На обратной стороне листка он увидел список, озаглавленный: «Неполный перечень военных преступлений, совершенных солдатами федеральных войск», а под ним и свидетельства, в том числе и самих преступников. «Вообще-то, – подумал президент, – бумага все стерпит». Только вот и в пасквиль о несчастном негре дядюшке Томе, написанным миссис Стоун, практически все северяне поверили. Хуже всего было то, что, в отличие от нашумевшей книжульки, где все было голословно, к свидетельствам прилагались фотографии, которые заставили ужаснуться даже Хоара. Второй лист был хуже. На нем были фото с места нападения на Уилера – интересно, каким образом они их получили? А вот Родхам лежит абсолютно одетый, а не голый, как было написано в протоколах полиции. И заключение – содомским грехом тут и не пахло. Что подтверждал и рассказ Уилера про то, как на него напали, и про его чудесное спасение. Тут же и показания Ричардсона, не только подтверждающие эти детали, но и называющие его, Хоара, заказчиком убийства президента. И, наконец, мнения нескольких известных юристов о полной незаконности импичмента – о чем Хоар, конечно, знал и без них, но никто не осмеливался об этом даже заикнуться. Под номером три была напечатана статья этого гнусного предателя – Сэма Клеменса. Хоар два года назад специально ездил к нему в Коннектикут вместе с Рут-Энн по просьбе последней, когда отношения между супругами были еще более или менее сносными. Клеменс тогда стараниями своей Оливии превратился в аболициониста. А сейчас он требовал ни много ни мало независимости Конфедерации – причем в границах южных штатов и всех территорий к западу от них. И, наконец, он описал события, произошедшие на забытом Богом клочке суши, именуемом Бермуды. Оказывается, Уилер попросил югороссов о военном вмешательстве – «для освобождения Североамериканских Соединенных Штатов от преступников». Кто он, собственно, такой? Далее некий еврейчик по имени Джуда Бенджамин попросил того же от имени несуществующих Конфедеративных Штатов Америки. И наконец четвертый, последний лист – самый страшный для Хоара. Это было обращение командования вооруженных сил Югороссии, в котором говорилось, что так как не осталось прямых каналов связи с «так называемой администрацией Хоара», то Югороссия подобным образом сообщает, что она поможет САСШ и КША восстановить закон и порядок и обеспечит мир между этими странами, а также восстановит справедливость на Тихом океане. Подробностей не было, но Хоару стало ясно, что пролет страшных железных летательных аппаратов – всего лишь прелюдия. И он боялся даже подумать о том, что за этим последует. Но сейчас нужно было действовать, и действовать быстро. Он взял листок бумаги и написал: Указ президента от тридцатого августа 1878 года В округе Колумбия вводится военное положение. Из домов разрешается выходить только по работе и делам, либо со специальным разрешением. Запрещаются любые собрания, включая церковные службы. Войскам дозволяется арестовывать паникеров и агитаторов против законного правительства. Населению предписывается немедленно уничтожить все подметные листовки и другие материалы, либо передать их армии. Любой, кто сохранит такую листовку, будет приравнен к мятежникам. Особо злостных нарушителей закона и порядка дозволяется казнить на месте, с последующей конфискацией всего имущества в пользу правительства. Остальных приказываю держать на территории форта Линкольн, а если там не хватит места, то и других фортов на северо-востоке округа Колумбия, как мятежников, выступивших против конституционной власти. Президент Джордж Фрисби Хоар – Колин, распорядись, чтобы с этого указа были сняты три копии – две пусть доставят в Конгресс и в «Вечернюю звезду», чтобы напечатали в сегодняшнем номере, а третью ты лично отдашь в руки генералу Говарду, причем как можно скорее. 30 (17) августа 1878 года. Гамильтон, Бермуды, адмиралтейство, бальный зал Тимоти Майкл Хили, корреспондент газеты «The Nation», Дублин Вокруг меня сидели полторы дюжины корифеев пера – тут были и Сэмюэл Клеменс, великий писатель и журналист от бога, главный редактор «Южного креста», и мой соотечественник Уильям Говард Расселл, прославившийся своими репортажами с полей боевых действий и представляющий лондонскую «Таймс», и знаменитый Джозеф Пулитцер от «New York Sun». И многие из них с неодобрением косились на новичка в моем лице. Еще недавно я работал на Северо-Восточной железной дороге в английском Ньюкасле-апон-Тайн. Время от времени я писал небольшие заметки, которые мой дядя, Тимоти Дэниел Салливан, печатал в принадлежащей ему же дублинской «The Nation». Но в январе всех ирландских католиков неожиданно уволили с железной дороги за неблагонадежность, и я на последние деньги каким-то чудом добрался до родного Изумрудного острова. И не успел я сойти с корабля в Данлири у Дублина, как меня схватили и отправили