Лорелея горячо воскликнула: — Вы правы, светоносный мальчик! Эта затея принижает величие Смерти. Но вы не учитываете одного: Смерти чужд снобизм, и с каждым, кто в нее влюблен, Она беседует на доступном поклоннику языке. Пусть крутят свое колесико, нам-то с вами что за дело? Коломбина заметила, что Калибан, завидовавший обоим поэтическим небожителям и ревновавший их к дожу, весь скривился от этих слов. Прозектор Гораций покашлял, поправил пенсне, деловито осведомился: — Ну хорошо, предположим, одному из нас выпал череп. Что дальше? Каковы, так сказать, последующие действия? Счастливец должен немедленно бежать вешаться или топиться? Этот акт, согласитесь, требует известной подготовки. Если же отложить исполнение до утра, то в душе может шевельнуться слабость. Не будет ли оскорблением для Смерти и всех нас, если ее избранник… м-м-м… сбежит из-под венца? Прошу извинения за прямоту, но я не полностью уверен во всех наших членах. — Вы… Вы намекаете на меня? — дрожащим голосом выкрикнул Петя. — Вы не смеете! Если я давно состою в клубе и до сих пор еще жив, это вовсе не означает, что я уклоняюсь или малодушничаю. Я ждал сообщения от духов! А рулетку я готов крутить первым! Коломбину Петин эмоциональный всплеск застал врасплох — она-то вообразила, что выпад прозектора адресован ей. На воре шапка горит: как раз представила себе, что придется нынче же, вот прямо сегодня умереть, и сделалось невыносимо, до дрожи страшно. Просперо поднял руку, призывая к молчанию. — Не беспокойтесь, я обо всем позаботился. — Он показал на дверь. — Там, в кабинете, приготовлен хрустальный бокал с мальвазеей. В вине растворен цианид, благороднейший из ядов. Избранник или избранница осушит свадебный кубок, потом пройдет улицей до бульвара, сядет на скамейку и четверть часа спустя уснет тихим сном. Это хороший уход. Без боли, без сожалений. — Тогда другое дело, — пожевав губами, сказал Гораций. — Тогда я «за». Близнецы переглянулись, и Гильденстерн изрек за обоих: — Да, нам этот способ нравится лучше, чем спиритизм. Математическая Wahrscheinlichkeit[2] — это серьезней, чем голос духов. Кто-то коснулся Коломбининого локтя. Обернулась — Гэндзи. — Как вам изобретение Просперо? — спросил он вполголоса. — Вы единственная ничего не сказали. — Не знаю, — ответила она. — Я как все. Странно — никогда еще она не чувствовала себя такой живой, как в эти минуты, возможно, предшествующие смерти. — Просперо — настоящий маг, — взволнованно прошептала Коломбина. — Кто еще смог бы наполнить душу таким трепетным, всеохватным восторгом бытия? «Всё, всё что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья». О, как это верно! «Бессмертья, может быть, залог!» — И что же, если вам выпадет череп, вы послушно выпьете эту д-дрянь? Коломбина представила, как предательское вино огненным ручейком стекает по горлу внутрь ее тела, и передернулась. Страшнее всего будет пережить ту четверть часа, когда сердце еще бьется, разум еще не уснул, но обратной дороги уже нет, потому что ты — живой труп. Кто и когда обнаружит на скамейке ее мертвое тело? А вдруг она будет сидеть развалясь, с выпученными глазами, разинутым ртом и ниткой свисающей слюны? От чрезмерной живости воображения задрожали губы, сами собой затрепетали ресницы. — Не бойтесь, — шепнул Гэндзи, ободряюще сжав ей локоть. — Череп вам не выпадет. — Почему вы так уверены? — обиделась она. — Вы считаете, что Смерть не может меня избрать? Я недостойна быть ее любовницей? Он вздохнул: — Нет, все-таки наша русская почва для учения господина Просперо не приспособлена, это явствует из самой г-грамматики. Ну что вы такое сейчас сказали? «Ее любовницей». Это отдает извращением. Коломбина поняла, что он пытается ее развеселить, и улыбнулась, но получилось вымученно. Гэндзи повторил уже совершенно серьезно: — Не бойтесь. Вам не придется пить яд, потому что заветный череп наверняка выпадет мне. — Да вы сами боитесь! — догадалась она, и страх немедленно отступил, потесненный злорадством. Вот вам и отчаянная личность — тоже боится! — Вы только изображаете из себя сверхчеловека, а на самом деле вам, как и всем остальным, сейчас небо с овчинку кажется! Гэндзи пожал плечами: — Я ведь говорил вам про мои особенные отношения с Фортуной. И отошел в сторону. Между тем