Что бы с ней было, если бы она и дальше поехала по Канзасской автостраде? Может, она смогла бы дотянуть до какой-нибудь зоны отдыха? Хейли услышала, как наверху Норма настойчиво окликала Синди. Затем хлопнула дверь. Однако она пока не уловила голоса Томми. Почему он до сих пор не объявился? Наверное, не знал, что ее заперли. В каком-то смысле так даже было лучше. Она бы не вынесла, если бы он приблизился к ней еще раз, когда ее, со связанными руками, буквально посадили на цепь. Хейли все еще видела, как он, совершенно голый, с канистрой в руке, приготовился облить ее бензином. Он чокнутый. Они все тут чокнутые. А Грэм? Знает ли он, что с ней сделал его братец? Грэм мог бы ей помочь. Ведь он не такой, как они. И наверняка образумил бы свою мать. Хейли надо всего лишь поднять побольше шума, как только она расслышит его голос, надо будет колотить по стенке, каким-то образом избавиться от кляпа и закричать. Возможно, это ее единственный шанс выбраться отсюда. По стенке, на которую попадал дневной свет, ползали какие-то черные точки. Хейли вспомнила, что Томми рассказывал ей в саду про пауков. Она представила, как они копошатся вокруг, ожидая, когда она забудется сном, чтобы облепить ее с ног до головы. Какая-то тварь забралась ей под футболку и поползла по спине. Хейли заметалась и принялась что было мочи кричать через кляп, будто не замечая закрывавшую ей рот тряпку и пытаясь всполошить всех обитателей Канзаса, так, чтобы Норма, устав слушать ее крики, спустилась в подвал и размозжила ей голову киркой. Ей ужасно хотелось пить, и у нее совершенно пересохло в горле. Надеясь хоть каким-то образом облегчить свои муки, она стала воображать, что на нее низвергаются струи прохладной воды. Она слышала, как наверху носится Синди, а Норма что-то говорит, расхаживая по гостиной, – по крайней мере, ей так показалось. Эта ненормальная вела себя как обычно, будто ничего не произошло, будто она привыкла держать людей взаперти у себя в подвале. Хейли не верилось, что это та самая женщина, которая помогла ей на дороге, пригласила ее к себе домой, ухаживала за ней, когда у нее случился тепловой удар, и рассказала ей столько сокровенного о своей жизни. Возможно, она не первая, с кем случилось нечто подобное, быть может, Норма держала у себя под замком и других девушек, а Грейвс, который был с ней в сговоре, намеренно испортил движок машины, чтобы задержать здесь Хейли. Что, если он приедет и тоже надругается над ней? Эта боль, нестерпимая боль между ног, которая постепенно разливается по всему телу… Хейли стала высматривать, не осталось ли здесь хоть каких-нибудь следов других узниц, ее предшественниц. Пятен крови, царапин на стене… Она представила десятки мертвых тел, закопанных возле дома. Скоро рядом зароют и ее труп, и никто об этом не узнает. И станет она компостом, которым удобрят окрестные земли. Томми надругался над ней, не задумываясь о последствиях, поскольку знал – ей нипочем не выбраться живой из этого дома. Норма отдала ее ему на растерзание. Между ними – чокнутой матерью и ее сыном-извращенцем – существовало молчаливое согласие. Нет, это уже слишком, пора опомниться, и главное – держать ухо востро, а потом поднять шум, чтобы дать о себе знать, как только она услышит незнакомый голос, хотя она прекрасно знала – Норма не станет никого приглашать к себе в дом, пока здесь томится пленница. А еще надо было придумать, что сказать Норме, когда та вернется, – какие-нибудь слова, которые ее образумят. Она, в общем-то, женщина разумная, только вот не сумела с собой совладать в критической ситуации. Хейли непременно нащупает ее самое чувствительное место, надавит на него – и снова окажется на свободе. Ведь иначе и быть не могло. Норма Было пять часов дня