Мать моя, очевидно, прислала денег, потому что мне сшили новый костюм. Я снова начал ходить в школу. Утро протекало точно так же, как когда мы жили в Петиморне: мама Тина варила себе кофе, разводила слабый кофе с маниоковой мукой для меня, готовила овощи мне на завтрак, укладывала бамбуковую корзину. И, наконец, давала мне последние наставления: — Не рви одежду, не отрывай пуговицы для игры в шарики, не бегай слишком быстро, а то упадешь и разобьешь коленки, не трогай вещи в комнате. Не балуйся. Потом она закуривала трубку, ставила корзину на голову и отправлялась в Петиморн. Потому что она продолжала работать на плантациях, как большинство жителей городка. В полдень я отправлялся домой, обедал, обыскивал комнату и, разыскав банку с сахаром, ловко добывал из нее свое любимое лакомство. Потом, если оставалось время, я отправлялся бродить в поисках фруктов. Вечером я задерживался около школы, чтобы поиграть с товарищами, потом возвращался на Фюзилев двор. Иногда я мыл лицо, руки и ноги у колонки. В ожидании мамы Тины я стоял у ворот и разглядывал людей: рабочих, шедших с завода, пассажиров, возвращавшихся из Фор-де-Франса на пароходике по Соленой реке, которая соединяла наш городок с морем. В этот час остальные жители двора тоже возвращались с работы. Многие, наверное, работали на заводе, недалеко от города, потому что они приходили домой обедать. Я не всех знал. Мама Тина мало общалась с соседями. Мазель Дели́с запомнилась мне, оттого что она особенно поразила мое воображение: маленькая старушка, худенькая, со сморщенным личиком, но с такой толщенной ногой, какой я еще никогда не видел. Из-под ее оборванной юбки виднелась одна нога, как у любой другой старой негритянки, но вторая нога, начиная от колена, была раздута, как огромная черная колбаса, а ступня была похожа на перевернутую тыкву. Непонятно было, как старушка умудряется двигаться. На Негритянской улице я уже нагляделся на распухшие ноги. Но слоновая болезнь оказалась самой страшной. К тому же мне рассказали, что тут не обошлось без «сглаза», порчи, которую наслал на мазель Делис отвергнутый воздыхатель. Я знал также мазель Мезели́, комната которой была рядом с нашей. Эта высокая женщина ходила дома в одной рубашке и посылала меня за ромом, когда к ней приходили гости. Был там мосье Туссе́н, который, наверное, работал на плантации; поверх штанов он носил фартук из мешковины, как рабочие в Петиморне. Была там толстая женщина с маленьким ребенком, который плакал весь день, потому что мать уходила на работу и оставляла его одного. Больше всех мне нравился мосье Асиони́с — сказочник, певец и барабанщик. Жена его Ти-Луиза считалась признанной танцовщицей бельэра, хотя она была не намного моложе моей бабушки. Мосье Асионис не работал ни на заводе, ни на плантации. Он сидел целый день дома, и почти каждый вечер за ним приходили, чтобы позвать его петь около покойника. Он вешал тамтам на спину, брал в руки палочку и уходил в сопровождении Ти-Луизы. Иногда его приглашают в несколько мест одновременно. Его умоляют, сулят ему большие деньги, вкусное угощение и выпивку. Он сердится, всех прогоняет, а вечером идет к самому настойчивому из клиентов. По субботним вечерам он уходит петь на плантации, и там между двумя лагиями смерти Ти-Луиза танцует бельэр как одержимая, по словам очевидцев. Мадам Попо́ мне тоже симпатична; она продает коросо́ль[15] и приготовляет маби́[16]. Есть на Фюзилевом дворе и другие жители, но, часто слыша их споры, смех и песни, я их редко вижу. Я не был в других комнатах Фюзилева двора, но я знаю, что все они похожи на комнату мамы Тины — маленькую, темную, со щелястым дощатым полом, который прыгает «на каждом шагу», населенную тараканами, крысами и мышами, не защищенную ни от дождя, ни от солнца. В уголке мама Тина соорудила постель из тех же четырех ящиков и досок, что и на Негритянской улице. Еще на одном ящике у изголовья постели она поставила плетеную корзину с нашим парадным платьем. Стол, полка, кухонные принадлежности расположены так же, как в хижине на Негритянской улице. Заглядывая к другим жильцам, я видел, что у них комната разделена на две части занавеской, обоями или газетами. Первая часть служила «комнатой», вторая — «спальней». Я долго гадал, почему мама Тина не поступила так же; потом сообразил, что перегородки устраивали только семейные женщины. ФАНТАЗИИ ВИРЕЯ В моей жизни произошла перемена: в четверг, вместо того чтобы отправляться с мамой Тиной в поля, я остаюсь в городке. Я больше не бываю в Петиморне. Как большинство городских детей, я прогуливаюсь в четверг по берегу Соленой реки. Вместе с товарищами я ловлю и мучаю потом маленьких крабиков, которые живут на берегу, пускаю куски дерева вместо корабликов, ловлю раков. Видя, как старшие бросаются в реку и, колотя по воде руками и ногами, переплывают на другую сторону, я научился плавать. Число моих товарищей значительно увеличилось. Особенно близко я подружился с Мише́лем, толстяком, которого мы зовем Пузырь за большое пузо. Он сильный и никогда не плачет. У Мишеля есть брат, слабенький, но страшный хулиган, и младшая сестра Орта́нз. Они