А я всё, я закончилась, нет сил даже на то, чтобы подняться. И решимость куда-то делась, испарилась, растворилась в воздухе. И шанс свой просрала. Вставать надо, домой ехать, а с утра, к пробуждению сына, к Артёму, но я просто не могу заставить себя пошевелить хоть пальцем. Мне придётся умолять конченого мерзавца! Не мудака даже, классический мудак прямо за дверью, настоящего ублюдка и манипулятора, два года прикидывающего милым и заботливым. Да так, что у меня не возникло и тени сомнения на его счёт. Поворачиваю голову и вижу плинтус. Хороший дом, ремонт в подъезде лучше, чем у меня в квартире. Дверь вновь открывается и он спрашивает резко: — Чего тебе? — Он забрал его, Тимур, — отвечаю тихо, продолжая разглядывать плинтус, — забрал моего мальчика. И довёл мою маму до третьего инфаркта. — Надо было остаться дома, — бормочет недовольно и выходит на площадку, приседая и поднимая меня на руки, — надо было просто остаться вчера дома. 5 Я уснула. Стыдно признаться, но, когда он поднял меня, когда понёс в квартиру, я почувствовала себя в безопасности, почувствовала опору, расслабилась… слишком уж. Как будто кто-то щёлкнул выключателем и свет внутри меня погас. Открываю глаза и осматриваюсь. Когда я была тут в прошлый раз, было как-то не до интерьера… впрочем, смотреть особенно не на что. Точно спальня, большая кровать, шёлковое постельное белье, траурно-чёрное, плазма напротив, на стене, не кронштейне, провода торчат неаккуратно (но, похоже, ему начхать на этот весь ваш уют), и шкаф с зеркальными дверьми. Его я помню отчётливо, в нём отражается постель и всё, что на ней происходит. Плюс один в копилку моих послеродовых комплексов. Дверь в комнату закрыта, я поднимаюсь и подхожу к ней, прислушиваясь. Тишина. Выхожу, прогуливаюсь по квартире, но кроме меня в ней никого нет. Даже странно, что он ушёл по своим делам и не вышвырнул меня, ну, скажем, в окно. Чтоб в одном лифте вместе не ехать. Достаю мобильный и на пяти процентах успеваю позвонить в больницу, чтобы услышать, что мама до сих пор в реанимации. Стараюсь рассуждать флегматично и философски — она ещё со мной и это главное. Нахожу ванную, с тоской смотрю на роскошное джакузи и умываюсь. Плюю на приличия и чищу зубы его зубной щёткой. Надеюсь, он не слинял на очередной курорт, я всерьёз намерена его дождаться и попытать-таки счастье. Иду на кухню и вижу свежесваренный кофе в кофемашине на подогреве. Впрочем, кто сказал, что ему не неделя? На вкус неплохо, я неприхотлива. Смотрю на холодильник голодными глазами, мысленно махаю рукой на условности и открываю дверцу в надежде увидеть богатый ассортимент, подобающий жилищу, но полки девственно чисты. Такое ощущение, что он абсолютно новый. Открываю морозилку и вижу две бутылки водки и пачку пельменей. А, нет, всё в порядке. Пельмени, так пельмени. Вода закипает, а в коридоре слышится шорох. Напрягаюсь всем телом, как струна, и жду, когда он пройдёт, но ничего не происходит. Слышу лишь движение и осторожные шаги в сторону спальни. Теряюсь в догадках и иду проверить. Вижу самое прекрасное, что когда-либо видела. Ретируюсь на кухню, торопливо вытирая подступившие слёзы, медленно и глубоко дышу и успеваю вернуть себе облик человека, а не растаявшего на жарком солнце ошмётка розовой сахарной ваты. — Мелкий подставщик! — говорит Тимур возмущённым шёпотом. — Вырубился в лифте! Я стою к нему спиной и глупо улыбаюсь. Чёрт возьми, как приятно. Какое же это счастье видеть Ромку! Какое же это счастье видеть Ромку на его руках… — Спасибо… — разворачиваюсь со слезами на глазах. Похер, не могу сдерживаться. — Слушай очень внимательно, — вновь воскресает в нём мудак, — мелкий проснётся и вы оба — на выход. Это ясно? — Как день, — отвечаю через силу. Кого ты из себя строишь, Соболев? Такой резкий, грубый, формулировка только подкачала. «Мелкий проснётся…» — фыркаю мысленно и едва сдерживаю улыбку. — Хули ты лыбишься, я понять не могу? — рычит вполголоса. Похоже, не получилось. Похер, не могу сдерживаться! Подхожу в два шага и обнимаю его, обхватив руками за торс. — Завязывай, — голос недовольный, немного брезгливый, а у меня эмоции через край и я ничерта не могу с этим поделать. — Спасибо! — говорю с чувством, продолжая прижиматься к нему, а он пытается убрать с себя мои руки. — Спасибо, Тимур! Я могу как-то отблагодарить тебя? — А, это, — ухмыляется в ответ, — вставай на колени. Вот он, внутренний мудак. Проснулся, плечи расправил, подбородок вздёрнул. Ну, здравствуй. Давно не виделись. Мои руки разжимаются. Желания благодарить уже нет, обида подкатывает к горлу, но я послушно опускаюсь на колени. — Н-да, брюнеточка, как низко ты пала за последние годы… — тянет с брезгливостью и делает шаг назад. — Мелкий проснётся — на выход. На счёт твоей матери договорился, из реанимации поедет в частную клинику, адрес пришлю в сообщении. На счёт бабок не парься, перевозку уже оплатил, из клиники счёт придёт мне. И на этом — всё. Не приезжай сюда, не сиди под дверью, не впутывай меня в свои семейные разборки, мне это не усралось, ясно? — я молча смотрю куда-то на уровень его ширинки, а он слегка повышает голос: — Ясно? — Как день, — отвечаю голосом без выражения, продолжая стоять перед ним на коленях. — И вымой ноги, ты мне полы пачкаешь, — вновь брезгливость в голосе, а по моим щекам текут слёзы. Хочется высказать ему всё. Всю обиду, накопившуюся за два года, все невысказанные обвинения. Бросить в лицо, швырнуть в него чем-нибудь потяжелее, но я остаюсь неподвижна, пока он не выходит. Пусть упивается своим превосходством, главное, что Ромка со мной, а маме окажут надлежащий уход. Не знаю, как он всё устроил, да и плевать. Ради этого можно засунуть свою гордость себе подальше. Поднимаюсь, выключаю плиту, сливаю воду в раковину и иду в ванну мыть ноги. Они в самом деле ужасно грязные… Иду в спальню, ложусь на кровать рядом со сладко спящим сыном и не могу оторвать взгляда, пока он не просыпается. Тут же поднимаю его на руки и выхожу в коридор. Сую ноги в шлёпки и вешаю на плечо свою сумку, намереваясь уйти по-английски, но он выходит в прихожую. — Проснулся? — спрашивает очевидное, а я бурчу в ответ: — Нет. Едва заметно ухмыляется, я поудобнее перехватываю Ромку и выхожу. Куда я пойду? На мне судебное предписание. Мой сын, с лёгкой подачи Артёма, уже не мой. Я не имею права быть матерью по закону. Домой нельзя… к маме? Вариант. Пожалуй, единственный. Закроюсь и сделаю вид, что меня нет. Нажимаю на кнопку вызова лифта и дверь распахивается. — Забыл сказать, — говорит Тимур мне в спину, — это судебное постановление — полная херня. — В смысле? — я ошарашено разворачиваюсь, а он строит недовольную мину. — В прямом. Была бы чуть умнее, позвонила бы сразу и уточнила. — Была бы чуть умнее, не связалась бы с тобой, — бурчу себе под нос и отворачиваюсь. — Пожалуйста, — отвечает язвительно, но дверь не закрывает. Лифт поднимается как будто из преисподней, мучительно медленно, но взгляда на себе я не чувствую. Слегка поворачиваю голову и вижу, как он таращится на Ромку. Чёрт, только этого не хватало! Перехватываю сына так, чтобы не было видно лица, но он решил, что надо поиграть в прятки и выныривает из-за меня, радостно гогоча. — Заяц, замри, — ворчу ему на ухо, но мои слова эхом разносятся по лестничной клетке. Где этот чёртов лифт?! Наконец-то двери начинают отъезжать в сторону, а я сую одну руку в сумку и нащупываю флешку. Показать или нет? Ибрагим его партнёр, Али правая рука Ибрагима, Артём инвестор, а встреча выглядела подозрительно и чёрт знает, что это значит. Прохожу в лифт и кидаю её ему. — И Пименов, — говорю в довесок, перед самым закрытием дверей. Он ловко ловит флешку одной рукой и смотрит с недоумением. Спускаюсь, выхожу из подъезда и вижу Артёма, тут же начав пятиться назад. — Ловко, — хмыкает презрительно и подходит ближе, прижимая меня к двери. Обратного пути нет и я вскидываю подбородок, отвечая дерзко: — А ты на что рассчитывал? Что доведёшь мою мать до инфаркта, заберёшь у меня сына, а я приползу к тебе на коленях? Артём морщится и спрашивает угрюмо: — Любовь Михайловна в больнице? Как она? — У тебя хватает совести спрашивать?! — вскрикиваю возмущённо, сын дёргается, а я продолжаю уже спокойно: — Жаль, что я с самого начала не разглядела, какой ты. Жаль, что я прожила с тобой два года. Жаль, что я когда-то написала и позвала к себе. — А тебе плохо было, да? — кривится в ответ. — Страдала и мучалась каждый день. Каждый, сука, день, когда я пилил через весь город чтобы только погулять с сыном! Ах, ну да, прости! С твоим сыном! — Ты привязался к нему, я это вижу…. — пытаюсь говорить спокойно, но это даётся всё труднее. — Привязался?! — орёт на всю улицу, тараща на меня свои и без того большие голубые глаза. — Опомнись, Ди! Ни ты, ни твой ребёнок не нужны больше никому, кроме меня! Я почти повелась. На предыдущей фразе, на нервах, на эмоциях. — Да пошёл ты… — слабо морщусь в ответ и обхожу его, двинувшись в сторону остановки. — Дура! — кричит мне вслед. — Ты дура, Ди! Ты пожалеешь, но будет поздно! И вот опять намёк на некие события, которые в скором времени обязательно произойдут. События, из-за которых охрана в подъезде скорее необходимость, чем блажь. Зараза… у мамы жить нельзя. Что бы там не происходило, искать начнут в первую очередь именно у неё. Но не сегодня. Сколько он мне там дал? Три дня? Значит, ещё два у меня есть крыша над головой, шанс собрать самое необходимое и занять в долг без намерения отдавать. Смотрю на часы и понимаю, что до дома без истерики мы не доберёмся, если Романа Тимуровича не покормить в ближайшие двадцать минут. Супермаркет, детский кефир, банан. Сойдёт. Сажусь на лавку на автобусной остановке, вставляю трубочку в пакет и сын выдувает содержимое практически залпом. — Котик, дядя Артём тебя вообще не кормил? — спрашиваю тихо, ворчливо, попутно доставая ещё одну упаковку.