– Ну, давай! – подтолкнул Баренцев Макса. – Доставай! Максим наклонился и вытащил коробку. С замиранием сердца приоткрыл – и все трое разочарованно вскрикнули. – А где же клад? – упавшим голосом спросила Тошка. Коробка была пуста. Макс осмотрел ее со всех сторон, но безрезультатно. Он присел на ступеньку, задумчиво вертя пенал в руках. – Да, круто дядя Боря прикололся! – Лешка со злости пнул попавший под ногу ком земли. – А мы купились! – Нет, он не мог, – возразила Тошка. – Ну и где тогда то, что должно быть внутри? – Может быть, кто-то нашел ее раньше нас и забрал содержимое, а коробку положил на место? – Может, и так. Только все равно мы получаемся дураками – столько искали, шиш с маслом нашли. Баренцев плюхнулся на траву и стянул пропотевшую футболку. Тошка присела рядом с ним и принялась обгрызать кончик своего хвостика. – Под нижней ступенькой лестницы на глубине фута, – задумчиво проговорил Максим. – Под нижней ступенькой… Лешка с Тошкой переглянулись. – Все правильно, под ступенькой, – осторожно согласился Баренцев. – И чего? – На глубине фута… – А фут – это сколько? – встрепенулась Тошка. – Фут, дорогая Наташа, это тридцать сантиметров или около того, – с уже нескрываемым торжеством сообщил ей Максим, поднимаясь со ступенек. – А яма-то неглубокая! – сообразил Лешка, вскакивая вслед за Арефьевым. – Вот именно! Подобрав отброшенный Тошкой кусок фанеры, Максим начал копать под лестницей. С третьего же удара его импровизированная лопата ударила во что-то твердое, гулкое. Расшвыряв землю, ребята аккуратно вытащили точно такой же кусок, под которым снова оказалась яма, а в ней – крошечная круглая коробочка цилиндрической формы. – Ничего себе схрон! – присвистнул Баренцев. – С обманкой! Надеюсь, теперь-то кидалова не будет? Не больно много ценностей можно поместить в эту фитюльку! Максим осторожно вынул коробочку, перевернул, и на ладонь ему упали три тяжелых желтых монеты. Баренцев и Тошка склонились над ними. – Это что – золото? – изумленно спросила Тошка. – Настоящее? Лешка осторожно взял одну монету, вгляделся. Двуглавый орел с одной стороны, бородатый профиль, чем-то напоминающий дядю Борю без очков, – с другой… Под орлом выбито: «5 рублей 1903 г.» А под дядей Борей – «Николай II Императоръ и Самодержецъ Всеросс.» Выразиться Баренцеву помешало только присутствие Тошки, при которой он старался сдерживаться. – Макс! Эх, твою… Ты понимаешь, что это такое?! Это ж монеты, которые еще при царе чеканили! Знаешь, сколько стоят? Я про такие слышал. Бывает, одна штука – дороже иномарки! На Максима находка оказала странное воздействие. Он стоял, не в силах оторвать взгляда от двух монет на своей ладони. Его поразила не их стоимость, а древность. Тысяча девятьсот третий год оказался рядом, близко-близко, отразился в блестящем профиле императора, повеяв смутой и близкой революцией. Максим перевернул верхний кругляш. Двуглавый орел, растопырив лапы, надменно взирал на него с другой стороны, и мальчик провел пальцем по скипетру, зажатому в когтях. Одна монета была блестящей, как будто ее совсем недавно чистили, вторая – тусклой. Подумав, Арефьев протянул Тошке первую: – Держи. Эта будет твоя. Она сперва не поняла, потом захлопала ресницами: – Ты что, Макс, с ума сошел?! Правильно Леха сказал – они же кучу денег стоят! – Какая разница? Это клад! Втроем искали – значит, делим на троих. Все по справедливости. Лешка замер, зажав свою в кулаке: – Ты чего, в самом деле хочешь каждому по монете? Максим похлопал его по плечу: – Бери, не сомневайся! – Спасибо, Макс! Слышишь, Куликова – вот что значит настоящий друг! Еще не знает, за сколько эту денежку толкнуть можно – а все равно отдает! – Дурак ты, – беззлобно отозвалась Тошка. – При чем здесь «толкнуть»? Она не из-за этого ценная… – А из-за чего? – Из-за нас, – туманно ответила Тошка. Максим бросил на нее быстрый взгляд – ему