— Можно мне еще раз понюхать? — Понюхать что? — Этот аромат. Он такой легкий и радостный. Я никогда не встречал такого приятного запаха. — Это всего лишь духи. Она принесла маленький флакончик, должно быть хрустальный. На дне еще оставалось немного духов. — Возьми, так ты сможешь радоваться, когда захочешь. И еще возьми вот это, потому что ты молодец. Она дала мне шоколадку, плитку Marabou. На обертке две коровы безмятежно паслись на золотом летнем лугу. Как она догадалась, что я люблю шоколад? — С Рождеством! — сказала дама. Мне показалось, что она стала еще больше похожа на фею. — С Рождеством, — ответил я. Глава 5. Танец со шваброй По дороге домой я зашел на площадь и собрал в мешок ветки и щепки, оставшиеся там, где Гранфорс продавал елки. На улицах было темно и пустынно. В эту зиму фонари не зажигали. А на окнах были темные шторы — для светомаскировки, чтобы бомбардировщики сверху не видели домов. Но у нас в квартире было светло. Мама уже пришла домой. Она завела патефон и кружилась по комнате со шваброй. Прижимала ее к себе и скользила по паркету, прикрыв глаза, словно во сне. Песня называлась «Cheek to Cheek» — «Щека к щеке». «I’m in Heaven», — пел Фред Астер. Это в честь него меня так назвали. — Привет, — сказала мама, заметив меня, — вот, пытаюсь согреться. Конечно, танцы со шваброй — это совсем не то. Но ничего не поделаешь. — Не то что с папой танцевать, верно? — Вот именно. Она любила танцевать с папой. Они так и познакомились. Но сейчас папины танцевальные туфли стояли в гардеробной одни, без его ног, и скучали. Как и мы с мамой. Но нам не хватало его целиком. — А вдруг папа все-таки сможет приехать на Рождество? — Он написал, чтобы мы на это не надеялись. Такие вопросы решают на самом верху. — Дурацкая война! — Да, пусть будет проклята эта чертова война! — и она швырнула швабру в угол. — Ты что, нельзя так ругаться! — Можно, когда речь о войне, то можно. Мама посмотрела на папину фотографию на печной полке. И на свою, что стояла рядом. На ней она сложила руки на круглом животе и улыбалась, потому что там внутри был я. Но теперь мама не улыбалась, хотя так же держала руки на животе. — Как бы я хотела, чтобы он приехал! — вздохнула она. — Ну хотя бы на пару часиков. — Когда любишь, всегда грустишь в разлуке… — вздохнул и я вслед за мамой. — Да, в любви радость и грусть всегда рядом. — Верно, — согласился я. Я капнул из флакончика на указательный палец и поднес его к маминому носу. — Чувствуешь запах? Тебе нравится? — Очень приятный. Откуда это у тебя? — От одной покупательницы. Она была похожа на фею. Вот увидишь: скоро все наладится. А на это ты сможешь купить продукты к Рождеству. И даже гиацинт, он тоже хорошо пахнет. Я отдал маме деньги, которые получил от той дамы. А она крепко меня обняла. — У нас все будет хорошо в это Рождество. Даже если будем только ты, я и мой животик. Не пора ли уже доставать наш вертеп? — Конечно, пора, — подхватил я. Мы поставили вертеп со всеми деревянными фигурками так, чтобы папе с печки было видно. Это ведь он когда-то их смастерил. Он был хороший столяр, как и папа Иисуса. Мама разглядывала младенца. А я — двух коров. Они были совсем как те, на шоколадной обертке. Я вспомнил про шоколадку, и у меня потекли слюнки. Но я решил приберечь ее к Рождеству. Может, дам маме три дольки. Или две. Мама устроилась на диване, чтоб довязать какую-то вещицу, а я натянул пижаму, почистил зубы и прошмыгнул в гардеробную, чтоб немного посекретничать перед сном. — Ты чем-то расстроен? — зашелестело в трубе. — У тебя был неудачный день? — И да, и нет. Я встретил фею, которая купила елку. Это было хорошо. А плохое было хуже некуда. — Что так? — Помнишь девочку, о которой я тебе рассказывал утром? — В которую ты влюблен? — Да. У нее не получался один пример на контрольной по математике. Я хотел подсказать ответ, чтоб она не расстраивалась. А она не поняла. Записку заметили, и мой обман раскрылся. Она так разозлилась, что сломала линейку. — Когда любишь, нельзя обманывать, — послышалось в трубе. — Ну да. Что же мне теперь делать? — Поговори с ней. — Я боюсь. — Любовь не для слабаков. Ты должен быть готов чем-то пожертвовать. — Наверное. А когда ты приедешь домой? — Когда отпустят. Как только тот идиот с черными усиками сдастся. Ты зубы почистил? — Да. — Тогда спокойной ночи. Еще поговорим. И голос пропал. Наверное, ему надо было обратно в Норланд. А мне — в постель. Я лежал и думал, чем бы я мог пожертвовать ради любви. A когда придумал, встал, вырвал страницу из старого комикса про моряка Попая и завернул это так красиво, как умел. Потом снова лег. В ту ночь я видел самый лучший сон. Мне снилось, что в центре площади стоит огромная елка и сверкает сотнями лампочек. Что на окнах нет больше темных штор, и в каждом горит рождественская звезда. А дама, которая купила елку, сидит на крыше обувного магазина и улыбается, будто она все это наколдовала, словно фея.