– Твоя идея, – напомнил он. – И мышку ты подкинул. Так в один миг я превратился в убийцу. И в тот же миг до нас долетел школьный звонок. Остаток пути мы мчались сломя голову, чтобы успеть к молитвам. Утренние молитвы всегда проходили в актовом зале. Мы занимали узкие деревянные скамьи, расставленные рядами, а учителя восседали на сцене в креслах, к нам лицом. Мы впятером успели заскочить на свои места в самый последний момент, когда директор в сопровождении учительской свиты уже входил в зал. Из всех педагогов Лландаффской соборной школы я помню только директора, но зато уж он запомнился мне очень хорошо; скоро вы поймёте почему. Звали его мистер Кумбс. Перед глазами всплывает картинка: надо мной возвышается огромный великан, где-то в вышине маячит лицо цвета ветчины, а ещё выше – шевелюра цвета ржавчины. Маленьким детям все взрослые кажутся великанами. Но самые великанские из всех взрослых великанов, обладающие невозможной, небывалой великанской статью, – школьные директора (и ещё полицейские). Вполне возможно, что мистер Кумбс был совершенно обыкновенным человеком, но у меня в памяти он навек остался великаном в чёрной мантии, наброшенной поверх твидового костюма-тройки. Мистер Кумбс прошествовал на сцену, чтобы, как обычно, пробубнить привычные утренние молитвы. Но этим утром, добравшись до последнего «аминь», он почему-то не устремился немедленно к выходу вместе с вереницей учителей, а продолжал стоять на сцене. И мы поняли, что сейчас будет важное объявление. Мы не ошиблись. – Всем выйти и построиться на спортплощадке, – приказал он. – Книги оставить на месте. Без разговоров. Вид у мистера Кумбса был грозный, ветчинное лицо угрожающе потемнело. Так бывало, только когда он очень сильно раздражался, и было ясно, что кому-то сейчас не поздоровится. Я сидел на скамье маленький и напуганный, впереди меня и за мной сидели рядами другие мальчики, и директор в чёрной мантии вдруг показался мне судьёй. И суд был по делу об убийстве. – Сейчас будет выяснять, кто убийца, – шепнул рядом Твейтс. Я похолодел. – Уже небось и полиция тут, – добавил Твейтс. – И чёрный воронок у дверей. Пока мы шли по коридору, в животе у меня всё крутило и вращалось, как вода в раковине с выдернутой пробкой. «Мне восемь лет, – твердил я сам себе. – Восьмилетние мальчики не бывают убийцами. Это невозможно». На спортплощадке стояло обычное сентябрьское утро, было пасмурно и тепло. – Построиться по классам, – командовал завуч. – Шестой класс – сюда! Пятый – сюда! В одну шеренгу! Живее, живее! Прекратить разговоры! Мы с Твейтсом и трое наших друзей учились во втором классе, так что, когда все встали плечом к плечу вдоль краснокирпичной ограды спортплощадки, мы оказались вторыми с конца по старшинству и по росту. Я помню, что, когда мы выстроились в одну шеренгу по периметру спортплощадки – около сотни мальчиков от шести до двенадцати лет, в одинаковых серых форменных пиджаках, серых шортах, серых гольфах и чёрных ботинках, – нас как раз хватило на всю длину кирпичной ограды, которой была обнесена школьная спортплощадка со всех четырёх сторон. – Кто там болтает? – выкрикивал завуч. – А ну-ка, тишина! «Зачем нас сюда привели?» – гадал я. Выстроили как по линейке. Никогда такого не бывало. Мне уже мерещилось, что из школьной двери вот-вот выскочат двое полицейских, схватят меня и закуют в наручники. Неожиданно дверь, ведущая из школы на спортплощадку, действительно распахнулась, и появился мистер Кумбс – громадный как ангел смерти, в твидовом костюме и в чёрной развевающейся мантии, а за ним – хоть верьте, хоть нет, – не отставая ни на шаг, семенила невзрачная фигурка миссис Пратчетт! Миссис Пратчетт жива! Моё облегчение было безмерно. – Она жива! – прошептал я стоявшему рядом Твейтсу. – Жива! Я её не убил! Твейтс молчал. – Начнём