Мама раздвинула темные шторы и распахнула окно. — Вы что там, с ума сошли? — крикнула она. — Такой грохот устроили! Забыли, что сегодня сочельник? — Ну да, — прохрипел кто-то снизу. Во дворе стоял военный мотоцикл с коляской. Мотор дымился. От водителя в кожаном шлеме и мотоциклетных очках тоже шел пар. Он поднял закоченевшую руку в перчатке и попытался помахать. — Фред! Эдит! — позвал он. — Идите помогите мне. — Эдвин, — вскрикнула мама и покачнулась, так что едва не потеряла сознание. — Папа! — заорал я. Потому что это действительно был он. Он заморгал, когда мы соскребли иней с его мотоциклетных очков. Я обнял его. Мне показалось, что я прижимаю к себе снеговика. В коляске рядом с ним сидел какой-то бородатый тип в офицерской фуражке. Он вообще не шевелился. — Привет, — проговорил папа слабым, но радостным голосом. — Наконец-то я доехал! Фред, сбегай за Гранфорсом и попроси его отнести меня наверх. Сам я не могу сдвинуться с места. Он так долго ехал в этой ледяной стуже, что не мог теперь разогнуть ноги. Они окоченели и застыли как гипс. Если по ним постучать, раздавалось «тук-тук». — Я мигом, — крикнул я. И помчался со всех ног. А сам думал: вдруг это только сон? Поэтому мне хотелось успеть прибежать обратно, пока я не проснулся. Когда я вернулся с Гранфорсом, мама согревала папу поцелуями. Щеки его уже заметно порозовели. — А с этим что будем делать? — Гранфорс, поднимая папу, кивком головы указал на коляску. — С майором? Пусть пока здесь посидит. Гранфорс взвалил папу на плечо, как мешок с картошкой. Папа лишь тихонько постанывал, пока его тащили на четвертый этаж. Ноги его оказались удачно согнуты под правильным углом, и Гранфорс благополучно опустил папу в кресло перед печкой. Мама открыла дверцу, чтобы стало еще теплее. Папа сидел, улыбался и оттаивал. — Мне удалось одолжить мотоцикл у вестового мотоциклетной роты. К сожалению, я вырвался лишь на пару часов и завтра утром должен снова быть в части, на своем месте. — И все-таки ты здесь! Это просто чудо какое-то! — воскликнула мама. — Конечно, чудо! — подхватил я. Мы с мамой встали перед ним, чтобы ему удобнее было нас рассмотреть. Папа не был дома так долго, что успел забыть, как мы выглядим, — так он сказал. Я чувствовал, как жар от огня в камине обжигает мне спину. — Как же ты страшно вырос, — сказал папа. — Не так уж и страшно, я один из самых маленьких в классе. — А ты прямо вся сияешь, — обратился он к маме. Она улыбнулась: — Это Фред мне подарил счастливые духи! Папа захотел поближе ощутить их аромат, и мама подставила щеку прямо к его носу. Пока он вдыхал этот необыкновенный запах, мама рассказала, какой подарок приготовила для него к Рождеству. От этой новости у папы по щекам потекли слезы, будто он в самом деле начал таять. — Как же мне повезло! Как же нам всем повезло! — повторял он. Он вскочил, ноги у него сразу согрелись. Обнял маму и позвал меня. Мы стояли обнявшись и покачивались в его объятьях, словно не было на свете этого идиота с черными усиками. Вдруг мама спохватилась: — Боже мой, мы совсем забыли про того беднягу! — Какого такого беднягу? — удивился папа. — Того, что остался в коляске. Правда, нам особо нечего поставить на стол. — А, майора, — вспомнил папа. — Да, надо пойти его проведать. Он обещал всех угостить. Мы спустились во двор. Тот, в коляске, даже не пошевелился за это время. Он не взглянул на нас, когда мы подошли, и не издал ни звука. Сидел завернутый, как мумия, в серое солдатское одеяло. Офицерская фуражка была застегнута под подбородком, чтоб не сдуло ветром. Видны были красные щеки и большая белая борода. — Кто это? — спросил я. — Майор Хлеб-о-сол, — сказал папа. — Я подобрал его по дороге, когда заезжал к приятелю на хутор. Когда мы сняли с него фуражку, маску с белой бородой и одеяло, то обнаружилась его настоящая сущность — на самом деле это был мешок, наполненный фантастическими яствами: там были хлеб, масло, сыр, отварной окорок, яблоки, сосиски — сколько душе угодно. — Отнесем все это наверх и будем пировать, — сказал папа. В полном блаженстве мы пили и ели все, чем угощал майор. Папа то и дело вставал с места, чтоб еще раз вдохнуть аромат маминых духов. Мама время от времени принималась смеяться, поглаживая живот, хотя никто ничего особо смешного не говорил. А я изредка отрывал взгляд от тарелки, чтобы убедиться, что папа действительно сидит на своем обычном месте за столом. После ужина папа получил остальные рождественские подарки. Связанные мамой теплые длинные рейтузы с сердечком на попе. — Чтоб ты чувствовал, как я тебя люблю. Потом мама подала папе мой табель, свернутый в трубочку и перевязанный красной ленточкой. — А это что такое? — папа показал пальцем на оценку по поведению. Тут мама рассказала ему про скелет, которому я наклеил черные усики. Про то, как разозлился директор. И про выговор, который написала учительница. Тогда папа засмеялся, обнял меня и сказал: — Какой замечательный подарок получился! И я вручил ему последний пакет. В нем были новая сапожная щетка и черный крем для обуви «Викинг». — Ты точно знаешь, что нужно, — обрадовался папа. Он достал свои черные выходные туфли, начистил их до блеска и завел граммофон. А когда запел Фред Астер, пригласил маму на танец. Я лег на диван и открыл зеркальце, которое подарила Эльза. Но не успел взглянуть в него, как зазвонил телефон. — Ты подойдешь? — спросила мама, не отрывая своей щеки от папиной. — Кто бы это мог быть в такое время, да еще в сочельник? Я поднял трубку, все еще держа зеркало в руке. Это была Эльза. — Привет, знаешь, что я делаю? — Нет. — Я ем шоколад. Это самый вкусный шоколад, который я когда-либо пробовала! Спасибо тебе. А ты что делаешь? — Смотрю на себя в зеркальце. — Ну, тогда ты видишь того, кто мне нравится, — сказала она. И тут случилось что-то странное. Я увидел того, кто, несмотря на распухший нос, был весьма неглуп и улыбался так, что не мог выговорить ни слова. За моей спиной Фред Астер пел «I’m in Heaven». — Как ты? Еще здесь? — спросила Эльза. — I’m in Heaven! Я на небе! — Я так и поняла. Увидимся завтра? — Ну конечно! — ответил я. А папа и мама тем временем танцевали у елки, прижавшись щекой к щеке.