ПОВЕСТЬ ПАСТУШОНОК Ранней весной снег в тундре твёрдый и гладкий. Зимние ветры плотно прибили голубой наст, и он сверкает на солнце, как зеркало. Полозья нарт скользят по нему, почти не оставляя следов. Только оленьи копыта, похожие на чёрные стаканчики с острыми краями, режут снег. Оттого-то и кажется: снежный покров — это белая книжная страница, а оленьи следы — буквы. Кто умеет читать, тот узнает всё: большой или маленький олень прошёл, быстро или медленно и куда он держал путь. Отец Митрука хорошо знает «оленью грамоту». Снег рыхлый лишь возле кустов багульника. Олени обходят такие места стороной — чтобы не провалиться. Но когда хотят есть, то, наоборот, ищут заросли багульника: рыхлый сугроб легче копать. Олени добывают корм из-под снега. Их любимая еда — белый мох ягель. Ягель для оленя, как для человека свежая сдобная булка. А ещё олень достаёт из-под снега вечнозелёные листья брусники. Это вместо салата. Не одним же хлебом кормиться. К концу зимы всё толще и твёрже становится снежное покрывало, его трудно пробить даже сильным копытом. Поэтому весною олени худеют. Зато Митруку весной хорошо. Позади осталась вьюжная полярная ночь, и солнце светит теперь круглые сутки. Вот оно-то, солнце, и подвело Митрука. А сказать правду, сплоховал он сам: весь день таращил глаза на сверкающие сугробы. И дотаращился. Сначала в глазах появилась резь, а потом Митрук и вовсе ослеп. Хорошо хоть не навсегда. Мама сказала, что это пройдёт, и Митрук снова увидит тундру. Оленеводы колхоза «Светлый путь» едут день-деньской — пробираются к весенним пастбищам. Когда они приедут на место, в стаде появится много маленьких оленят. Митруку ехать скучно: глаза у него завязаны полотенцем. Но мама говорит, что повязку снимать нельзя. Со снежной слепотой шутки плохи. Поэтому Митрук терпит и думает о всякой всячине. Вот они приедут скоро на ночёвку и поставят чум. В чуме хорошо, там нет окон, и можно будет снять повязку. В единственное круглое отверстие, в самом верху, где сходятся жерди, солнце заглянуть не сможет. В тундре оно поднимается совсем невысоко. Другое дело звёзды. Лежишь ночью на оленьих шкурах, рядом железная печка гудит, а сверху помигивают и переливаются звёзды. Конечно, у чума есть и свои недостатки. При каждом переезде его надо разбирать и укладывать на нарты. Да и ставить хватает возни. Сначала построй из жердей круглый шалаш, потом заверни его в брезент или сшитое из берёсты покрывало. А зимой обтяни ещё одним покрывалом — из оленьих шкур. В прошлом году на собрании оленеводов кто-то сказал: пора, мол, нам распрощаться с чумами. Передвижные домики на полозьях куда удобнее — ни разбирать их не надо, ни собирать. Это, конечно, правильно. Только ведь в тундре дорог нет, и тащить такой домик оленям тяжело. К тому же в чум свободно проникает воздух. Значит, быстрее высохнет одежда и обувь, если промокнешь. Когда собрание уже подходило к концу, председатель заметил Митрука и спросил: — Ну, а ты что скажешь, пастушонок? — Чум лучше! — крикнул на весь клуб Митрук. — Из него звёзды видать! Оленеводы засмеялись, а в стойбище после этого случая все стали называть Митрука пастушонком. И он очень гордился своим новым званием. А один раз, когда выдавали зарплату, даже встал в очередь у кассы. — А твоей фамилии в списках нету, — сказала кассирша. Митрук отошёл от кассы и призадумался. Может, его забыли? И Митрук отправился к председателю — рассказать, сколько раз он, Митрук, выходил с отцом на дежурство в оленье стадо. Председатель почему-то улыбнулся, похлопал Митрука по плечу и сказал: — Так это ж твоя сестрёнка виновата — не записала твои дежурства. Ох уж эта Маринка! Она в бригаде учётчицей и вечно что-нибудь напутает. А ведь Митрук и в самом деле дежурил вместе с отцом. В хорошую погоду. Правда, ночью его всегда клонило в сон, и он засыпал на нартах. Но попробуй не усни, если глаза сами слипаются. Нынче Митрук едет на перекочёвку в последний раз. Осенью его отвезут в посёлок. Там