украсить место. Если этого не сделаю, то заведение пойдет ко дну, и это факт. Два, может быть, три месяца — именно столько мы могли бы протянуть, наскребая денег, чтобы сохранить заведение открытым еще на один день. В конце концов, решение было очевидным, хотя и печальным. И вот я здесь, в другом самолете. Колеса подняты. Тридцать тысяч футов. Еще один джин с тоником и еще одна плохая еда в самолете. Во время семичасового путешествия по стране у меня было достаточно времени, чтобы просмотреть досье детей. Коннор и Эми. Преодолевая свою нерешительность последние несколько дней, я действительно не думала о маленьких людях, о которых мне поручено заботиться. Как правило, я всегда думала о детях в первую очередь. Судя по документам, и Коннор, и Эми выглядели как обычные пяти и семилетние дети. Коннор любит футбол и, очевидно, хочет стать смотрителем зоопарка, когда вырастет. Первая часть его досье содержит записи о его любимой еде (макароны), его любимом цвете (оранжевый), его любимом животном (зебра) и многих других мелких фактах, которые, несомненно, облегчили бы наведение мостов с мальчиком. Однако, следующая часть его досье, намного более обширная. В нем оказались записи многочисленных бесед с Бруклинским детским психологом по имени доктор Ханс Филдинг. «Коннор демонстрирует нежелание подчиняться. Поговорив с его отцом, я убедился, что Коннор был счастливым, беззаботным, веселым ребенком до смерти своей матери пять месяцев назад, но с тех пор стал агрессивен и часто склонен к приступам гнева и депрессии. Конечно, этого и следовало ожидать». И еще: «Прошло восемь месяцев после смерти его матери, а Коннор не проявляет никаких признаков положительной динамики. К сожалению, Коннор до сих пор не признал смерть своей матери. Его отказ верить, что она ушла, указывает на скрытый эмоциональный поток внутри ребенка, в результате чего он еще недостаточно эмоционально созрел, чтобы справиться с глубокой и болезненной реальностью горя и потери. Крайне важно, чтобы Коннор принял смерть своей матери, и как можно скорее, иначе фантазия, в которой он утверждает, что она все еще жива, может стать глубоким жизненно важным аспектом его личности». Однако через десять месяцев после смерти миссис Флетчер у Коннора, похоже, произошел прорыв. «Время, проведенное мистером Флетчером с Коннором, явно повлияло на перемены в ребенке. Более яркий, отзывчивый и в целом более позитивный, Коннор, кажется, отходит от печали, охватившей его с прошлого мая. Теперь я с облегчением слышу, как Коннор говорит о своей матери во время наших сеансов. Хотя признание того, что она мертва, очевидно, все еще причиняет ему большое горе, Коннор часто упоминает ее в прошедшем времени. Во время совместного сеанса, на котором Коннор и его отец присутствовали в моем офисе, Коннор выразил желание возложить цветы на могилу матери. Я всем сердцем поощряю это. Хотя могу только представить как нелегко для Коннора посещение могилы миссис Флетчер, но это придаст ребенку чувство завершенности. Возможно, так же как и мистеру Флетчеру». Мое сердце болит за бедного ребенка. Последняя запись в заметках из кабинета доктора Филдинга датирована семнадцатым октября, месяц назад, и в этой записи Филдинг описывает замечательный прогресс, которого добился мальчик. Это в какой-то мере снимает часть беспокойства о встрече с ним, но все же. Потерять родителя в столь юном возрасте? Боже, даже думать об этом невыносимо. Об Эми я беспокоюсь меньше. В ее досье столько же бумаг и столько же подробностей. Она хочет стать зубной феей, когда вырастет. Ее любимый цвет — зеленый, а любимое животное — динозавр. Она явно проводила с доктором Филдингом не меньше времени, чем Коннор, хотя его записи об их встречах куда менее устрашающие. «Эми, как и многие дети ее возраста, очень быстро приспособилась к новым обстоятельствам. Ее иногда одолевает печаль по поводу смерти матери, однако по большей части она остается спокойным, счастливым, умным ребенком. Беспокойство мистера Флетчера о ней вполне понятно. Я посоветовал ему проводить с ней как можно больше времени, чтобы она не чувствовала себя брошенной обоими родителями. Я убеждал его пересмотреть свое решение и взять отпуск, пусть даже на короткий срок. Он сообщил, что сделает все возможное, чтобы это произошло. А пока я с удовольствием посоветую встречаться с Эми только раз в две недели, в отличие от Коннора, которого я хотел бы видеть два раза в неделю». Фотографии детей, пришедшие вместе с