— Чёрт, камин… — с трудом поднимается и выходит за дровами, а я нахожу среди пакетов вожделенную упаковку трусиков-подгузников, мимоходом отмечая, что они те же самые, что покупала я, натягиваю на сына и немного выдыхаю. — Пименов, кстати, уволился через месяц после тебя, — говорит, закладывая дрова, — а через пару дней, не поверишь, я лично в шоке был, ужасная трагедия — попал под машину. Под фуру, если точнее. С асфальта долго соскребали… — Давай без деталей, — морщусь, суя сыну в рот ложку, и он тут же копирует, отказываясь есть. — Ну, пожалуйста… — хнычу, обращаясь уже к сыну, а Соболев возмущается: — Да я молчал! — Я не с тобой, — огрызаюсь в ответ, — значит, у Пименова уже не спросить… а точно он? Если уж соскребали… — И как прикажешь проверить? — отвечает едко, но тут же меняет гнев на милость: — К тому же, это уже не важно. Два года прошло, если и жив, удрал так далеко, что хрен найдёшь. Сын делает крен на стуле, заваливаясь вбок, я отбрасываю ложку на пол и ловлю его, Тимур поворачивается на звук и шумно вздыхает. — Я сейчас всё уберу, — цежу сквозь зубы. — Проблему это не решит. Ни одну из, — встаёт с колен, пристраивает у камина решётку и ворчит: — Нагреется в момент. И огонь открытый… Надо было растопить, когда Ромка заснёт. — Ты бы заснул раньше или он от звуков проснулся… — пожимаю плечами, поднимаю с пола ложку, облизываю и вновь начинаю кормить ей сына. — Эм… — Соболев смотрит во все глаза, комментарий застрял у него в горле, но он сдерживается. — Есть другой вариант, но он тебе не понравится. — Можно я хотя бы буду решать сама относительно своих ощущений? — отвечаю язвительно. — Особняк со всеми удобствами, нянька в помощь, но вооружённая охрана по периметру. — Чтобы сына не похитили или чтобы я не сбежала? — хмыкаю в ответ. — Оба варианта… — слабо морщится и идёт к столешнице. Берёт тряпку и убирает еду с пола. — Подумай. Резкие перемены в нём напрягают. Чувствуется какой-то подвох, потаённый смысл, но уловить его, нащупать не получается. К концу войны с едой это непонимание начинает раздражать, я подхватываю сына и вместе с ним нависаю над растянувшимся на полу Соболевым. — Что? — спрашивает устало, не открывая глаз. — Чего ты добиваешься? — Добиваться я ещё даже не начал… — бормочет невнятно и слабо улыбается, — но, чувствую, что придётся. — Тимур, я с трудом сдерживаюсь, чтобы не начать тебя пинать. И то только потому, что не хочу, чтобы сын считал, что насилие — это нормально. — Насилие в семье — вообще не нормально, согласен. — А, так ты в семью поиграть решил? — усмехаюсь, делая шаг назад. — Заскучал? Хочется новых ощущений? Или сорокалетний ловелас в глазах бизнес-партнёров выглядит несолидно? — Сына не пора укладывать? — демонстративно зевает, а я язвлю: — Мой сын, когда хочу, тогда и укладываю. — Ну, права голоса у меня нет, спорить не буду… но и глаза на месте, хоть сейчас и закрыты. — О чём ты? — пытаюсь прикинуться идиоткой и начинаю грызть нижнюю губу в очередном паническом припадке. — Завтра, Дин… — слабо стонет в ответ, — всё завтра. — Если ты намекаешь, что Ромка от тебя — ты заблуждаешься! — Диана! — рычит и садится, широко распахнув глаза. — Все ваши хитрости — полная туфта, это ясно? Я прекрасно знаю, что аборт ты не сделала, что день рождения сына — двадцать пятое мая! Я сделал чёртов тест на отцовство ещё до твоей выписки из роддома, чтобы убедиться, что он мой! Не лечи! — То есть, — вношу ясность, проглатывая ком в горле и пытаясь не расплакаться от горечи и обиды, — ты знал, что я от тебя родила, наверняка, стопроцентно, но… — говорить дальше уже просто не получается. Нижняя губа дрожит, сын на руках начинает волноваться и капризничать, но поставить точку всё равно нужно. Начинаю переодевать Ромку, слегка успокаиваюсь и говорю: — Дом с удобствами. Ко мне не подходишь, к ребёнку — тем более. В идеале, если он вообще не будет тебя видеть, достаточно того, что он называет папой одного чужого дядю, — в ответ давящая тишина и пристальный взгляд. Не вижу. Чувствую. — Это ясно?! — повышаю голос, не поворачивая головы. — Как день. 9 Десять человек по периметру и двое в доме, один у главного входа, второй — у выхода на задний двор. Мне милостиво позволено покидать территорию, но, разумеется, одной, чего я, разумеется, не делаю. Выглядит, может, и заманчиво, но больше похоже на билет в один конец. Завтра будет неделя, как мы здесь. С тоской думаю о том, что пропустила первый день рождения сына, как настоящий, так и вымышленный. Ни тебе воздушных шаров, ни красочных растяжек, ни