– Ишь каковы! Чего надрываются, а, Петька? – Говорят, не губить их. Мол, сами все отдадут. Спужались шибко. Вот с перепугу и сховали сбрую. – А, чертовы дети. Ну, пущай сами выкапывают. А там поглядим. Оказалось, что под землю ушла не только крепкая кольчуга с мисюркой, но и добрая сабля с елманью в сафьяновых ножнах и пара ятаганов, а главное, пистоль турецкой работы. Сыскались там и деньги, и серебряные украшения хозяйки. – Ну, быть тебе, хозяин, нынче битым, сымай халат, – спокойно, деловито распорядился Ванька, закатывая рукав кафтана и вытягивая из-за пояса плеть. Турок кинулся Кистеню в ноги и, о чем-то жалобно гнусавя, попросил. – Чего он, а, Петь? – Говорит, чтоб не казнили его. Мол, знает, где сосед запрятал молодую христианскую рабыню, и если мы его помилуем, то может подсказать. – Ишь каков! Ну, пусть говорит, если правда, не трону. Петька внимательно выслушал рассказ гончара, задал несколько вопросов, уточняя, а потом обратился к Ваньке: – Дядька Иван, я вроде уразумел, что да как. Этот дом мы уже проходили прежде. Девки такой там не видели, но и место, куда ее запрятали, не находили, точно помню. Он только просит не выдавать его. – Ах ты, собачий сын! – укоризненно отозвался Кистень и страшно улыбнулся, выставив крупные, на диво белые и ровные зубы, после чего от души и всей своей могучей силы перекрестил плеткой ушлого хозяина вдоль спины, так что разом лопнула ткань халата и проступила кровь. – Теперь не сумлевайся, никто тебя не заподозрит. Пошли, Петька, показывай. Тайный погреб сыскали почти сразу. Петька еще и походил для виду, вроде искал чего, пояснив не ожидавшим возвращения русских воинов хозяевам, что вроде как потерял крест, мол, гайтан перетерся. Но долго блуждать не стал, подгоняемый нетерпеливыми окриками старшого. Встал на незаметную глазу крышку лаза и пристукнул каблуком новых, только сегодня подаренных сапог. Дальше все быстро закрутилось. Хозяин, глазастый, усатый важный турок, сообразив, что происходит, зарычал как раненый зверь и бросился на Петьку с неведомо откуда появившимся ножом. От неожиданности вчерашний раб и не подумал сопротивляться, а лишь испуганно вскинул руки, будто моля о пощаде. Казалось, еще секунда, и парень отправится к праотцам, но тут в воздухе черной молнией мелькнула чугунная гирька на цепочке, и с неприятным чмоканьем разбила голову сластолюбивого рабовладельца. – Вот и ладно, – удовлетворенно заметил Ванька Кистень, убирая свое излюбленное оружие, после чего, пристально посмотрев на остальных членов семьи убитого, спросил: – Еще кто желает? Ответом ему был лишь ужас в глазах домочадцев и детский плач. – То-то! – по-прежнему спокойно, словно и не случилось ничего, с легкой усмешкой продолжил бывший разбойник. – Какова же девка, что за нее он на тебя кинулся? Ну, открывай, поглядим. Старшой самолично спустился в погреб и сыскал там плотно завернутую в ковер, с заткнутым кляпом ртом сомлевшую пленницу и вынес ее наверх. Несмотря на жалкое состояние, девушка и впрямь оказалась красавицей. Густые волосы цвета спелой пшеницы убраны в толстую, в руку толщиной, косу, белое как снег лицо. Закрытые глаза разглядеть не удалось, но все остальное было при ней. – Вот ирод, мог ведь совсем уморить эдакую справную девку, – с мечтательным видом облизнулся Рукавица. – Эх, хоть бы раз такую залюбить, а там и помирать не страшно! – Но-но! – прикрикнул на него Кистень. – Не по твоим гнилым зубам сей орешек! – Да уж, – со смехом согласились с ним боевые товарищи. – К тому же ссильничать полонянку, отбитую у басурман, совсем уж последнее дело! – Я царев указ знаю! – огрызнулся уязвленный охотник. – Сказано, что, если кто из охотников пожелает жениться, препятствий ему в том не чинить! А я, может, хоть сейчас готов… – Ты-то готов, а она