Двери лифта разъехались, Коля вышел первым и направился к квартире. Вера вошла следом и оглядела пространство. На большой площадке находилась еще одна дверь. – А там кто живет? – Никого. Приходили какие-то фраера типа покупать, но Каро сказал, чтобы и думать не смели. – Кому он это сказал? – Кому-то. Я не присутствовал. Они подошли к двери, и Трухин нажал на кнопку звонка. И тут же громко прозвучала мелодия «Владимирского централа». – Как у вас тут! – восхитилась Бережная. – Все по понятиям. – А то! – ответил Николай. Дверь открылась. Трухин вежливо пропустил Веру вперед, она вошла, и тут же их встретил еще один молодой человек – здоровяк с напряженным лицом. – Позвольте ваше пальто, – произнес он крайне вежливо, обращаясь к Бережной. Так вежливо сказал, что от неожиданности сам закашлялся. Вера сняла свое бежевое кашемировое пальто, положила на руки вежливого привратника и спросила: – Куда проходить? И тут же из глубины квартиры показался Качанов. Он махнул рукой. – Следуйте за мной, гражданин начальник. То есть гражданка начальник. Он даже не засмеялся. И никто не засмеялся. Поэтому Вере показалось, что это не было шуткой. Они прошли по просторному коридору и остановились у широкого проема, за которым оказался просторный холл, на стенах которого висели картины. – Заходы! – произнес Качанов и засмеялся. Вера зашла и обомлела от количества картин на высоких стенах. – Карен Константинович, так у вас здесь настоящий музей! – Музей-шмузей, – отозвался он, – я в этом не разбираюсь. Просто несут добрые люди мне в подарок эти картинки. А зачем мне все эти Кандинские-мандинские, Малевичи-фуевичи. Я люблю только одного художника: знаешь какого? – Нет, – призналась Бережная. – Айвазовского! Знаешь почему? Потому что он был армянином. Айвазян его фамилия. Ты это знала? – Конечно, – кивнула Вера, – мне он тоже очень нравится. – Так вот, я сказал кому-то, что мне нравится Айвазян, и мне сразу принесли. Я посмотрел. Очень хорошая картина. И вдруг я понял, что эта картина из музея в Ереване. И сразу говорю: неси обратно. А то нехорошо получается: в Ереване теперь нет ни одной картины Айвазяна. У них ни одной, а у меня четыре. – У вас четыре картины Айвазовского? – не поверила Бережная. – Нет, уже только три осталось. Я же говорил, что одну обратно в Ереван отправил: пусть люди ходят туда и восхищаются. Бережной вдруг показалось, что Качанов придуривается и очень умело изображает из себя армянина. – Давайте серьезно поговорим, Карен Константинович, – предложила она. – Лады, – согласился Каро Седой и показал ей рукой на еще одну дверь. Они вошли в комнату, где было окно во всю стену, а за ним виднелась гладь залива с остатками сошедшего льда. В комнате не было никакой мебели, кроме низкого журнального стола и четырех кресел вокруг него. Каро показал на кресла и произнес: – Присаживайся, уважаемая. С каким таким делом пожаловала? Вера опустилась в одно из кресел и поправила юбку. – По поводу Вити покойного. – Так, чего там у тебя? – отозвался Качанов и тоже сел в кресло. – У меня ничего. Просто хочу узнать: кому Витя в карты свою жизнь проиграл? – Разве? – удивился Каро. Так удивился, что даже брови вскинул. – А разве он не просил помощи у вас? Мне даже интересно, почему вы ему отказали? – Кто тебе сказал? – Не важно кто, главное, чтобы менты об этом не узнали. Карен молча начал ее разглядывать. Потом прищурился и отвернулся к окну, за которым ветер гнал льдины. – Что знаешь? – наконец спросил он. – Все, кроме размера суммы и того человека, которому Малеев остался должен. Ведь это не блатной. Верно? – Не блатной, – согласился Каро, – но прикрытый. – Если не блатной, зачем его покрывать? – Ты ничего не понимаешь, – ответил Качанов, – нет сейчас масти: блатной, не блатной – у кого бабла больше, тот и правит. Витя влип, как страус, по самые – эти самые. И вытащить его даже я не мог. – Разве? – не поверила Вера. – Ну, перекинулся человек в карты. Продулся по-глупому, должен остался, но ведь он не сявка, а известный в стране человек. – А с той стороны – еще более известный. Такой человек, которого и блатные прикрывают, и разные органы ваши. Ты слышала, что такое омерта? – Разумеется. Только почему-то все считают, что омерта – только закон молчания, а на самом деле – это свод правил, это кодекс чести мафии. Там много положений, главное из которых – не сотрудничать с государством. А я, как вам известно, государство не представляю. Идем дальше по заповедям омерты. Смерть одного из членов организации оскорбляет всю организацию, правосудие вершит не государство, а организация, члены организации подчиняются только ее главе. И есть только один способ покинуть организацию – смерть. А потом только закон молчания. Вера посмотрела в глаза Каро Седого. – Предположим, вы возглавляете организацию. И вдруг убили одного из ваших людей, неужели вы будете сомневаться в том, как ответить? – Не буду сомневаться. – Витя