папкой, довольно странные. Я подумала, что Флетчер мог бы послать совместную фотографию улыбающихся и счастливых детей, возможно, еще до таинственной трагедии, унесшей жизнь их матери. Вместо этого фотографии Коннора и Эми были сняты по отдельности. Коннор похож на своего отца — ореол темных волос, которые торчат и завиваются повсюду, и темные, одухотворенные глаза, которые смотрят прямо на меня с изображения. На обеих щеках виднеются глубокие ямочки, и, должно быть, они становятся еще глубже, когда мальчик улыбнулся. На фото Коннор стоит с каменным лицом, смотря прямо в объектив камеры, ни малейшего проблеска эмоций не отражается на его лице. На нем белая рубашка на пуговицах, застегнутая высоко под подбородком, и простые шорты цвета хаки, которые демонстрируют его неуклюжие, тощие ноги. Было ясно, что он будет высоким, как и Ронан. Эми на фотографии сидит в индийском стиле на кресле, подперев спину бело-голубой полосатой подушкой, и смотрит куда-то влево от камеры. Как и ее брат, она не улыбается, хотя ее тонкие, невероятно красивые черты кажутся менее отягощенными, чем у Коннора. Во всяком случае, она выглядела нетерпеливой, готовой к тому, чтобы этот момент закончился, чтобы перейти к следующему. — Еще джин с тоником, мисс? — Я даже не заметила стюардессу, стоявшую рядом со мной в проходе. — Нет. Но все равно спасибо. Мне хотелось бы принять выпивку, и сказать ей, чтобы она продолжала приходить с новой порцией, но самое последнее, что мне нужно, это жуткое похмелье, когда я приземлюсь в округе Нокс. *** Я думала, что получу довольно приличное представление о Мэне, когда поеду из аэропорта на север, в Порт-Криф, где сяду на паром до Козуэй, однако, когда самолет приземлился, мир был окутан темнотой, и небо оставалось черным, как смоль, из окна моего такси, пока я не заснула. Мне не нужно было беспокоиться о такси. В зале прибытия меня ожидал довольно тучный, лысеющий парень в огромном зеленом пальто, которое доходило ему до колен. В руке он держал листок бумаги, на котором черным фломастером было торопливо нацарапано мое имя. Он выглядел так, будто вот-вот уснет, прислонившись к перилам, с темными кругами под глазами. Оказалось, что это Кэррик, и он был моим таксистом. А еще он был ирландцем, и понять его было почти невозможно. Первое, что он мне сказал, было: — Где твое пальто, мисс? Там холоднее, чем у монашки за пазухой. Ты умрешь, если выйдешь на улицу в этой хлипкой штуковине. На него, похоже, не произвел особого впечатления огромный шерстяной свитер, который мама заставила меня взять с собой в самолет на случай, если замерзну. Я слишком устала, чтобы спорить с ним и сказать, что довольно теплокровная и мне не понадобится пальто, особенно если мы просто пройдем из аэропорта к машине, поэтому просто расстегнула молнию своего багажа и вытащила толстое, неуклюжее пальто, которое привезла с собой. Слишком много флисовой подкладки, и просто нелепый капюшон. Думаю, я переборщила. Это просто смешно. Ага, смешно до тех пор, пока не иду за Кэрриком на улицу и холодный ветер не пытается высосать воздух прямо из моих легких. Насколько холодно бывает зимой на Манхэттен-Бич? Пятьдесят пять градусов (прим. перев.: десять градусов Цельсия)? Может быть, сорок (прим. 4,5 градуса Цельсия), хотя это кажется маловероятным. Ветер, пронизывающий вестибюль крошечного аэропорта округа Нокс, едва ли превышает десять градусов (прим. перев.: двенадцать с половиной градусов Цельсия). Наверное, даже ниже. Он вонзается в ткань моего пальто, как горячий нож в масло, мгновенно пронзив меня до костей. Я околела к тому времени, как забралась на заднее сиденье странной формы такси, ожидавшего нас в паре сотен футов, и Кэррик усмехнулся себе под нос. Мы почти не разговаривали, чему я была рада, так как едва понимала слова, которые он говорил. Сон казался самым разумным решением. Спустя какое-то время меня разбудили грубые руки. Кэррик одарил меня веселой улыбкой и сказал: — Мы на месте, мисс. Не пропустите лодку. За окном слабый свет пробивается сквозь вздувшуюся гряду грязно-серых, тяжелых на вид облаков — грозовых туч, как называла бы их мама. Верный признак грозы. Слева тянется изношенная веками береговая линия, трава пробивается между трещинами и расщелинами огромных каменных глыб. Даже в бледном, несмелом рассвете холмы, уходящие вдаль, выглядят невероятно зелеными и пышными, намного ярче, гуще и живее, чем все, что я когда-либо видела на пляже. Красиво. Это действительно прекрасно.