отсюда, – сказал мистер Кумбс, обернувшись к миссис Пратчетт. Он подхватил лавочницу под костлявый локоть и повлёк в сторону шестого класса. Они двигались вдоль строя шестиклассников, как два генерала на плацу во время строевого смотра. – Чего это они? – шёпотом спросил я. Твейтс опять не ответил. Я скосил на него глаза. Вид у Твейтса был непривычно бледный. – Да нет, эти велики, – долетел до меня голос миссис Пратчетт. – Вон какие верзилы. Не годятся. Весь этот ряд не годится. А помельче есть? Давайте-ка глянем помельче. Мистер Кумбс ускорил шаг. – Осмотрим всех, – сказал он. Он будто торопился поскорее покончить с неприятным делом, и миссис Пратчетт приходилось быстро перебирать тощими козьими ножками, чтобы за ним поспеть. Они уже прошли первую длинную сторону спортплощадки, где выстроился весь шестой класс и половина пятого. Мы смотрели, как они переходят ко второй стороне… потом к третьей… – И эти тоже велики, – недовольно квакала миссис Пратчетт. – Те были просто тьфу, мелюзга сопливая. Где тут у вас такие? Они уже подходили к четвёртой стороне… всё ближе и ближе… На углу спортплощадки мистер Кумбс и миссис Пратчетт повернули и двинулись к нам. Все мальчики из нашего класса следили за ними не отрываясь. – И, главное, мелюзга мелюзгой, а наглые какие! – бормотала миссис Пратчетт. Заваливаются ко мне в лавку и думают, им всё можно! Мистер Кумбс не ответил. – Только отвернусь, а они уж стырят чего-нибудь! – продолжала она. – И лапают, и лапают грязными своими ручонками чего ни попадя, нахалюги! Вот про девочек я ничего такого не скажу, девочки хоть вести себя умеют прилично, но эти ваши – ох и бесстыдники, ох и пакостники! Да вы, директор, поди и сами знаете! – Вот здесь те, что поменьше, – сказал мистер Кумбс. Семеня вдоль строя, миссис Пратчетт будто вцеплялась своими поросячьими глазками в лицо каждого мальчика. Вдруг она пронзительно взвизгнула и указала грязным до черноты пальцем прямо на Твейтса. – Вон он! – заверещала она. – Один из них, из тех! Он это, он, паршивец этакий! Вся школа уставилась на Твейтса. – А что я с-сделал?.. – заикаясь, начал Твейтс. – Молчать, – приказал мистер Кумбс. Взгляд миссис Пратчетт перескочил на меня. Я опустил глаза и принялся разглядывать асфальт спортплощадки. – Ещё один! – завопила она и ткнула в меня пальцем. – Вот он стоит! – Вы уверены? – спросил мистер Кумбс. – Ещё б я не была уверена! У меня на таких прохиндеев память цеплючая! Он самый, даже не сомневайтесь! Их там пятеро было! А где ж остальные-то трое? Остальные трое, как мне прекрасно было известно, стояли тут же, рядом. Миссис Пратчетт сочилась злобой. Её колючий взгляд отцепился от моего лица и двинулся дальше. – А вот они, голубчики! – тут же заголосила она, протыкая воздух чёрным пальцем. – Этот!.. И вот этот!.. И этот! Все пятеро туточки! Всё, директор, остальных можно не смотреть! Экие свинтусы, бесстыжие рожи! Фамилии-то ихние есть у вас? – Есть, миссис Пратчетт, есть, – сказал мистер Кумбс. – Спасибо вам. Очень признателен. – Пожалуйста, директор, я тоже вам шибко признательна. Пока мистер Кумбс вёл её к двери, до нас долетали её причитания: – Прямо в банке с леденцами! Мышь. Вонючая, дохлая. По гроб жизни не забуду! – Искренне сочувствую… – бубнил мистер Кумбс. – Не знаю, как я и пережила-то, – продолжала она. – Лезу в банку за конфетой, хвать – а в руке эта гадость вонючая… Они с мистером Кумбсом скрылись за школьной дверью. Месть миссис Пратчетт – Нижеперечисленным надлежит немедленно прибыть в кабинет директора, – читал по бумажке наш классный наставник: – Твейтс… Даль… – И ещё три фамилии, которых я уже не помню. Мы поднялись, вышли из классной комнаты и молча впятером потащились по длинному коридору в сторону грозного директорского кабинета. Твейтс постучал в дверь.