большого красивого торта с фигурками из мастики, которую сыну нельзя, а я терпеть не могу. Помимо охраны в доме ошиваются повар, уборщица и няня, которую к ребёнку я не подпускаю, да и готовлю сама. Соболев уходит рано утром, появляется поздно вечером или в ночи, трезвый и злой. Смотрит волком, разговоров не начинает, пару раз украдкой проходил в спальню и долго стоял над кроваткой сына, пока я не начинала ворочаться «во сне». То ли в самом деле какие-то чувства шевельнулись, то ли проверяет сохранность своего актива — хер пойми, я на всякий случай не впечатлилась, но его присутствие рядом вносило такую сумятицу в душу, давало такую надежду, что хотелось зажмуриться и очнуться два года назад. Когда я сказала ему, что беременна, он ахренел, сдрейфил, но не сбежал. А теперь… этого времени и этого момента уже не вернуть. Если только… — Твою ж сука мать… — тяну тихо, но вслух. Охранник косится на меня, а я спрашиваю громко: — Какое сегодня число? — Третье, — отвечает, сверившись с телефоном. — А что? Какие все любопытные! — За квартиру заплатить забыла, — отвечаю, скривившись. А теперь считаем… задержка три дня. Последние две недели секса вообще не было, перед этим — Соболев, до него в этом цикле с Артёмом ничего не было. Зараза плодовитый! Как умудрился-то вообще?! Ещё с кесарева чуть больше года, небезопасно… «А решение-то ты уже приняла, да?» — хмыкает внутренний голос, а я тяжело вздыхаю. Время ещё есть. Надо убедиться и выяснить, какого чёрта происходит, после этого… забрать маму и уехать подальше. Аборт я сделать не смогу. Не от него. — Да ну какого ж… — бормочу обречённо и слышу, как к дому подъезжает машина. «Рано!» — встрепенулся внутренний голос, а я скривилась: и это рано и то не к месту. Сделала хмурое лицо, всучила Ромке половник, чтобы задобрить, но ретироваться не успела: входная дверь открылась. — Не дурно! — слышу родной голос и по телу разливается приятное тепло. — Ба-ба-ба! — радуется сын и несётся встречать, размахивая половником. — Счастье моё! — тянет мама певуче, а я выхожу в просторную прихожую и вижу, как Соболев треплет по волосам Ромку, а тот отдаёт ему кухонную утварь, чтобы вцепиться в бабушку. — Давно я его в руках не держал, — фыркает Тимур, — спасибо, мужик! Я сурово хмурюсь и подхожу. — Сынуль, помаши дяде ручкой, он уже уходит, — говорю ласково, сын машет, а Соболев стискивает зубы с такой силой, что заостряются скулы. — На два слова, — говорит, не разжимая челюсти. Подхватывает меня под локоть и тащит за собой в гостиную. — Ромка тут босой бегает, — говорю язвительно, намекая на то, что он не разулся, но он не реагирует. Закрывает за нами распашные двери, толкает меня к стене, сверкая глазами от злости, берёт за запястья и прижимает кисти к стене над моей головой. — Ахренел? — хочу спросить едко, но голос слегка хрипит. Во рту пересохло, сердце колотится, в глаза ему таращусь и понимаю, что если он продолжит — сопротивляться не смогу. — Вспоминай, — шепчет на ухо, наклоняясь, — вспоминай каждое моё прикосновение, каждое слово, каждый свой стон, каждый синяк. Всё вспоминай, до самого последнего раза два года назад. Бесконечно прокручивай в своей голове, соображай, сопоставляй. Обстоятельства изменились, Диана, всё резко поменялось, всё встало с ног на голову и на этот раз я не собираюсь оставаться в стороне, — опускает мои руки вдоль тела, отпускает и кладёт ладони на мои щёки, нежно целуя в губы: — Ты выйдешь отсюда с сыном, когда станет безопасно, не раньше. Но даже не мечтай, что на этом всё закончится. Я ещё даже не начинал. Отстраняется и выходит, оставив двери распахнутыми, а мою душу — вывернутой наизнанку. — Дорогой, ты уже уходишь? — спрашивает мама медовым голосом. — Дела, — вздыхает Соболев, — располагаетесь, готовьте список необходимого, как договаривались. — До встречи! — мама само очарование и это начинает страшно бесить. Входная дверь хлопнула и я появляюсь в прихожей разгневанной фурией, всклокоченной, взъерошенной. Внутри. — Даже не думай с ним любезничать! — шиплю на неё, а мама вскидывает бровь, держа Ромку за руку. — Почему нет? Приятный молодой человек. — Молодой, — передразниваю, скривившись, — да он младше тебя меньше, чем на двадцать лет! — О, милая, двадцать лет — это целая жизнь, — удивляется в ответ, — к тому же, он позаботился обо мне, я ему благодарна. За себя и за тебя, кстати, тоже. Или тебя тут голодом морят? — ухмыляется и окидывает хоромы долгим взглядом. — Только не говори, что повелась на всю эту мишуру, — презрительно вздёргиваю верхнюю губу.