За горизонтом призрачных воспоминаний. Там, где так легко найти покой, если умеешь искать. Сегодня пекарня останавливала свою работу перед выходными. На кухне все еще горели печи. От них исходил колючий, иссушающий жар. От недостатка влаги кожа неприятно шелушилась и трескалась, дышать становилось тяжело, и Молли прикусила губу, осторожно делая вдох. Он обжег слизистую, и девушка поморщилась от неприятного ощущения. Каждый месяц Коул чистил печи: он нагревал их до самой высокой температуры, а затем, после остывания, смывал остатки нагара. В этот день кухню покидали привычные ароматы свежего хлеба, хрустящей корочки, яблочных пирогов, сладкие запахи специй и карамелизированного сахара. Небольшая пекарня становилась ничем не примечательным домом, и если посмотреть на нее с тыльной стороны, то никогда не скажешь, что за обшарпанной дверью и покрытой мхом штукатуркой может скрываться столько тепла. С парадной стороны пекарня преображалась. Тут она никогда не была домом-коробкой. Скатная крыша из бордовой черепицы выделялась среди темных, практически черных соседских кровель. Серый кирпич играл оттенками, а большие окна и слегка облезшая краска на деревянных рамах придавали особый уют. Легкая непринужденность. Простота, которая манила пройти в широкие и тяжелые двери. Вокруг витал насыщенный аромат свежей выпечки. Сладкий, нежный, теплый. Но больше всего пекарню выделяло большое окно. Настолько огромное, что, казалось, занимает весь первый этаж. В детстве Молли представляла его в виде плитки шоколада, разделенной на несколько квадратных кусочков. За ним висели короткие кружевные занавески, сквозь которые частично просматривался прилавок, наполненный хлебом и булочками, и часть большого стеллажа. Содержимое полок привлекало внимание любого ребенка и порой даже взрослых. На деревянных полках за тонким стеклом красовалась коллекция миниатюрных машин и мотоциклов. На верхней можно было разглядеть парочку самолетов и несколько игрушечных медведей. На кухне становилось невыносимо жарко. Стрелка духовки показывала максимальную температуру. Молли, предварительно взяв в руку прихватку, выключила печи и, наспех взглянув на часы, поспешила к отцу на второй этаж. – Хорошо, пусть остынут, вечером вымою, – он строго взглянул на дочь. – Сама не лезь. Прошлого раза хватило. – Я могу сегодня пойти на ярмарку? – Молли вытерла пот со лба и с осторожностью взглянула на отца. – Как знаешь. Коул расстегнул тугой ворот рубахи, а затем закатал рукава, обнажая уродливый шрам на левом предплечье. При ярком свете рубец отчетливо прорисовывался на слегка смуглой коже. – Хотелось бы развеяться… с тех пор, как наши двери открываются в эту серость… сил никаких нет. – Хорошо. Приготовишь ужин, закроешь кассу и свободна. – На строгом лице не появилось ни одной эмоции. – И напомни Аннетт, чтобы отнесла заказ Нордманам. Они не терпят опозданий. – Спасибо. – На радостях Молли крепко обняла отца. От него привычно пахло потом, мылом и одеколоном. Простая, но выстиранная одежда все еще хранила отголоски ароматов мяты и ромашки. Молли подкладывала крохотные мешочки с этими травами в шкафы. Так моль не портила вещи. – Иди, не успеешь ведь. – Он бережно сжал девичьи плечи и убрал выбившуюся прядь вьющихся волос. – Я не вправе отнимать у тебя прогулки, но будь осторожна. – Хорошо. Деревянная дверь захлопнулась, и Молли поспешила обратно на кухню. Суп уже готов, но ей хотелось приготовить на завтра тушеную картошку. Так останется больше времени на отдых. Пролежавший всю зиму в сыром погребе картофель начинал прорастать, если его забывали убрать обратно. Ну вот, появились первые крохотные ростки. Молли тяжело вздохнула – придется обрезать больше обычного. Острый нож ровными полосами чистил кожуру. Она всегда старалась срезать так тонко, как только можно. Все равно шелуху придется выбрасывать. Хотя иногда за ней заезжали соседи, они забирали ошметки для своего участка за городом и варили еду для свиней. Дверь