он будет жить в интернате и ходить в школу. Потому-то и грустно Митруку. Нескладно вышло. Вместо того чтобы охранять оленей, он взял да ослеп. Что теперь о нём председатель подумает? ОХОТА Когда Митруку сняли повязку, тундра уже не сверкала. Она стала серая, как куропатка. На снегу поодаль друг от друга торчали бурые холмики. Бурые потому, что олени зимой съели на них белый ягель. Холмики эти похожи на тёплые ковриги хлеба, разложенные по ледяной скатерти. Жаль только, что они несъедобные. А Митруку часто так хочется есть, дороге-то конца не видно… Проходили дни. Ковриги росли на глазах, расползались, и между ними пролегли проталины. Светлой весенней ночью Митруку не спится. Он ещё днём славно выспался и не жалеет об этом. Ночь лучше дня. Тихо кругом. Луна над тундрой — как край медного таза, в котором купают Митрука. И смотреть на неё совсем не больно, не то что на солнце. Снег прихватило морозцем, и по насту легко бегать. Мать недавно сшила Митруку новые то́боки — сапоги из оленьей шкуры — и три дня держала их в жидкой смоле. Они так просмолились, что стали не хуже резиновых, — в воде броди сколько захочешь. Ногам и тепло, и сухо. Но самое главное не это. Главное — в таких сапогах не заблудишься. Мохнатая смолёная подошва тобока печатает на белом шершавом насте чёрные следы. А по следам всегда можно вернуться в чум. Митруку не дают покоя куропатки — трещат то на одном пригорке, то на другом. Весной у куропаток одёжка чудна́я: шейка серая, а туловище — белое. Они ещё не успели вылинять, поэтому их видно и на снегу, и на земле. А они ещё и кричат, глупые, беду на себя накликают. Митрук хорошо помнит, как отец поймал недавно куропатку. Смастерил чучело — тушку из снега слепил, головку выстругал из дерева, а клюв покрасил углем. Потом поставил чучело на пригорок, а рядом пристроил капкан и укрыл его слоем мха. Откуда-то сразу прилетел петушок, стал кричать и бегать вокруг чучела. «Ты, мол, такой-сякой откуда взялся? Пошёл вон из моих владений!» Крутился-крутился петушок вокруг чучела да и угодил в капкан. «Эх, — подумал тогда Митрук, — мне бы хоть одного поймать. Вот бы все удивились-то!» Долго ходил Митрук за отцом по пятам и всё-таки выпросил капкан с мягкой пружиной. Сейчас и капкан есть, а что толку — поймать куропатку до сих пор не может. Вчера всю ночь прождал напрасно — никто не прилетел. Оказывается, не там поставил капкан. Отец объяснил: нужно сначала приметить тот пригорок, где обычно сидит куропатка, а потом уж туда ставить чучело. Петушок увидит чужого и затеет ссору. Прогоняя чужака, петушок защищает своё будущее потомство: где-нибудь рядом, в кустах, сидит на гнезде самка. Сегодня Митрук всё сделал так, как учил отец. А сам залёг невдалеке от чучела и ждёт. Лежать неудобно, под животом колючий багульник, но Митрук терпит. «Жбырр!» — вот и приземлился долгожданный гость. Какой он смелый, сильный! Только бы не заметил, не улетел! Митрук припал лицом к земле. Сердце громко стучало, и мальчик боялся, что этот стук спугнёт куропатку. Кто знает, сколько бы пролежал Митрук, если бы вдруг не чихнул. «Всё, — подумал он. — Улетел». Лежать больше не было смысла, и Митрук поднялся. Он старался даже не глядеть на чучело, но любопытство пересилило. Отряхнув штаны, Митрук посмотрел на пригорок и обмер. Петушок изо всех сил рвался с земли, пытаясь взлететь. Митрук не побежал к нему, а пошёл степенным шагом, как ходит отец. Ведь на добычу жадно кидаются только собаки. Однако выдержки Митруку не хватило, и он упал на куропатку, придавив её своим телом. Он чувствовал, как бьётся и трепыхается под ним петушок, и потому прижимал его к земле всё крепче. Но куропатка побилась и затихла. Может, притворилась? Митрук осторожно поднялся. И то, что он увидел, поразило его. Красавца петуха не было. Не было больше сильной и задиристой птицы. На земле валялся комочек измятых перьев. Митрук поплёлся к чуму. По дороге он вспомнил, что оставил на пригорке и капкан, и свою