Жили мы в небольшом и весьма уютном домике на границе с Джорджтауном, в далеко не самом фешенебельном районе. Вообще-то полагается, чтобы у супруги была собственная спальня и чтобы постельные ласки имели место редко и только ради продолжения рода. Но Мэри всегда ночевала в нашей спальне, считавшейся официально моей, и лишь когда у нее были «эти дни», она уходила в свою. И ровно за год до моей инаугурации служанка нашла ее успевший остыть труп – судя по всему, бедняжке стало плохо, а меня не было рядом, чтобы вызвать доктора. Я не хотел переезжать в Президентский особняк, но мне объяснили, что это обязательно. Из слуг я взял с собой лишь Дэвида, американца во втором поколении, чей отец некогда прибыл из горных районов Шотландии и поселился в моем родном штате Нью-Йорк, и Алена Форрестье, сына известного повара из Нового Орлеана, который готовил для нас с Мэри с самой нашей свадьбы. Насчет остальных меня даже не спросили – мол, так положено. Впрочем, с тех пор как мне пришлось стать президентом, меня редко спрашивают – Хоар присылает мне документы на подпись, и мне приходится их подмахивать, нравится мне это или нет. Я пытался несколько раз отклонить тот или иной документ, но мне вице-президент объяснил, что Конгресс все равно отменит мое вето, так что не стоит и стараться. Полагаю, что так оно и есть – мне рассказывали, что на каждой сессии Палаты представителей и Сената дежурят вооруженные люди, якобы для защиты парламентариев. Именно они сначала арестовали всех южан-конгрессменов, а потом и тех, кто посмел протестовать против подобного произвола. Колин Мак-Нил, дворецкий Хоара, пришел лично. Как правило, это означало, что среди документов есть такие, которые я сочту либо противозаконными, либо неправильными. И он умел заставить меня их все равно подписать. На сей раз Мак-Нил протянул мне папку, приложил палец к губам и прошептал: – Мистер президент, сегодня за ужином вас попытаются отравить. Никогда ранее ничего подобного не случалось, и я попытался что-то сказать вслух, но Мак-Нил повторил свой предыдущий жест и добавил шёпотом же: – Не ешьте ничего острого и не пейте вина либо виски. Сделайте вид, что вы плохо себя чувствуете, и отправьтесь в кровать. Откройте окно, а ровно в половину десятого спуститесь вниз по водосточной трубе. Вас будут ждать люди, которые вас спасут. Если вы этого не сделаете, то вскоре после полуночи к вам придут и убьют – по крайней мере, такие инструкции Хоар давал кому-то из незнакомых мне людей, а я это услышал совершенно случайно. Мистер президент, не забывайте подписывать бумаги… Я открыл папку. Законопроект об ассигновании таких-то сумм на то-то и то-то… еще один… и еще… Законопроект о дополнительных налогах на южан для «обеспечения их безопасности». Хорошенькое «обеспечение» – грабежи, убийства, надругательства над женщинами, а кое-где, если верить слухам, и над детьми – обоих полов. «А нам Господь так и не послал деток, – подумал я неожиданно, – а теперь, когда супруга моя скончалась, их у меня уже не будет». И она, и я очень хотели детей, и мысль о том, что где-то людишки Говарда так поступают с чужими детьми, не давала мне покоя. Тем более, даже если бы безопасность обеспечивали на самом деле, то почему за это должны платить лишь южане? Помнится, одним из главных факторов, приведших к американской революции, было повышение налогов, связанное с необходимостью держать войска в Америке – парламент в Вестминстере решил, что пусть сами колонисты за это и платят. А тут мы делаем то же самое с частью нашей нации. Я не сомневался, что, если бы я вчитался в текст законопроекта, я бы обнаружил и другие вопиющие нарушения прав и свобод граждан южных штатов, а возможно, и