или чуть больше. Норма весь день просидела за рулем – искала Томми везде, где только могла. Она вернулась к хижине, потом заглянула в бакалейную лавку Холмса и объехала все места в Эмпории, где он обычно бывал, включая баскетбольную площадку и старый кинотеатр на Джордж-стрит, но все напрасно. В конце концов она даже позвонила Грэму и, попав на автоответчик, оставила ему сообщение, самым спокойным тоном задав вопрос, не знает ли он случайно, где его брат, после чего отключила телефон. Возможно, Томми уже где-то далеко-далеко. И все из-за этой девчонки. Ну зачем она ворвалась в их жизнь? Чтобы все разрушить? Томми даже не захватил с собой мобильник. Связаться с ним не было никакой возможности – оставалось только ждать, когда он сам объявится. Рядом с ней Синди мирно что-то раскрашивала в своем альбоме. Тут Норма заметила на обеденном столе сумочку Хейли. Прекрасную черную кожаную сумочку незнакомой ей фирмы, но, должно быть, известной. В ней лежала всякая всячина: косметика, пачка жевательной резинки, старенький айпод… Норма достала оттуда бумажник – там оказалось шестьдесят долларов наличными и документы, удостоверяющие личность Хейли. Затем она вытащила тюбик губной помады «Шанель» и, закрыв глаза, понюхала ее. Сама Норма не пользовалась помадой уже несколько лет, но ее запах обожала до сих пор. Она встала перед зеркалом и слегка подкрасила губы. Помада была ярко-красная и резко выделялась на фоне ее кожи. Норма усмехнулась, увидев, до чего вульгарно стала выглядеть. Она принялась с силой тереть рот рукой, после чего бросила помаду обратно в сумочку. Нельзя давать волю жалости, которой она прониклась было к этой девчонке. Жалость надо решительно гнать прочь. Хейли – чужачка. Норма была знакома с ней всего-то несколько часов, и этого времени недостаточно, чтобы позволить ей разрушить их жизнь. Решение непременно должно быть. Ей только нужно время, чтобы его найти. Прежде всего необходимо смягчить ненависть, которую Хейли, должно быть, испытывала к Томми. И для этого ей, как видно, придется все рассказать. Хейли казалась толковой и, конечно, все поймет, когда узнает, что пришлось пережить Томми. И что с ним сделали. Она поймет, что он тоже жертва, да еще какая. Впрочем, Норма уже знала: ей не хватит на это сил. О том, что было, никто не знал. Ей удалось довольно долго хранить тайну… Как можно кому-то объяснить, что за фасадом простой и незамысловатой жизни может скрываться самый позорный из кошмаров? Она снова вспомнила день, когда приехала в эти края на стареньком «Форде» Харлана. Ей было от силы двадцать, и она почувствовала непередаваемое облегчение, рассмотрев наконец этот внушительных размеров дом, который раньше видела только на фотографиях. Грэм сразу начал резвиться в саду, а Харлан взял ее под руку и повел в дом, где на столе в гостиной ее ждал огромный букет красных роз. И тогда у Нормы, беременной Томми, возникла уверенность, что здесь она сможет начать жизнь сначала. Владение было просто огромное и не шло ни в какое сравнение с квартирой в Ноксвилле, где она до этого жила. Харлан обещал дать ей все, о чем она только мечтала. И прошло немало времени, прежде чем она поняла, что́ на самом деле скрывалось за этими красивыми словами. Первые годы все шло благополучно: их сельскохозяйственное производство развивалось и процветало, обеспечивая все их потребности. Грэм и Томми подросли, стали жизнерадостными мальчиками, хотя родной сын имел так же мало общего с Харланом, как и приемный. Норма, в сущности, никогда не любила мужа, однако всегда чувствовала себя обязанной человеку, который обещал, что ее жизнь изменится. Она почти всегда прощала ему злоупотребление алкоголем, несмотря на то что постепенно он стал выпивать все чаще. В конце