согласится ли? Посмотри на себя, а потом на нее. Эдакую красоту только если в боярские, а то и царские палаты прилично! А ты кто есть? Куда тебе со свиным рылом в калашный ряд?! – В общем, так, – подытожил Кистень, – доставим девку к полковнику, пусть он соображает! На том и порешили, тем более что улица подошла к концу, а арба давно наполнилась конфискованным добром. Только не нести же ее на руках, а то и впрямь от такой красоты башка кругом идет… – Вот что, Петька, как располагаешь, есть у этих в доме хмельное? – хитро усмехнувшись, спросил бывший разбойник. – Коли надо, так найду, – с готовностью кивнул толмач и мигом бросился на поиски. Спустя недолгое время он вернулся, таща на плече целый жбан местного виноградного вина. К тому времени пленница успела очнуться и теперь с наивным любопытством разглядывала своих освободителей. – Вот, девонька, испей. Легше станет, – участливо произнес своим грубым низким голосом Ванька, набулькав полную чашу темно-красной жидкости, и протянул ее девушке. Сделав несколько глотков, освобожденная из полона ожила, на щеках появился слабый румянец. – Вот и славно. Как хоть тебя зовут? – Аленушкой, – отвечала та нежным, будто серебряный колокольчик, голоском, – а вы кто такие? – Царские ратники мы, красавица. Меня Иваном крестили. Вон тот Игнат, а это Петька. Про остальных потом обскажу, а теперь хватит разлеживаться, пошли с нами. – Обернувшись к побратимам, он заметил: – Негоже девке в одной рубахе ходить. Сыщите ей наряд по сундукам. Да и обувку какую добрую. И прочего всякого, чтобы на приданое хватило. И вот тебе. – Он поднял тот самый нож, которым турок грозил убить толмача, отыскал ножны и, вложив в них клинок, протянул спасенной. – Держи, пусть твой будет. – Ишь ты, Ванька, второй ножик даришь, богато живешь! – заухмылялись товарищи, припомнив недавний случай с Васькой Рыбарем, ставшим вскоре полковничьим денщиком. Ванька на это лишь махнул рукой, а хмурый как сто чертей Игнат, подхватив принесенный Петькой кувшин, решительно зашагал вперед, стараясь не смотреть на попавшую к ним в руки добычу. Вернулись мы во дворец не скоро. По пути я показывал мальчишкам город, рассказывая про его историю от античности до нынешних времен. Митька с Петькой вовсю глазели на его узкие улочки, дивились на остатки генуэзской крепости, на яркость красок окружающей природы. До сих пор им не приходилось бывать на востоке, если не считать, конечно, полуразрушенного Азова и откровенно чахлой Керчи. А тут большой торговый город. Кое-где уже открылись лавки армянских торговцев, и я велел прикупить для пацанов различных сладостей и, разумеется, фруктов. А уж их было в избытке. Сочные персики, сливы, ярко-красные яблоки и желтые душистые груши. Ранний виноград и инжир, который местные зовут смоковницей. Дынь с арбузами еще не видно, но обширные бахчи под городом имеются, сам видел. Значит, дойдет дело и до них. Единственно, я приказал не давать мальчишкам все это великолепие сразу, а сначала привезти во дворец и хорошенько отмыть в кипяченой воде. Ибо поносов нам только и не хватало! Последнее требование было совершенно явно сочтено ничем не прикрытым тиранством, но я остался глух к умоляющим взглядам изголодавшихся юных моряков. Так мы добрались до дворца, где я сразу же приказал готовить угощение, а мальчишкам велел идти мыться. На корабле трудно следить за гигиеной. Вода только морская, после высыхания которой неприятно стягивает кожу, а волосы становятся жесткими, как щетина пушечных банников. Так что Митька с Петькой с радостью бросились в купальню, благо воду в ней по моему приказу держали под постоянным нагревом, и принялись в ней плескаться, радостно повизгивая от восторга. Как известно, длительные водные процедуры весьма способствую появлению зверского