в тюрьму Киллмейнхем как подозрительного элемента, где я сумел каким-то чудом выжить. После того как нас в апреле освободили Ирландские королевские стрелки, дядя Тим попросил меня написать цикл статей о пережитом. После чего меня зачислили в штат газеты, превратившейся – в том числе, по словам дяди, из-за моих статей – в самую авторитетную во всей Ирландии. Потом были приятные моменты – как, например, коронация нашего любимого короля, Виктора I, – и такие, как Дублинский трибунал, заставивший меня вновь пережить то ужасное время. На трибунале я сдружился с Сэмом Клеменсом, который и убедил моего дядю послать меня на Бермуды. «Мистер Салливан, племянник ваш сейчас играет пятую скрипку в команде на Дублинском трибунале, а на Бермудах он сможет себя показать. И, поверьте мне, он справится». Я в этом был не столь уверен – мне впервые приходилось освещать события самостоятельно, причем уже в одиннадцать часов вечера мои материалы должны быть готовы, чтобы уйти по телеграфу в Дублин. Сердце моё билось часто-часто, и я, чтобы хоть как-нибудь отвлечься, крутил в руках подаренную югороссами шариковую ручку и смотрел по сторонам. Пульт оратора, длинный стол со стульями, какие-то непонятные приспособления, стоявшие на нем, и странное белое полотно в металлической рамке, висевшее на стене – как будто кто-то вывесил огромный кусок холста и забыл написать картину. Я все пытался понять его предназначение и не заметил, как открылась дверь и начали входить люди. Один из них, с трудом передвигавшийся на костылях, был чернокожим, в сером мундире с пришпиленным к нему крестом. – Здравствуйте, дорогие журналисты, – произнес с небольшим акцентом офицер, подошедший к пульту. – Спасибо, что уделили нам время. Я генерал-майор армии Югороссии Бережной. Я удивился – обычно у генералов были эполеты, бороды, и они выглядели как поросята, которых откармливали, чтобы зарезать на Рождество. Бережной же был худощав, высок, чисто выбрит и носил неизвестную мне форму из синего сукна, а вместо эполетов у него была лишь крупная звезда на погонах. На груди вместо наград располагались в ряд непонятные планки разных расцветок. Он выдержал крохотную паузу и продолжил: – Мы, югороссы, не приемлем зверств, совершаемых «во имя» – будь то демократия, будь то бремя белого человека, будь то какая-либо иная причина. Именно поэтому мы освободили народы, угнетаемые турками. Именно поэтому мы вмешались в события, происходившие в многострадальной Ирландии. «Да, – подумал я про себя, – если бы не югороссы, мое тело покоилось бы во рву у Киллмейнхемской тюрьмы, да и от родни моей остались бы рожки да ножки». – И именно поэтому мы хотим вам показать, что происходит совсем недалеко отсюда – на землях американского Юга. А после этого вы послушаете непосредственных свидетелей этих событий. И наконец сможете задать свои вопросы. Задернули шторы, и на полотне, принятом мною за ненаписанную картину, появились цветные изображения. Сам я не видел того, что творилось в Корке и других ирландских городах – меня схватили тогда прямо у трапа корабля, – но сменявшие друг друга картинки до боли напоминали то, о чем рассказывали на Дублинском трибунале. Мертвые окровавленные мужчины, женщины и даже дети… Трупы женщин и девочек – а иногда и мальчиков, – часто оголенные, с кровью в причинных местах. Тела, прибитые к заборам, с перерезанными глотками, иногда обгоревшие, нередко изуродованные… И комментарий – «снято в Мобиле тогда-то и тогда-то», «снято в Мэриленде недалеко от Элликотт-Сити тогда-то и тогда-то»… Сгоревшие усадьбы и дома казались на фоне этого чем-то обыденным. Меня поразило, что нередко жертвы были чернокожими. Погасли картинки, начали отодвигаться портьеры, и в зале вновь посветлело. И тут я услышал голос Пулитцера: – Откуда мы знаем, что эти зверства произошли именно там, где вы сказали, и что в них виноваты северяне? Негр, опираясь на костыли, встал во весь свой полный рост и сказал: – Мистер… Пулитцер, если я не ошибаюсь? Так вот, на одном из фотографических изображений – моя жена и дочери. Я сделал огромную ошибку – послал их в родные места, на ферму Смита в Мэриленде. Фотография была сделана после того, как мы отбили ферму у 72-го Цветного полка. – Лейтенант Джонсон, – обратился к нему Бережной. – Расскажите, что вас привело в армию Северного Мэриленда и что вы там увидели. Джонсон с трудом переместился к пульту, оперся на него и заговорил. То, что я услышал, с трудом поддавалось пониманию – как могут люди превращаться в таких зверей? Но не успел лейтенант закончить, как вновь послышался голос Пулитцера: – Другими словами, лейтенант, – последнее слово было произнесено с долей издевки, – вы дезертировали из армии и перешли на сторону тех, кто хочет вновь превратить вас и людей с вашим цветом кожи в рабов? – Нет, масса, – слово «масса» было произнесено не менее