всё уже было готово к ритуалу. Дож воздел руку, призывая соискателей к тишине. Между большим и указательным пальцами он держал шарик, посверкивающий бликами и оттого похожий на яркую золотую звездочку. — Итак, дамы и господа. Кто чувствует себя готовым? Кто первый? Гэндзи сразу же вскинул руку, но конкуренты оказались активнее. Калибан и Розенкранц, робкий Коломбинин воздыхатель, в один голос воскликнули: — Я! Я! Бухгалтер уставился на своего соперника так, словно хотел разорвать его на части, Розенкранц же горделиво поглядел на Коломбину, за что был вознагражден ласковой, ободряющей улыбкой. Сдержанного жеста Гэндзи ни они, ни Просперо не заметили. — Мальчишка! — закипятился Калибан. — Как вы смеете? Я первый! И возрастом старше, и стажем в клубе! Но тихий немчик по-бычьи наклонил голову и уступать явно не собирался. Тогда Калибан воззвал к дожу: — Что же это такое, Учитель? Русскому человеку в собственной стране жизни не стало! Куда ни плюнь, одни немцы, да полячишки, да жидки, да кавказцы! Мало того что жить не дают, так еще и на тот свет вперед пролезть норовят! Рассудите нас! Просперо строго произнес: — Стыдись, Калибан. Неужто ты думаешь, что Вечная Возлюбленная придает значение таким пустякам, как национальность или исповедание? В наказание за грубость и нетерпимость ты будешь вторым, после Розенкранца. Бывший корабельный счетовод сердито топнул ногой, однако спорить не осмелился. — Позвольте, — подал голос Гэндзи, — но я поднял руку еще прежде того, как эти господа заявили свою п-претензию. — У нас здесь не аукцион, чтоб жестами сигнализировать, — отрезал дож. — Следовало заявить о своем намерении вслух. Вы будете третьим. Если, конечно, до вас дойдет очередь. На этом дискуссия закончилась. Коломбина заметила, что вид у Гэндзи весьма недовольный и даже несколько встревоженный. Вспомнила его вчерашнюю угрозу разогнать клуб «Любовников Смерти». Интересно, как бы ему это удалось? Соискатели ведь собрались здесь не по принуждению. Розенкранц взял у дожа шарик, внимательно посмотрел на него и внезапно осенил себя крестом. Коломбина жалостливо ойкнула — так поразил ее этот неожиданный жест. Немец же раскрутил рулетку, а потом взял и выкинул штуку уж совсем на него непохожую: посмотрел прямо на сострадающую барышню и быстро поцеловал шарик, после чего решительно бросил его на край колеса. Пока оно вертелось — а это длилось целую вечность — Коломбина шевелила губами: молила Бога, Судьбу, Смерть (уж и сама не знала, кого), чтобы мальчику не выпала роковая ячейка. — Двадцать восемь, — хладнокровно объявил Просперо, и у присутствующих вырвался дружный вздох. Побледневший Розенкранц с достоинством молвил: — Schade.[3] Отошел в сторону. На Коломбину он теперь уже не смотрел, очевидно, уверенный, что и без того произвел должное впечатление. По правде говоря, так оно и было — Розенкранц с этим его отчаянным поцелуем показался ей ужасно милым. Только сердце Коломбины, увы, принадлежало другому. — Дайте, дайте сюда! — Калибан нетерпеливо схватил шарик. — Я чувствую, мне должно повезти. Он трижды плюнул через левое плечо, крутанул рулетку что было мочи и выбросил шарик так, что тот золотым кузнечиком заскакал по ячейкам и чуть не вылетел за бортик. Все, оцепенев, наблюдали за постепенно замедляющимся верчением колеса. Обессиленный шарик попал на череп! Из груди бухгалтера вырвался торжествующий вопль, но в следующий миг золотой комочек, будто притянутый некоей силой, перевалился через разделительную черту и утвердился в соседней ячейке. Кто-то истерично хихикнул — кажется, Петя. Калибан же стоял, словно пораженный громом. Потом прохрипел: — Не прощен! Отринут! — И с глухим рыданием кинулся к выходу. Просперо со вздохом сказал: — Как видите, Смерть недвусмысленно извещает о своей воле. Так что, хотите попытать счастья? Вопрос был обращен к Гэндзи. Тот учтиво поклонился и проделал положенную процедуру быстро, скупо, безо всякой аффектации: слегка раскрутил рулетку, небрежно уронил шарик и после этого на него даже не смотрел, а наблюдал за дожем. — Череп! — взвизгнула Львица. — Ха! Вот это фокус! — звонко выкрикнул Гдлевский. Потом все закричали и заговорили разом, а Коломбина непроизвольно простонала: — Нет! Она сама не знала, почему. Нет, пожалуй, знала.