Воротники у них были в унтер-офицерских петлицах, а позади по трое строилась к отправке колонна сброда; где-то в хвосте Артем уловил и бывшего брокера. Догадался: добровольцы. Железный легион. За чистоту генов. А ведь и он за это пил? Хоть бы вырвало тогда. – На хер идите. И затопал от них, от греха, подальше. Теперь вот чудилось: все жители славного города Гоморры смотрят на него с прищуром, с узнаванием, подмигивают: как же, как же, встречали тебя тут давеча на карачках и без порток, чего не здороваешься? Вспомнил: вырвало. И другое еще вспомнилось: как за ним шел кто-то, преследовал, не отставал, трезвый, надменный, взрослый, пока Артем как годовалый ребенок на расползающихся четвереньках убегал от позора. И что-то этот человек хотел от Артема. Липко, как кошмар; но кошмар ли? А ведь в Гоморре, подумалось, местных мало. Все приезжие. Фашистов видно – они, дураки, в форме; а кто еще тут, в гражданском? От Трубной и к Ганзе можно попасть, и к Красной Линии, и к бандитским вольницам на Китай-городе, а оттуда – куда угодно. И кто угодно может сюда приплыть: любая изголодавшаяся сволочь. Может, легко отделался еще. Знать бы только – чем. Кое-как выпутались и оказались у перехода на Трубную. Артем – с вьюками, Гомер – с курицей: старик заупрямился и не захотел губить ее, чтобы отдать половину брокеру-добровольцу. Кура, как и предсказывал Олежек, более не неслась. Тут был сюрприз: паспортный контроль. Чем перебивалась Трубная, Артем не помнил; но, видимо, не цветным делом, раз привередничала. Виз не требовали, но без документов не пускали. Гомер достал зеленую книжечку с орлом в короне: Николаев Николай Иванович, 1973 г. р., Архангельская обл., ст. Севастопольская, женат и зачеркнуто. На ламинированном фото – без бороды и не седой еще; и сорока нет. Но угадывается, угадывается. Артем сбросил ношу, полез по карманам. В штанах – нет. Похолодел. Ведь не в куртке, а? Ведь не в куртке, которая пропала, ведь не вместе с исчезнувшим грибом, который должен был Артема хранить, спасать и приземлять? Раскрыл баул, и, покрываясь клейковиной – выпитый яд через поры от страха потек – зашарил, зашарил, то туда руку запустит, то сюда, потом психанул, выдернул костюм, при всех распластал свою вторую шкуру на полу, по карманам баульным, автомат под себя, все вывалил уже, во все углы заглянул. Нет! Нету! – Не оставлял? – омертвело спросил у Гомера. – За столом не выпадало? Тот развел руками. Без паспорта. Без паспорта в метро нельзя. Ни на Ганзу, ни в Полис, ни на Красную Линию. Ни на Алексеевскую, и ни на какую другую станцию, где люди хоть пытаются о завтрашнем дне думать. А можно: околеть от голода на диком полустанке или в туннеле быть сожранным. Народ собрался. Глазеют – пополам подозрительно и сочувственно. Плевать на ротозеев. Некогда прятаться: надо правду знать. Влез в ранец при всех. Показал зеленый бок рации. Пограничники заметили, насупились. Выложил – и рацию, и динамо-машину. Люди закудахтали. – Нету. Нету, блядь! Гомер сам уже дальше: махнул рукой, бочком подступил к пограничникам, стал их соблазнять; хотя чем там уже соблазнять? Полтора рожка патронов осталось – самое большее. Не приведи господь, стрелять придется. – Отказать! – рычит жирдяй-начзаставы. – Мы пустим, а с нас потом красные кожу с живых снимут! Вам все равно дальше Сретенского бульвара не уйти. – Чего это? – Красная Линия вчера отрубила. Вошли на Сретенский, проверяют документы у всех. На саму Линию хода нет, выхода тоже. Что-то заварилось там у них, а что – никто не знает. Так что… На Сретенский-то вошли. От Сретенского до нас тут… Лучше не провоцировать. – Говорят, красные Театральную брать будут. – Кто говорит? – Люди говорят. Чтобы Рейху не досталось. Боятся, что фашня первой хапнет. Готовятся. Перерезают все смежные с Рейхом. – И когда? – Артем так и застыл над растерзанным ранцем. – Когда-когда. Поди спроси у них. В любую минуту могут. Если уж утекло… – Надо… – Артем зло, нервно стал впихивать обратно динамо-машину, рацию, все свое проклятое барахло. – Надо… Иди сюда, дед. Двинешь один туда через Сретенский. У тебя паспорт, у тебя глаза