издевательски, – во-первых, никто никого порабощать не собирается, да и как это сделать? А во-вторых, я принимал присягу служить народу – а то, что я видел своими глазами, – и то, что вы видели здесь, – направлено против народа. Белого и черного. И противно как человеческим, так и божественным законам. Равно как и попытки выгородить преступников, мистер Пулитцер. – Мистер Пулитцер, хочу напомнить вам, что время вопросов еще не пришло. Лейтенант, благодарю вас. Джонсон вернулся на свое место, и Сэм шепнул мне: – Отказался от кресла-каталки, представляешь себе! Вновь задернули портьеры, но на этот раз картинки на белом прямоугольнике двигались. Сначала последовало описание спасения президента Уилера от убийц, причем не только интервью с самим Уилером и допрос некого Ричардсона, его несостоявшегося убийцы, но и запись попытки самого убийства. Больше всего меня поразило то, что запись была сделана в темноте, но фигуры были различимы. Потом была цветная картинка, показывающая труп одного из нападавших, лежавший полностью одетым на полу. И передовица «Нью-Йорк сан», в которой описывалось, что президент Уилер якобы был содомитом и что тело было «полностью раздето, что свидетельствует о том, что Уилер убил своего парамура во время любовной ссоры, как это часто бывает у извращенцев». А голос за кадром добавил: – Другими словами, обстоятельства нападения на президента Уилера были полностью сфальсифицированы, а обвинение в содомии и убийстве – ложно. Следовательно, и импичмент, тем более в присутствии вооруженных людей, – недействителен. А теперь мы узнаем, что именно привело к этим событиям. Новая картинка. Не самого приятного вида толстяк в цивильном костюме сидел за столом, и невидимый собеседник обратился к нему: – Сенатор Паттерсон, расскажите нам, пожалуйста, что вы знаете о так называемой Второй Реконструкции? Рассказ сенатор начал с описания заговора под руководством тогда еще сенатора Хоара, недавно ставшего официально президентом САСШ. Говорил он сбивчиво, но рассказанное им меня поразило до глубины души – так значит, сотни тысяч и миллионы людей пострадали только потому, что кто-то боялся за свой бизнес, кто-то не желал терять свое место в Сенате, а кто-то еще и хотел стать президентом. Последовало повествование про то, как было организовано убийство президента Хейса, как обвинили южан, как Сенат очистили от людей с южными корнями, и как сенаторам приходилось голосовать под дулами ружей. Паттерсон рассказал про убийство Бёрнсайда и Шеридана, про то, что Уилера предполагалось отравить, а убийство свалить на южан. И, наконец, о том, как самого Паттерсона предупредили о том, что его и самого собираются убить. Закончил сенатор свой рассказ словами, обычно произносимыми свидетелями в суде: – И я клянусь, что это правда, вся правда, и ничего кроме правды, да поможет мне Господь! – Я, может, еще поверю, что Уилер не содомит. А вот почему Паттерсон не рассказал, что сам он – очень даже? – насмешливо произнес Пулитцер. – А у вас есть доказательства? – раздался неожиданно для всех звучный баритон Расселла. – Нет, но это всем известно. – Ключевое слово – «нет». Да и к делу это отношения не имеет. Заткнитесь уже, Пулитцер. Далее последовали свидетельства пленных янки – офицеров и солдат, а также их жертв с описанием увиденного. И, наконец, вновь появился свет, и генерал Бережной сказал: – Я надеюсь, что вы смогли хоть немного понять, что именно происходит сейчас на американском Юге. Приглашаю вас задавать вопросы. – А как иначе вы прикажете бороться с мятежом? – голос Пулитцера становился все более и более визгливым. – Как мы убедились, никакого мятежа не было, был лишь заговор некоторых свиней в человеческом обличье, решивших устроить кровавую баню и заодно набить свой карман, – услышал я голос Френка Доусона, который начал подниматься с сиденья. Пулитцер сник и закрыл лицо руками, но Бережной сказал: – Спасибо, мистер Пулитцер, за ваш вопрос. Ну что ж, если для вас цель оправдывает любые средства, то с вами не о чем говорить. И вы, мистер Доусон, сядьте пока. Есть ли у кого-нибудь еще вопросы? Вопросов было много – у всех, кроме Пулитцера, – и на все были достаточно развернутые ответы. Но, к моему удивлению, до меня никто не подумал задать вопрос, который, как мне казалось, был самым важным: – Генерал, а что вы намерены делать дальше? Вы же сказали, что Югороссия не потерпит зверств, где бы их ни совершали и кто бы их ни совершал. – Благодарю за ваш вопрос, мистер Хили, – улыбнулся тот, а я подумал, надо же, он знает, кто я такой. – Через два часа в саду адмиралтейства выступит президент Уилер. А после него – министр иностранных дел Конфедерации Джуда Бенджамин. И ваш покорный слуга. Часть 3. Возвращение Конфедерации 30 (18) августа 1878 года. Вашингтон, Форт-Стивенс Генерал-лейтенант Оливер Отис Говард, командующий войсками Второй Реконструкции