концов, он ни разу не поднял на нее руку и к тому же не имел привычки напиваться в присутствии мальчиков. К шести годам Томми вдруг резко изменился: его все чаще преследовали кошмары, он стал вести себя агрессивно с другими ребятами в школе. Но это не настораживало Норму, ведь он всегда был сорванцом. Настоящий Хьюитт. И в его жилах текла кровь истинного сурового канзасца. А потом пришел тот сентябрьский день, когда все разом рухнуло. Норма уехала на несколько дней в Ноксвилл проведать мать в доме для престарелых, но вернулась обратно раньше, чем собиралась. Мужу она заранее не позвонила – хотела сделать ему сюрприз. Грэм тогда был в школе, а Томми сидел дома с отцом. Харлан сообщил ей по телефону, что Томми нездоровится и он решил дать ему отдохнуть. Норма оставила машину возле амбара с приятным ощущением, что она вернулась домой, – уж очень не терпелось ей их увидеть. Не найдя никого на первом этаже, она поднялась по лестнице и направилась к комнате Томми, располагавшейся тогда на втором этаже в глубине коридора. Едва приоткрыв дверь, она стала свидетельницей сцены, которую не пристало видеть ни одной матери. Норма тут же попятилась назад, в коридор, не издав ни единого звука, ни единого вздоха возмущения: разум ее был опустошен. Она села в гостиной и просидела, не шелохнувшись, бог весть сколько времени, пока Харлан, спустившись вниз, ее не заметил. Он поцеловал ее – она не сопротивлялась, поскольку не в силах была вымолвить ни слова. Когда он ее спросил, давно ли она тут сидит, она ответила, что только приехала. Он это и хотел услышать. Потом Норма отлучилась в ванную и, оставшись наконец одна, попыталась осмыслить увиденное. В конце концов, она могла ошибиться, могла застать любящего отца в тот миг, когда тот прижимал к себе больного сына. Она попросту не могла смириться с очевидным. Однако их тела в красном свете, потухший взгляд Томми – все эти жуткие картинки беспрестанно кружили в ее голове, несмотря на то что она вновь и вновь пыталась найти в них иной смысл… И лишь тогда она вдруг поняла, что Томми так и не вышел из своей комнаты, а она так и не пошла проведать его после того, как Харлан спустился вниз. Но ей не хватало сил. Сын находился в другом конце коридора, но расстояние в пятнадцать шагов, что отделяло ее от его постели, казалось ей непреодолимым. Он был нездоров и нуждался в отдыхе. Так Харлан сказал по телефону, и поэтому он оставил его дома. Норма вышла из ванной только для того, чтобы заняться Грэмом, который вернулся на школьном автобусе. Ей пришлось сдержать слезы, когда она обняла старшего сынишку, ей и думать не хотелось, что Харлан способен причинить зло и ему. Когда к ним спустился Томми, она сначала даже не могла на него взглянуть. Подойдя к ним, он молча обнял обоих. Его рука, прижатая к ее спине, горела огнем. Ночью Норма, отвергнув все попытки Харлана к сближению, так и не заснула. Их физическая близость казалась ей просто невыносимой. Она была готова схватить любой острый предмет, который попадется под руку, и вонзить ему сначала в один глаз, а потом в другой. Следующим утром она, как обычно, приготовила завтрак и отвезла обоих мальчиков в школу. А потом почти весь день провела в саду, не в силах вернуться в дом без двух любимых существ, ради которых жила. Она целую неделю пыталась наладить свою жизнь и заниматься сыновьями так, будто ничего не случилось, и при этом старалась как можно реже оставаться наедине с Томми. Она презирала себя за это, прекрасно понимая, что Харлан не остановится и что своим молчанием она будет его только провоцировать, как было с отцом ее подруги детства, Терезы Лимп, которая, едва ей исполнилось тринадцать, положила конец своим мучением, прыгнув с крыши дома в центре Ноксвилла.