не только их. Но я послушно взял перо, обмакнул в чернильницу и вывел свою подпись, посыпав листок затем песком, после чего потянулся за следующим. И, наконец, бумаг больше не было, и я закрыл папку и отдал ее Мак-Нилу. Тот поклонился и неожиданно с силой толкнул дверь. С той стороны послышался стон, но тот, кто подслушивал, сумел каким-то образом мгновенно испариться. «Конечно, это могло быть и глупой шуткой, но лучше уж перестраховаться», – подумал я. У одного из блюд был странный вкус, и я лишь поковырялся в нем, после чего сказал Ричардсону, что чувствую себя плохо и чтобы мне подготовили умывальник. Затем я открыл окно, выключил свет и лег в постель, прислушиваясь к церковным колоколам. Восемь часов, восемь пятнадцать, восемь тридцать, восемь сорок пять… Я всеми силами старался не уснуть. Неожиданно открылась дверь, и в нее вбежали Ричардсон и молодой помощник повара, его племянник – Хоар очень просил меня тогда оставить этого племянника. Молодой взгромоздился на меня и не давал мне пошевелиться, а старый, шепнув: «Только не оставляй синяков!», начал душить меня подушкой. Я боролся как мог, но почувствовал, как теряю сознание, а затем перед моим мысленным взором предстала моя прекрасная Мэри; она мне ласково улыбалась, но качала головой – мол, рано тебе еще ко мне. А через секунду я услышал стук от падающего тела, подушка исчезла, и я стал жадно глотать воздух. А затем и тяжесть на моей спине куда-то пропала. Я увидел сначала нечто, показавшееся мне весьма ярким, а затем потихоньку смог разглядеть двоих нападавших на меня. Племянник валялся на полу, и шея его была неестественно вывернута, а на Ричардсоне сидел человек в странной одежде. Кто-то прошептал: – Вы можете передвигаться? – Вроде да, – ответил я так же тихо. – Тогда поскорее. Нам лучше отсюда уйти, пока не поздно. Меня спустили по веревке через окно, где меня приняли другие люди, одетые столь же неброско. Последовал связанный Ричардсон, а затем и мои спасители. Садами мы вышли к Потомаку, где нас ждала лодка из невиданного мною прежде материала. Когда я в нее сел, то мне показалось, что внутри нее был воздух. Послышался тихий клекот неизвестного мне агрегата, и лодка каким-то странным образом помчалась по Потомаку. 23 (11) августа 1878 года. Вашингтон, Капитолий Вице-президент САСШ Джордж Фрисби Хоар. Точнее, пока еще «вице» – Есть ли у кого-либо из присутствующих здесь сенаторов вопросы по приведенным доказательствам того, что президент Уильям Алмон Уилер совершил серьезные преступления и проступки, а также вопиющие нарушения общественной морали, несоизмеримые не только с человеческими, но и с божественными законами? Вопрос мой был встречен молчанием – не только потому, что вооруженные люди, как это уже стало обычным, присутствовали во время заседаний в зале Капитолия, но и сама картина оказалась столь неприглядной, что защищать Уилера было бы равносильно политическому самоубийству. Вообще-то Уилер, подумал Хоар, совершил большую ошибку – если бы он умер от отравления, либо позволил бы удавить себя подушкой, то его бы похоронили со всеми положенными в таких случаях почестями. А в учебниках его имя упоминалось бы в одном ряду с Линкольном – еще бы, убит подлыми южанами за то, что защищал демократию и права граждан… Тем более, и южанин-убийца имелся – его новоорлеанский повар. Кто бы подумал на его помощника, бросившего щепотку переданного ему зелья в столь любимый Уилером новоорлеанский кассуле? Делал его лягушатник с огромным количеством специй, поэтому вряд ли президент почувствовал бы разницу. О том, что Уилер не только выжил, но и каким-то образом сумел бежать через окно, Ричардсон пропал вместе с ним, а Джонатан Родхам – так звали «племянника» последнего – найден со свернутой шеей, Хоару сообщили около полуночи. Сначала он не выдержал, лег на кровать и стал дрыгать руками и ногами – так Хоар обычно реагировал на то, что его планы давали осечку. Чуть успокоившись, он начал думать – и пришел к выводу, что получилось не так уж и плохо. Когда Секретная служба прозевала нападение на Хейса – впрочем, их вины в этом практически не было, если учесть, что сам Хейс не соблюдал правила безопасности, – то ее попросту разогнали, а на их место набрали новых. Четверых Хоар взял себе, а двоих оставил Уилеру. Одним из них был Ричардсон, являвшийся родственником Рут-Энн Хоар. Хоар давно пользовался его услугами – Ричардсон отличался силой и хитростью и не гнушался ничем, чтобы достичь результата. Конечно, вице-президент не одобрял, что тот был содомитом – сам он предпочитал женщин, хотя в Гарварде связи с себе подобными не считались чем-либо необычным, да и сам он, надо признать, не раз «пробовал запретный плод». Но после окончания университета подразумевалось, что подобное останется в прошлом, и он сам с тех пор занимался «этим» только с женским полом – с обеими женами, а чаще с любовницами. А Ричардсона женщины, судя по всему, не интересовали, хотя свою связь с Родхамом он не афишировал, и Уилер и не подозревал, что «племянник» Ричардсона – никакой ему не племянник. По распоряжению Хоара Родхама раздели догола, проинструктировали тех из слуг, кого взяли в штат Президентского особняка по заданию Хоара, и только после этого позвали полицию, а также врача, зафиксировавшего у Родхама повреждения заднего прохода, которые обычно наблюдаются у содомитов. И полиция, и врач сообщили под присягой, а расследование показало с большой долей вероятности, что Уилер также был мужеложцем, что подтвердили и купленные слуги. Поэтому полиция посчитала, что причиной убийства Родхама стала ревность, и его мог убить как Ричардсон, так и Уилер, тем более что бегство последнего является prima facie доказательством[35] его вины. В качестве косвенного доказательства того, что Уилер был содомитом, был отмечен и тот факт, что Уилер после смерти супруги не только не искал себе новую избранницу и не только не был замечен во внебрачных связях, но и ни разу, насколько это было известно, не посещал проституток. Палата Представителей, когда ей представили эту картину событий, немедленно проголосовала за импичмент – но это не более чем выдвижение обвинения. Признать президента (а также вице-президента и верховного судью) виновным, согласно американской Конституции, а после этого лишить его должности – прерогатива Сената. Президенту Эндрю Джонсону Палата тоже объявила импичмент, кстати, по смехотворному обвинению, но Сенат его виновным не признал, и Джонсон дотянул до конца срока. «А вот на сей раз куда они денутся», – усмехнулся про себя Хоар, а вслух произнес: – Голосование по обвинительному приговору в деле импичмента президента Уилера объявляю открытым! Кто за, прошу поднять руку! В Сенате поднялся лес рук. Хоар заметил, что сенатор Теодор Фиц Рандольф от Нью-Джерси замешкался и поднял руку только тогда, когда увидел, что без пяти минут президент на него пристально смотрит. Ну что ж, подумал Хоар, нужно будет подумать, как его заменить на более лояльную кандидатуру. Или пусть? Все остальные подняли руки сразу же – некоторые даже еще до того, как было объявлено о начале голосования. «Конечно, в Сенате голосование должно происходить поименно, но кто сейчас на этом будет настаивать?» – усмехнулся про себя Хоар. А Уилера обязательно поймают – куда ему бежать? Если сволочь Паттерсон сумел-таки выскользнуть из города, то этого городского увальня, чья физиономия появлялась в