всегда вместе. Я знаю также Соссо́, которого мы очень уважаем за то, что он хорошо плавает и окунает нас с головой, когда мы его не слушаемся. И еще Ками́ля, штаны которого не подчиняются никаким бретелькам и поясам и вечно спадают с его живота в самый неподходящий момент. Рафаэль остается моим лучшим другом, но мы видимся только в школе. Он живет далеко от нас, а потом, его мама всегда дает ему разные поручения после школы. Компанию Мишеля, Эрнеста, Ортанз и Камиля я ценю, главным образом, вне школы, например на реке. У меня есть еще один товарищ — он сидит на уроках рядом со мной; зовут его Вире́й. Учительница часто бьет его и упрекает за то, что он «ленив, как блоха», и «болтлив, как сорока». Несмотря на это, Вирей поражает меня. Он бронзового цвета, с волосами и кожей настолько блестящими, как будто он каждый день купается в кокосовом масле. Куртка тесна ему в плечах и в груди. Штаны, того и гляди, лопнут сзади. Он говорит таким голосом, что все оборачиваются, и, как он ни старается шептать, учительница всегда слышит его. Потому что у него уже голос мужчины, взрослого мужчины. Как у мужчины, у него растут волосы на руках и на ногах. Вирей — один из немногих, кто ходит в школу в ботинках. Отец его служит где-то управляющим. Мы все любим Вирея, и я счастлив сидеть рядом с ним. Вирей много знает и рассказывает нам потрясающие истории, которые мы слушаем затаив дыхание. Например, истории об оборотнях. О людях, которые по ночам могут превращаться в разных животных — иногда даже в растения — и в таком виде приносят зло людям по приказу дьявола. Вирей своими ушами слышал, что «летающие палки» — это оборотни, которые по ночам летают по воздуху и шумят при этом, словно ветер. Повсюду они сеют смерть и несчастья. Он советовал ставить деревянные кресты на крышах наших домов, потому что, как ему говорили, это единственный способ отогнать «летающие палки». Чаще всего оборотни являются в виде кролика. Например, вы возвращаетесь ночью с какого-нибудь праздника; вдруг что-то белое перебегает через дорогу — кролик! Это оборотень! Не забудьте перекреститься. Иногда оборотни принимают вид гигантских собак, которые попадаются по ночам на перекрестках, ослепляя прохожих горящими глазами, изрыгая пламя из пасти. Каково было наше волнение, когда однажды Вирей сообщил нам, что ночью по городу носится огромная лошадь на трех ногах. Когда наступает абсолютная тишина, можно услышать стук копыт. Вирей перечисляет нам имена жителей города, известных как оборотни; им надо оказывать почтение, не обижать их, не смеяться над ними: например, мосье Жюлидо́, мадам Бора́ф, мосье Годисса́р, мадам Тина. Он давал нам советы, как избежать козней зомби: всегда носить на теле, как он, веревку. Подтверждая то, чему меня учил мосье Медуз, Вирей говорил нам, что все беке, все богачи, — воры и оборотни. Кроме всяких «случаев из жизни», Вирей рассказывал нам сказки. Но он и их так рассказывал, как будто они происходили в действительности. — Жил-был мальчик сирота. Конечно, в деревне. В местечке вроде Курбариля. Мать его умерла, а мачеха была злая-презлая и била мальчика. Поло́ его звали, бедняжечку. Вечером, после ужина, мачеха стелила постели, и они ложились спать. У них была только одна комната. Потом мачеха задувала лампу, и Поло сразу засыпал. Поло спал крепко, но просыпался очень рано. При первом крике петуха. Так как ему некуда было спешить, он оставался в постели, но прислушивался к тому, что происходит вокруг. По мере того как свет проникал в окно, он начинал различать предметы в комнате. Один раз, открыв глаза, Поло увидел, что мачехи нет на постели! Где же она? И вдруг он услышал: «Уу-уу!» Но он не испугался. Что-то летало над крышей хижины. Потом шум прекратился, и в то же мгновение Поло почувствовал, как будто большая птица опустилась на крышу. На этот раз сердце у него забилось. Тут же он услышал, как открылась дверь и кто-то вошел в комнату. — Его мачеха! — воскликнул Рафаэль. — Но она была без кожи, — продолжал Вирей. — Господи! — Ободранная, как кролик, она вошла потихоньку. Поло не двигался. Мачеха зашла за дверь и сняла что-то с крючка — свою кожу! Она надела ее, как надевают штаны или куртку, немного встряхнулась и стала такой, как всегда. Днем Поло от нее здорово досталось. Ведь она была злая женщина, как я вам уже говорил. После этого Поло уже не заснул вечером, когда мачеха погасила лампу. Вскоре он услышал, как она встала и снова зажгла лампу. Она размахивала руками и бормотала какие-то слова, заклинания наверное, и кожа спала с нее, как белье. Она подобрала ее, повесила за дверь и — «уу-уу!» взлетела над домом. — Значит, она была летающая палка. — Поло и раньше не любил эту женщину, а когда узнал, что она оборотень, стал ее ненавидеть. Однажды она так выпорола его веткой лианы, что ободрала до крови всю спину! И вечером, ложась спать, она сказала Поло: «Дай-ка я положу примочку на больное место». В руках у нее был тазик с жидкостью, которой она стала промывать рану мальчика. Господи! Это был раствор соли. Представьте, как ему щипало, он прямо выл от боли. Когда она легла, ему пришла в голову одна мысль.