Кольнет где-то глубоко-глубоко в самое сердце — «косюка», ответит тихо: — В другой раз, Соня. — И слушает, как зазывает гармонь, растекаясь по черным улицам деревни. Опять скользит иглой Лизка, а сама будто там, у крупного бревна, рядом с Ванькой сидит и тоже поет. А Ванька танцует с Сонькой, тяжело переступает ногами, потеет спиной и шумно дышит. — Медведь, все туфли оттоптал, — смеется Сонька. Она ленту вплетает в волосы, чтоб «покрасивше» быть и пояском затягивается, чтоб постройней. Махнет Ванька рукой: — Пойду я… Не умею. — По-эт… — язвит Сонька. — Ты бы про меня чего-нибудь сочинил. Иль не хочешь? — Отчего. Могу. Ванька спускается к озеру, закуривает, обжигая пальцы спичкой, и долго о чем-то думает, шепчет. Потом, разом поднявшись, идет к дому, усаживается за стол и царапает пером: Свет в окне твоем для меня горит. Мы пойдем вдвоем по лугам. Перечитает, распахнет окно. По деревне в редких огоньках окон крадется ночь. Ванька снова старательно целится пером. Ночь-то черная ляжет бархатом… В доме все спят. Ванька выпрыгивает в окно. Пробирается в сад, собирает в кулак цветы и кошачьим шагом, через улицу, неслышно крадется к Лизкиным окнам. Уголком глаза следит, как Лизка вышивает под низкой лампой, раздумывает и кладет на подоконник цветы. Ванька сам клеит конверты, вкладывает в них стихи и аккуратными буквами выводит адрес: «Москва, журнал «Юность». Дело обычное — послать письмо, но ему не терпится получить ответ, и Ванька трижды в неделю заходит на почту, справляется: — Нет ли мне? — Нет. — Наверняка будет, — говорит Ванька и опять ждет два дня, чтоб спросить. Как-то встретились с Лизкой вечером у колодца. Ванька шел с почты, а Лизка по воду. Не знали, с чего начать разговор. — В колодце ночью звезда плавает, как золотой ключик. Хоть черпай. Я знаю, не почерпнешь, а все ж пробовал… Лизка гремит цепью. Ведро глухо звякает о сруб. Вода блестит далеко, темная, ледяная. — Кончу на будущий год школу, в город поеду. Письма сюда буду писать. Идут рядышком. Покачивается у Лизки на плечах коромысло, осторожно переставляет она ноги, будто звезду несет в ведрах. А утречком, сидя на завалинке, Ванька щурится на солнце и грустнеет. — Ждать чего-нибудь всегда хорошо. Вот и жду… А то, как посмотрят на стихи — мне наплевать. Может во мне и таланту вовсе нету. Пусть. Я же пишу, что пишется… Я тебе подарю Закипающую зарю И озябший трепет осин, И густеющую синь… — Вань, и откуда ты слова такие красивые берешь? Складно больно, прямо петь хочется. — Сам не знаю, откуда берутся. Внутри, что ли, сидят. Не пойму. Текут, как вода. — Ой, хорошо… — Что? — Так… слушать… по лугам ходить. — Лизк, айда в луга. Я тебе стихи почитаю. Ванька берет Лизку за руку и тянет. — Не могу. За водой надо. Суп не варен. Иди один. — Одному чего там… Скукота. Ну тогда вечером к бревну приходи, гармонь послушаем. — Приду. Лизка убегает в дом. Зачем согласилась, чего ей делать у бревна, где хлесткие песни поют девчата, хорошо поют, словно шелк стелют. Но Лизка ждет вечера, вышивает, торопится, колет иглой пальцы… Нет-нет да взглянет на часы — медленно идут, подтянет гирю — вроде бы быстрее стучат. А когда спускаются, на деревню сумерки и с долгим мычанием, покачивая разбухшее вымя, бредут с лугов ленивые коровы, Лизка начинает собираться, и по щекам такой жаркий румянец растекается, что она бежит к рукомойнику, плещет холодной водой в лицо — не остывает румянец. Лизка тихо смеется, примеряет кофточку, разглаживает ладонью вышивку. Звезда встала над крышей, точно кто-то иглой приколол ее к небу. Лизка накинула платочек на волосы, притворила дверь и тихонько пошла к бревну. Петька, уронив голову на гармонь, будто вслушиваясь в одно ему понятное, перебирает пальцами по планкам. Поют девчата, и песня улетает далеко в луга, где кричит в роще глухая, ночная птица. Лизка стоит в стороне за деревом, ей тоже хочется петь, но она молчит и слушает. Вот Сонька тянет, легко, словно ниточка бежит. Ванька рядом с ней сидит, подперев руками голову, только папироска светится. Белым снегом, Белым снегом… Лизка подходит ближе, заколдованная песней. Чисто на душе. Вот-вот сама затянет, высоко, певуче. Сонька вдруг обрывает песню и вскрикивает: — Косюка… Давай сюда. Ох, девоньки, и споем. Но Лизка кидается прочь от маленького едкого — «косюка» и мчится куда глаза глядят, плеща белым платочком. Стучат каблучки по крепкой дороге, горько от слез на губах. Присаживается Лизка на траву у озера. Здесь когда-то услыхала она от Ваньки отчаянное — «косая»… и увидела в воде свое лицо. Черное озеро мягко лижет траву подле Лизкиных туфелек. — Лиз-ка-а… — зовет где-то Ванька. Крик ближе. Лизка сидит тихо, не шелохнется. — А я тебя везде искал… искал. — Ванька дышит тяжело, и слова получаются тяжелые.