добычу. Но возвращаться за ними мальчику не хотелось. Кругом стояла мёртвая тишина. И Митруку вдруг показалось, что он остался в тундре один-одинёшенек. Как будто он убил не куропатку, а всё живое. ДВЕ МАМЫ Митруку, можно сказать, повезло: у него стало сразу две мамы. Одна мама купает Митрука, стирает ему одежду, готовит еду и каждое утро будит: «Вставай, сынок, собирайся в путь-дорогу». Ох уж эта дорога! Едешь-едешь, и ни конца ни края нет. У Митрука от голода другой раз живот к спине прилипнет, пока доберутся до места. Лишь поздним вечером они поставят чум, и мама начнёт разводить огонь. Сырой хворост сначала никак не хочет гореть, и дым ест глаза. Но мама всё дует на огонь, и он, наконец, разгорается. Потом мама сварит вкусный мясной суп. Только Митруку уже не до еды, он так и засыпает над своей деревянной миской. А утром есть не хочется. Во-первых, Митрук ещё не проснулся. А во-вторых, он надеется на вторую «маму». Уж она-то угостит его перед дорогой вкусным молоком. Вторую «маму» Митрук нашёл так. Когда совсем исчез снег, а земля стала мягкой, как пух куропатки, в стаде появилось много маленьких оленят. Они кричали и гонялись за своими мамами-важенками. Митрук всегда удивлялся оленятам — какие они крохотные и смешные. Ножки тонкие, будто прутики, и такие длинные, что оленёнок не может дотянуться мордочкой до земли. Да и чего ему искать на земле, когда у оленихи-матери молока вволю? Оно вкусное — пальчики оближешь. Однажды у Митрука болело горло, и его лечили тёплым оленьим молоком. Помогло. Но с той поры Митруку молока больше не давали — дескать, некогда важенок доить. Возле каждой важенки всё время крутится оленёнок. Мать с него глаз не спускает. Лишь у одной важенки в стаде нету малыша: волк утащил. Важенка всё время оглядывается назад, смотрит вдаль и зовёт протяжно: «Ру-у, ру-у-у! Она очень смирная, не чета другим оленихам. Отец иногда запрягает её в нарты вместе с быками — ездовыми оленями. Это чтобы она не вернулась на то место, где потеряла своего пыжика. Однажды на коротком отдыхе Митрук пожевал вяленого мяса и сильно захотел пить. Попробовал воды из озерка — невкусно, землёй пахнет и мхом, и вдруг увидел: у важенки вымя как налитое, полным-полно молока. Митрук осторожно потянул за сосок. Брызнула тёплая струйка. Важенка с места не трогалась. Тогда Митрук сбегал в чум и принёс глубокую деревянную миску, из неё он по утрам хлебал суп. Оглядевшись по сторонам, Митрук стал доить важенку. Одной рукой миску держит, а другой доит. Набежало уже полмиски, а молоко всё идёт — белое, густое, как сметана. С тех пор Митрук и стал доить олениху, когда рядом никого не было. И всё-таки как-то раз Митрука увидели за этим занятием. Мать и отец ничего не сказали, только улыбнулись. А сестра Маринка принялась его высмеивать: «Ха-ха, у нас новый оленёнок объявился!» Митрук от стыда зажмурился и хватил миской о землю. Важенка дёрнулась, и Митрук упал. Острые копыта оленихи прошли возле самого лица. Теперь Митрук каждое утро ждёт, когда начнут запрягать оленей в нарты. «Мама» хоть и смирная, а подходить к ней всё равно боязно, если она не привязана. Но вся беда в том, что важенку запрягают не каждый день, бывают и «выходные». Вот тогда Митруку плохо. Попросить прямо, чтобы важенку привязали, он стеснялся. Остаётся одно — упасть на землю, лягаться и реветь. Разве же это капризы, когда человеку хочется молока? В конце концов рёв Митрука надоедает матери. Она привязывает важенку к нартам, но Митрук не сразу принимается за дело — ждёт, пока на него перестанут обращать внимание. Только тогда он подходит к оленихе. Когда Митрук напьётся молока, у него даже обида на сестру проходит. Ну и чем плохо, что у него две мамы? Ведь ни одна из них его не обижает, правда? Однако вскоре Митруку пришлось расстаться со своей кормилицей: у важенки появился новый оленёнок. Поначалу Митрук очень сердился на него — ведь молока на двоих не хватало. Но потом они стали большими друзьями. АВКО