каждой газете, схватят сразу. Единственный у него выход – спуститься вниз на лодке по Потомаку и затем по Чесапикскому заливу в какой-нибудь Норфолк, где закрепились эти проклятые конфедераты. Но, во-первых, на реке ниже Вашингтона дежурят патрули, а во-вторых, для южан Уилер – самый, наверное, ненавидимый человек во всем мире. Да и грести ему пришлось бы очень и очень долго, если вообще он догребет, пусть и на пару с Ричардсоном. А пока все шло своим чередом. После объявления итогов голосования он внес кандидатуру нового вице-президента – им, как он и обещал Саймону Камерону, стал его сын Джеймс, – а затем прибыл Моррисон Уэйт, Главный судья Верховного суда, и провел инаугурацию здесь же, в зале Сената. Хоар уже вышел в вестибюль Капитолия, когда сотрудники Секретной службы подвели к нему человека в форме майора. Он кивнул им – это был человек из штаба Говарда. – Что случилось, майор Джонс? Вы поймали этого содомита Уилера? – Мистер президент, – выражение лица Джонса было довольно мрачным. – Только что пришла информация – люди Тёрчина взяли Роквилл! – Как Роквилл?! Они же были недалеко от Балтимора! – Это удивило и генерала Говарда, мистер президент. Генерал просит прощения, что не доложил вам лично – ему пришлось немедленно отправиться в Сильвер-Спринг проверять оборону. 25 (13) августа 1878 года. Железная дорога к северу от Роквилла Питер Адамс, железнодорожный мастер – Вот здесь, Алекс, – я указал рукой капитану Смоллу на выбранный мной участок железной дороги. Тот присмотрелся и кивнул: – Неплохо, Пит. Именно это нам и нужно. Рельсы поворачивают направо, затем вновь налево, слева кукурузное поле, справа – склон, а вокруг дороги, да и между шпалами – бурьян. Почему его, кстати, не выкосили? – Ты же знаешь, обычно мы это делаем в начале августа – а в этом году… Алекс был моим сержантом еще тогда, во время мятежа. Меня призвали из Нью-Йорка, как только мне исполнилось восемнадцать. Тогда новобранцев уже посылали не по территориальному признаку, а в части, которые нуждались в пополнении. Так я и попал в Восьмую бригаду Третьей дивизии Огайской армии. Названной в честь реки Огайо, а не штата, ежели что. Генерала Тёрчина я не застал – он тогда только-только покинул армию после сердечного приступа, а в его отсутствие бригада стала нести ужасающие потери. Мне посчастливилось попасть к сержанту Алексису Смирнову – кстати, именно по моему совету он поменял потом имя и фамилию и стал Алексом Смоллом. И если у других командиров новобранцы гибли десятками и сотнями, то Алекс оказался весьма способным начальником. А после войны именно он перетянул меня в Вашингтон и устроил на Балтиморскую и Огайскую железную дорогу, где я в конце концов возглавил путевую команду Роквилла. Своей газеты в Роквилле не было, но исправно привозили вашингтонские – утренние «Национальную трибуну» и «Национального республиканца», как правило, к полудню, а «Вечернюю звезду» – около семи вечера. Из них я узнал, что генерал Тёрчин собрал банду, которая грабила и убивала мэрилендцев – мужчин, женщин, детей, причем не только черных, но и белых, и что его гангстеры очень любили подвергать женщин надругательствам. В «Национальном республиканце» даже раскопали, что в 1862 году в алабамских Афинах кто-то из его людей разграбил чью-то собственность, а некоторые даже изнасиловали служанку – то есть негритянку. Я слышал тогда от Алекса, что всех, кто это сделал, Тёрчин примерно наказал, но взял всю ответственность на себя, хоть его в том городке и не было вовсе. На трибунале его оправдали по всем пунктам, но журналист «Республиканца», а потом и другие, вспомнили, что главный военный обвинитель, Джеймс Гарфилд, называл подобные действия типичными