показалось, что он понял, о чем она говорит. Ему снова стало радостно – как тогда, когда они сидели у реки, – и он рассмеялся, сам не зная чему. Затем высоко подкинул свою монету, и она сверкнула, переворачиваясь, словно золотая рыбка, выпрыгнувшая из воды. * * * Сергей позвонил, когда Илюшин разговаривал с Алексеем Баренцевым. – Соседи ничего не слышали – деловито сказал Бабкин, – но ее видели дети из соседнего дома. Куликова выходила из подъезда в сопровождении двух мужчин. Они говорят, что ее силком посадили в машину темно-синего цвета, но марку ребятишки не разглядели. – Во сколько это было? – Приблизительно в два, точнее никто из них сказать не может. – Достаточно и этого. Почему ты уверен, что это была именно Куликова? Может быть, они видели другую женщину? – Уверен. Она помогала раскрашивать детскую площадку в соседнем дворе, дети запомнили ее как тетеньку, которая рисует крылатых бегемотов. Да и описывают они ее верно. – Как выглядели мужчины? – Дети стояли далеко и не разглядели. Похоже, оба средних лет, русские. Больше ничего. Даже цвет волос не могут назвать. – Ясно. Что еще? – Снимки я сделал, сейчас с оперативником поговорю – и к тебе. Илюшин убрал телефон, постоял в задумчивости и вернулся в комнату, где ждал Баренцев. Это был крепкий белобрысый парень, старательно пытавшийся казаться проще, чем есть на самом деле. Вид его словно говорил о том, что вот он весь как на ладони: незамысловатый Иванушка-дурачок. Разве что не сидит на печи, а своими руками кует себе счастье. Макар и прежде наблюдал похожий типаж и знал, что эта маска надета не для общения с ним, а используется повседневно – для удобства. С дурачка какой спрос? Почти ничего нового из разговора с Баренцевым Макар не вынес, и это его сердило. Друг молодой женщины должен знать о ней куда больше, чем ее отец. Но Баренцев либо не знал, либо что-то скрывал. В то же время он казался не на шутку обеспокоенным исчезновением Наташи. О том, что парень серьезно отнесся к произошедшему, говорила и поспешность, с которой он появился у Илюшина. – Честно – сразу все дела бросил, к тебе рванул, – говорил он, поглядывая на Макара прищуренными голубыми глазами. – Может, чем помогу. Я не знаю – ты, может, не думаешь, что нужно тревогу вот так сразу бить… Но Тоха не могла бы уйти и отцу не позвонить. Она знает, как он над ней трясется. – У нее умерла мать, верно? – В аварии разбилась, когда Тошке всего четыре года было. Аркадий Ильич один ее воспитывал, даже бабушек-дедушек у них не было. У нас в школе Тошку некоторые считали странной, говорили, что она с прибабахом. Посмотрел бы я на них, если б они без матери остались в четыре-то года! – Кто мог желать ей зла? – спросил Илюшин. – Знаешь таких людей? Баренцев отрицательно качнул головой: – Тошка – она безвредная. Маленькая, умная и смешная. Никому не вредит, гадостей не делает. Мужиков у знакомых теток не отбивает. У таких людей врагов нет. «У таких людей врагов нет, – повторил про себя Илюшин. – А кто тогда были те двое, посадившие ее в темно-синюю машину?» Вопрос за вопросом – друзья, знакомые, любовные связи, работа… Баренцев отвечал коротко, иногда надолго задумываясь, но в его ответах не было ничего, за что Макар мог бы зацепиться. У Илюшина сложилось впечатление, что парень не так часто общался с пропавшей, чтобы быть осведомленным обо всех сторонах ее жизни. Пожалуй, Наташа Куликова и Алексей Баренцев остались не друзьями, а всего лишь приятелями. То же самое сказал Аркадий Куликов и об отношениях своей дочери с Максимом Арефьевым. Вспомнив о нем, Макар тут же задал вопрос Баренцеву. Тот помрачнел: – У Макса телефон не отвечает. Я ему первым делом позвонил после разговора с Аркадием Ильичом. Не нравится мне это… – Почему? Где он сейчас? – Отправился в дальнее Подмосковье… черт, как его… название забыл! Кажется, Шаболино. У него там очередной клад.