добрые и борода, как у Деда Мороза, у тебя курица идиотская, тебя не тронут. Я поверху… Поверху пойду. Встретимся там. На Театральной. Если ее красные не возьмут раньше. А если возьмут… Гомер наблюдал за ним потерянно; кивал – а что еще оставалось делать? – А ведь… Ведь если бы не решил тогда… За Олежка… За здоровье его… – с ненавистью поглядывая на курицу, бормотал Артем, доскладывая в баул последнее. – И ведь все, сука, зря! Нежилец, сука! Посадил себе на плечи своего ездока, вернулся к погранцам – распаренный, злой и от злости будто подлечившийся даже. – Где у них тут подъем? Где наверх – что тут есть? Лестница, эскалатор? Начзаставы покачал лысой башкой, почти жалеючи: – Сталкер, да? Нет тут подъема. Завалено сто лет как. Кому тут наверх шастать? Прошмандовкам их? – А у вас? На Трубной? Есть? – Запечатано. – Да что ж вы за люди такие! – выкрикнул Артем бешено. – Вам вообще, что ли, верх не нужен?! Старший не стал даже отвечать. Повернулся к Артему раскормленной жопой, брюки лопаются: а пошел-ка ты, учить еще будешь. Артем раздувал грудь, пытался успокоиться. Бежал-бежал по лабиринту, и выход впереди казался уже, и вдруг: все коридоры окончились тупиком. И позади мостки, по которым прыгал, все в пропасть ухнули; куда деваться теперь? Загнали. – Артем, – старик тронул его. – А если мы через Рейх все-таки? А? До Чеховской… Там только на Тверскую попасть… И вот, Театральная уже. Можем сегодня даже успеть, если все гладко… Больше-то ты никуда… Тот ничего не говорил, как воды в рот набрал. Только тер и тер шею: в горле першило. * * * – Не опоздали еще? Унтер с родинкой – улыбнулся радушно. – Вас ждали! Артем помялся, оглядывая колонну: ему сейчас тыкаться ей в хвост? – У меня… – он понизил голос. – Документов нет. Без документов берете в этот ваш легион? И – сразу говорю – это снаряга сталкерская. Плюс радио. Чтобы потом вопросов не было. – Прекрасно без документов берем, – заверил его унтер. – Все равно биографию с нуля переписывать. Кому какое дело, кем там раньше были герои Рейха? Глава 8 Heil Они ушли с Цветного последним бутылочным баркасом: Гомер с Артемом, радостный от их скорой встречи Леха и унтер с родинкой промеж глаз, назвавшийся Артему Дитмаром. Двое других, безымянных, в черной форме налегли на весла, и от Цветного скоро осталась одна медная копейка в конце туннеля. А потом и копейка утонула. Пахло плесенью. Весла шлепали по воде, рассеивая радужную бензиновую пленку, разгоняя плавучий мусор. Внизу, под тиной и под пленкой, ходили смутные извилистые тени, чудились какие-то вертлявые гады в руку толщиной; тут таких раньше не было, и быть не могло. Радиация накрутила, накорежила каких-то своих существ, нелепых и жутких. – А знаете, кто у красных в авангарде? – говорил унтер. – Они в авангард уродов берут. Ставят в прорывные отряды уродов. Вооружают их. Обучают. Трехруких. Двухголовых. Раковых, которым терять нечего. И – к нашим границам. Ближе… Ближе. Знают, как эти твари нас ненавидят. Вербуют их по всему метро. Разведка говорит, на Сретенском выставили блокпост, от Трубной линию отсекли. А старший поста весь чешуей покрыт. Тут уже и не поймешь… Красные уродами командуют… Или уроды – красными. Я думаю, второе. Поэтому они нас и хотят сжить. Готовится что-то… Что-то готовится… Артем слушал и не слышал. Думал о другом: главное, чтобы там, в Рейхе, никто не узнал его. Чтобы никто не вспомнил паренька, которого восторженной толпе на Пушкинской с помоста обещали повесить. Чтобы не опознали тюремщики из казематов Тверской. Побег висельника – нечастое дело. Забудут такое? – А, сталкер? – Дитмар тронул его за руку, и прямо за ожог прохватил сквозь рукав. – Что?.. – Какие районы твои, говорю? Где работаешь? Наверху? – Я… Библиотека. Арбат. Для браминов книги сверху носил. Гомер смотрел мимо, рассеянно чесал куре холку: не успели отдать ее никому в вертепе, и съесть не успели, так что кура продолжала жить. – Хороший район, – унтер смотрел на Артема; ломаные фонарные отсветы от гнилой воды липли к его лицу. – Все там знаешь? И Охотный ряд? И к Большому туда дальше? – Бывал, – осторожно сказал Артем.