для московитов[36]. Теперь же вспоминались и наглые притязания этих самых московитов на север Калифорнии, и вопиющее поведение их посла, отказавшегося прийти в Государственный департамент, когда его туда вызвали. Ну и то, что, насколько было известно, именно они обучили, вооружили и финансировали Добровольческий легион. В общем, исчадия ада эти московиты. Так что, когда люди Тёрчина пришли в Роквилл, более половины населения бежало – кто в Бетезду, кто в Гейтерсбург. Я тоже собирался уходить, когда увидел во главе колонны армии Северного Мэриленда моего друга Алекса Смолла. И, надо сказать, не прогадал – его люди никого и пальцем не тронули. И это разительно отличалось от роты 75-го Цветного полка, которую ввели 15-го и солдаты которой вели себя, как на вражеской территории, пока из Вашингтона не приехали люди, положившие конец бесчинствам. Так что отношение к армии практически у всех резко переменилось в лучшую сторону – и несколько человек даже изъявили желание вступить в эту армию. Включая и меня. И если других зачислили кого в собственно отряды, а кого в железнодорожные рабочие, то меня Алекс взял к себе. И первой его просьбой – он настоял именно на этом слове – было помочь найти место, где можно было бы остановить поезд с войсками, идущий из Гейтерсбурга. – Видишь ли, Пит… Если Говард пришлет карателей, то из Гейтерсбурга. В Сильвер-Спринг нет ни одного пассажирского состава, да и в Вашингтоне тоже. А еще там не так уж и много войск. И моя задумка – разобрать рельсы и устроить засаду. Ведь кое-где железной дороге во время строительства не удалось купить землю у фермеров, и дорога обходит эти участки. – Именно так. Знаешь, есть здесь один фермер – Фредерик Нидермайер. Точнее, был – дом его сожгли цветные, а что случилось с семьей, никто не знает. Так вот, его отец отказался тогда продавать землю, и путь обходит его поле стороной. Может, там? Тем более что кукуруза в этом году высокая, и спрятаться там проще простого. Так мы и оказались в этом поросшем бурьяном месте, рядом с неубранной кукурузой. Пути быстро разобрали, причем так, чтобы поезд слетел с них прямо под откос. Рельсы отнесли подальше в кукурузу – как сказал Алекс, они нам скоро самим будут нужны. И колонна рабочих вернулась в Роквилл, а мне Алекс предложил остаться. Успели мы практически вовремя: через полчаса с направления Гейтерсбурга показался поезд – и вскоре, как мы и предполагали, свалился под откос. Из некоторых вагонов начали выбираться уцелевшие – только для того, чтобы сдаться. Из нескольких сотен человек уцелело хорошо если восемьдесят – офицеров среди них почти не было, ведь они находились в первом вагоне, который сложился гармошкой. Победа досталась нам без единого выстрела. После дела Алекс посмотрел на меня и задумчиво сказал: – Пит, а не хотел бы ты завтра прогуляться в Вашингтон? Надо кое-что посмотреть, и нашей разведке нужен человек, хорошо знающий город. – Хорошо, а что делать-то надо? – Это тебе объяснит капитан Бесоев. – Тоже русский, что ли? – удивился я. – Как и я. Вот только он не просто русский, а еще и югоросс. Бесоев – «зови меня просто Ник» – внешне мало напоминал русского, если за эталон взять генерала Тёрчина или самого Алекса. Я бы даже подумал, что Ник – османский грек или итальянец, эмигранты из этих мест в последнее время стали появляться на улицах города, а в Нью-Йорке, где я был в прошлом году на Рождество, их оказалось намного больше. По-английски он говорил бегло, но с легким акцентом. – Пит, мы сегодня пойдем в Бетезду. Назовемся беженцами из Роквилла. А завтра нам нужно будет прогуляться по Вашингтону. Там нужны рабочие руки? – Думаю, что да. Я слышал, что Центральная тюрьма ищет строителей.