противно скрипнула. Молли невольно вздрогнула и обернулась. – Не бойся, свои, – Роб стряхнул с шапки слой снега и поставил корзину на пол. Обветренное лицо вспыхнуло – жар в подвале неприятно покалывал. Черное пальто стало практически белым от снега, и как Роберт ни пытался его сбить, мокрый снег намертво прилип к шерсти. – Сильно метет? – Лоуренц продолжила чистить картофель. – Сейчас нет, но пару часов назад думал, что не доберусь домой. Он растер замерзшие пальцы и повесил пальто на крючок – пусть влага стечет в подвале, а не в комнате. На чердаке и без того слишком влажно. – Жаль, что зима не отступает… я так хотела бы вдохнуть весеннего воздуха. Замечтавшись, Молли не заметила, как нож соскользнул и острое лезвие порезало палец. Брызнула кровь, испачкав домашнюю одежду. Молли вскрикнула и обронила несколько неприличных слов. Из глаз потекли слезы. – Ну вот, – Роберт в несколько шагов оказался рядом. – Идем, сядешь возле стола, будет легче держать руку. Холодные шершавые пальцы обжигали мягкую разгоряченную кожу. Молли прикусила губу, стараясь сдержать эмоции. Ей хотелось провалиться сквозь землю, лишь бы не стать обузой, которая не сможет помочь ни отцу, ни Ани… Именно из-за этого чувства глаза застилала пелена. Если она не сможет помогать по кухне – вся работа ляжет на отца и Ани с Робертом, а им и без этого хватает дел. – Сядь и подними руку. Облокоти на стол, не напрягай! Держи так, пока я не вернусь. – Роберт внимательно осмотрел порезанный палец, помотал головой. – Не опускай, рубашку все равно уже нечего жалеть – не отстирается. Наспех поднявшись по ступеням, он на несколько секунд остановился – перевести дух. Под кроватью, в дорожном рюкзаке нашлась плотная кожаная сумка. Небольшая, но в нее поместились все инструменты и лекарства, которые остались после работы в госпитале. Перед глазами поплыли воспоминания. В прошлом Ему было трудно держаться на ногах. Соленая вода разъедала раны, вызывая мучительные страдания. Кожу стягивало, и каждое новое движение вызывало невыносимую боль. Казалось, кто-то раз за разом проходит чем-то острым по из без того исполосованной спине. Яркий свет лампы резал покрасневшие глаза, во рту горчило, и Роберта, приложившего руку к животу, едва не вырвало. Кто-то просил его не двигаться, но все плыло перед глазами, голоса стихали, погружая его сознание в беспробудный сон. Роберт очнулся от истошного вопля. Он вырывался из его груди: хриплый; наполненный металлом и раскаленной на углях болью. Хотелось закрыть глаза и снова окунуться в беспамятство, но чья-то холодная рука, сжимающая его плечо, возвращала к жизни. – Выпей воды, – мягкий женский голос раздался совсем близко, но перед глазами все по-прежнему расплывалось. – Терпи, не буди остальных – им не легче. Роберт с трудом сел, дрожащие пальцы едва сгибались, но он пересилил себя и взял в руки теплую чашку – подогретая вода. Ее легкое, практически невесомое прикосновение смочило пересохшие губы. В этот момент он впервые ощутил жажду. – Не глотай так быстро, вырвет, – обладательница звонкого голоса смеялась, оттягивая чашку. – Не тревожься, принесу еще, а пока отдохни. Отойдешь, сможешь работать в нашем госпитале, останешься здесь, мистеру Дрейнсу не хватает помощников. Так что спи, тебе нужно больше спать. Роберт послушно кивнул, добела сжал губы и, преодолевая резь, постарался лечь. В его застывшей душе не осталось ничего, кроме пустоты и боли, которая навсегда будет с ним. И лишь мелодичный голос, напоминающий о том, что он должен помочь, вырывал его из этого кошмара. Ту ночь он запомнил на всю жизнь. Нервный сон, лихорадку… Спустя время он все еще просыпался от навязчивой, разрывающей виски головной боли. За окном уже заканчивалось лето. Роберт провел в госпитале чуть больше двух лет. Мистер Дрейнс взял его к себе в помощь. Первое время Роберт подавал инструменты, дезинфицировал их, обрабатывал раны. Поначалу под руководством, затем сам. Чем больше проходило времени, тем больше