аппетита, и когда мальчишки накупались, они были готовы сожрать слона, если бы его кто-нибудь вдруг поймал и пожарил. Я в это время, глядя на их довольные физиономии, и думать забыл об окружающей меня действительности, пока слуги не доложили, что пришел полковник Панин и нижайше просит его выслушать. – Зови, – велел я. Как оказалось, мой бывший рында явился не один, а со своим новым приятелем-чехом и его шебутной черкешенкой. Четвертой была какая-то женщина в восточных одеждах, на которую я поначалу не обратил особого внимания. – Здравствуйте, господа, – радушно поприветствовал я эту странную компанию. – Присаживайтесь и разделите нашу трапезу. Стола и лавок, правда, у нас нет, но в тесноте, да не в обиде! Пришедшие степенно поклонились и, не прекословя, устроились на подушках вокруг накрытого дастархана. Царевич с приятелем на секунду тоже оторвались от еды и поприветствовали гостей, после чего накинулись на угощение с новой силой. – Ну что смотрите, – усмехнулся я, – налетай, пока эти два обормота все не уплели. – Благодарствую, – колокольчиком прозвенел голос незнакомки, от которого я чуть не поперхнулся. А та изящным движением скинула с себя покрывало и оказалась очень красивой девушкой, от одного взгляда на которую захватывало дух. – На здоровье, – только и смог ответить я, наблюдая, как изящные пальчики несмело берут персик и отправляют в красиво очерченный ротик. – Вкусно? – сглотнув слюну, поинтересовался я, не в силах оторвать взгляд от пухлых губок. – Очень, – робко отозвалась она, словно осветив своей улыбкой весь двор. Правда, столь ошеломительное впечатление ей удалось произвести далеко не на всех. Дмитрий, глядя на непонятно откуда взявшуюся девицу, отчего-то нахмурился и, отложив в сторону надкушенное яблоко, спросил ледяным тоном: – Это кто?! – Не гневайтесь, государи мои, – вскочил Панин. – Полонянка это освобожденная. Ее хозяин под землей прятал, а мои охотнички сыскали. Дочь это воеводы тульского Ивана Гаврилыча Бобрищева-Пушкина, по несчастью в полон попавшая. Я счел, что не можно такое утаивать от ваших царских милостей! – Правильно счел, – расплылся я в улыбке, – а как зовут эту красавицу? – Аленушкой, – прозвенел ее голосок, ударив меня, будто обухом по голове. – Как? – переспросил я. – Аленой, – повторила она. С моих глаз будто пелена спала. Ну, сидит девка, персик хомячит. Ну, красивая, этого не отнять. С чего мне кровь, если не чего похуже, в голову-то ударила? – Правильно ты все сделал, Федя, – сказал я уже нормальным тоном. – Христианам, муку от нечестивых агарян принявшим, помогать надобно. Кстати, хорошо, что с вами Натаха пришла. У меня тут еще одна полонянка оказалась, да только по-каковски говорит, непонятно. Может, она растолмачит? – Меня зовут Нахат, – вежливо поправила меня черкешенка. – А все едино, – отмахнулся я. – Тебе ведь крещение придется принять, чтобы за своего кавалера замуж выйти. Так почему бы не в честь святой Наталии Никомедийской? Благо ее именины в конце месяца![21] – Замуж? – отшатнулась она, а что-то жевавший Попел так и застыл с открытым ртом. – А вы думали, я забыл, как чуть с калмыками не поссорился? Может, этот самый Дайчин-Хошучи потому и не пришел, сто чертей его матери! Эй, кто-нибудь, приведите ночную пленницу! Если, конечно, она там от вашей заботы не загнулась… – Еще одну! – покраснел, как вареный рак, царевич. – А мне умыться принесите, – продолжил я, не обращая ни на кого внимания. – Душно что-то тут. Один из денщиков мухой метнулся за требуемым и уже через минуту стоял подле меня с полным кувшином воды и чистым рушником. – Фух, хорошо! – отозвался я, ополоснув физиономию, после чего обернулся к Михальскому и негромко спросил: – Что это было? – У вашего величества давно не было женщины, – так же тихо отозвался тот.