он привыкал к крови, крикам, мольбе о помощи. Все стиралось, становилось привычным. Рваные раны, осколки в вывернутой наружу плоти… Кровь. Реки крови. Он делал больше, чем должен был. В его пальцах ни разу не дрогнуло лезвие, ни разу Роберт не задумывался о том, что это не его дело – он не должен тонуть в крови, брать на себя больше, чем может. Мистер Дрейнс говорил: «Неважно, кто ты, если ты можешь помочь – помоги». И он делал все, что говорили. Роберт всегда оставался спокойным, собранным, хмурым. Ни разу его не видели выспавшимся и полным сил. Редко кто слышал, как он говорил не по делу. Замкнутый. Молчаливый. Отчужденный. Он тонул в широкой, вязкой реке из боли, которая захлестывала его с головой, пыталась утопить, но чем больше он задыхался, тем сильнее хотелось вдохнуть полной грудью. Роберт держался за это чувство, стараясь передать его другим. Госпиталь был набит людьми. Везде комнаты, полные страданий. Вокруг витало страшное, тихое и редко произносимое слово, остающееся на языке горьким привкусом. Смерть. Она всегда находилась где-то поблизости, стояла в углу, выглядывала из сумрака. Она была разной формы: стеклом, порезом, осколком, ударом… Принимала любой облик, стучалась в окна, будила ночью, а затем позволяла уснуть. Тихо. Насовсем. Навсегда. Отогнав навязчивые мысли, Роберт поспешил вниз. Молли так и сидела, держа локоть на столе. Теперь кровь текла медленно. Молли плакала, едва сдерживая истерику. В голубых глазах плескалось море разочарований и волнений… Боялась? Наверное. Но больше всего жалела, что они оказались здесь. Знала, что другого варианта нет: произошел очередной излом миров, ничего не вернуть. Они застряли в этой реальности: холодной, сырой, страшной. Видимо, именно здесь не хватало тепла. – Не кори себя, ничего страшного. Это точно не смертельно. – Он широко улыбнулся, раскладывая на столе баночки из сумки. – Будет больно, потерпи. В этот момент это был совершенно другой, незнакомый ей Роберт. Хмурый, холодный, безэмоциональный. Выверенными движениями он намотал вату на тонкий инструмент. Взял ее руку и крепко сжал запястье. Осторожно обработал рану перекисью, а затем легко и быстро прошелся по краю зеленкой. – Стоило быть внимательнее. – Молли глотала слезы, стараясь не обращать внимания на сильное жжение и нарастающую боль. – Так нужно. Это уже случилось, зачем ты все усугубляешь? – Он вымыл руки, а затем достал стерильный бинт. – Не хочу стать бесполезной. – Тогда возьми себя в руки. Всего лишь небольшой порез. Не критично, – ответил Роберт. Он наложил повязку так быстро, что Молли едва успела заметить. Рану немного прижало, отчего появилась навязчивая ноющая боль. – Остановится кровь – сниму, заживет быстрее, а пока потерпи и старайся не опускать руку. – Спасибо, – Молли смущенно отвела глаза, стараясь вытереть слезы. – Откуда у тебя это все? Ани никогда не говорила, что ты врач. – Дело случая. – Он тяжело вздохнул, дезинфицируя инструмент и складывая все обратно. – Немного помогал в госпитале, не более. – Почему же ты не поступил в университет после войны? Не думаю, что твое место здесь, в пекарне. – Мне хватило той крови, которую я видел. Молли ничего не ответила. В груди что-то неприятно защемило. Ее мать сказала бы, что Роберт из тех «замкнутых», что не пускают в свою душу. В этом Роберт напоминал ее отца. * * * Впервые за зиму за окном появилось солнце. Аннетт торопилась. Она задумчиво осматривала комнату, пытаясь отыскать шарф, оставленный в спешке где-то здесь… Небольшая комнатка на чердаке вспыхнула от ярких лучей солнца, заставив Ани поморщиться от яркого света. Из окна все еще сквозило, несмотря на то, что Роб заделывал его перед зимой. Именно возле него он и сидел, задумчиво наблюдая за суетой Ани. В его нахмуренном выражении ничего не читалось. Нет, он не был пустым человеком, для нее не был. Просто она не умела его читать. Ей не удавалось угадать, что он чувствует, о чем думает. Он не был привычной раскрытой книгой.