был вашим человеком, работал на вас когда-то, но умер – значит, он ваш человек? – Мой, – согласился Качанов, – я жалею о его смерти. – И все? – удивилась Бережная. – Не можете сами ответить, попросите меня, я помогу. – Ты? – возмутился Каро. – Ты вообще что про себя думаешь, девочка? Там такие люди стоят за всем этим… – Если там не блатной, то вы никому ничего не должны, даже если за них просили продажные авторитеты. – Это не тебе решать, кто продается, а кто по понятиям живет. Я скажу тебе, но знай, что я не боюсь ничего, даже если отвечать придется. Карен расстегнул ворот рубашки и достал золотой крест. – Вот перед ним я отвечаю. И пусть он меня судит. Слушай сюда. Наш Витя влип, как лох, которого развели. У него была встреча с читателями, но не здесь, а в одном крае. Встреча была не одна. Он то в одном ДК, то в другом, его встречали, кормили, поили, а он книжки свои подписывал и языком молол… А потом к нему подошли пацаны и сказали, что его ждет губернатор на своей даче. Витька нашего под ручки туда и повезли. Так что все ноги оттуда растут. И соваться тебе со своим расследованием не советую, потому что не против урок пойдешь, не против воров, а против тех, кто теперь правит в нашей стране; против тех, у кого бабла столько, что любого купят. – Если я правильно вас поняла, вы мне не рекомендуете заниматься этим делом. – У тебя, девочка, ничего не получится, потому что ты никто. А они всё. – А теперь, Каро, слушай меня. Тех, у кого все, я ненавижу больше, чем блатных беспредельщиков. Ты, Карен Константинович, блатной, но тебе государство не дало ничего, ни образования, ни должностей. Ты обуваешь лохов, грабишь тех, кто из бюджета сосет или взятки тянет из простых людей… Ты родился на зоне, и твоя мама Сусанна Георгиевна была осуждена за подкинутую ей валюту и наркоту. Потому что ее, красавицу, возжелал какой-то мерзавец, а она ему отказала. Ты там родился, а она умерла. Тебя вся женская зона кормила и убаюкивала. У тебя могут быть претензии к государству. А эти твари получили от государства все, что хотели: должности, звания, ордена, почет и уважене, но им все мало, они все тащат и тащат, да еще такими, как ты, прикрываются. Я понятно объясняю? – Не тупой, – кивнул Качанов, – я въезжаю. – Так вот, слушай меня, Каро, внимательно. Ты уважаемый вор, я уважаемый мент, хотя с ментовкой вроде как уже не дружу, но для меня важнее всего справедливость. Для меня важно, чтобы обиженный кем угодно – хоть тобой, хоть продажным чиновником – человек смог получить защиту и не боялся, что он окажется на улице или что его сын родится в тюрьме. Понял меня? – Не тупой, я все секу. Правду говоришь. – Тогда сдай гниду. А я уж найду способ с ним разобраться. Качанов откинулся в кресле, бросил быстрый взгляд на Бережную, потом повернулся к окну и задумался. – Ладно, – наконец произнес он, – скажу. Только без фамилий, сама догадаешься, о ком я толкую. Короче, Витя наш приехал в загородный домик того человека… типа дворца Монплезир, если понимаешь, о чем я. Там баня, девочки, стриптиз и пляски разные. А потом пригласили Витюшу в карты перекинуться. Ну, если Витю знала, то понимаешь, что это его тема. Он, как и его папаша покойный, в этом деле шарил хорошо. Все расклады знал. Знал, что на столешницу положить, как стакан поставить, как часы надеть, чтобы в стекле отражалась раздача… Каким ногтем зарубку на рубашке сделать, уголок примять… Может, он думал, что фраера поймал, а когда сел за стол, понял, что дело серьезное, услышав, какую ставочку назначили. Раз сыграли – Витек взял банк, потом еще пораскинули – опять ему подфартило. А дальше – пошло и поехало. Он-то, когда играл, знал главное правило: не бухать ничего, даже пива, и если тебе за столом шипучку подносят или сока – не принимай из чужих рук. Короче, все вышло так, что пошел ему сразу фарт: раз банчок снял, потом другой… Не знаю, сколько огреб поначалу. Но завелся. Суммы были не маленькие, ему в руки легко шли, так что он поверил, что фарт не отпустит… Виктор же не один с губернатором за стол сел… Но другие спустили, что у них на кармане было, и отвалили. Вдвоем они остались. И типа того, что последняя раздача. Катали они холдем, я так понимаю. Короче, такая карта пришла Витюше, что он понял: удача у него на крючке. Ну и поднимать ставки начал. А губер наш отвечает… Витя даже котлы с руки скинул, а потом еще раз поднял уже под слово или под расписку… Короче, открылись они: у Витька четыре дамы, а у губера четыре туза, что, ты сама понимаешь, если и бывает, то не так просто. Развели его как лоха: банкующий волшебником был – не иначе. Но чего тут дергаться: Виктору сказали, что срок ему для ответа – конец года. Он начал суетиться: чего-то туда отправлял, свое отдавал, занимал. Меня просил прикрыть его зад, но мне сказали не вписываться, и я отказал. Потом бабло у меня клянчить начал, зная, что я так просто не даю. Потом с Лехой этим договорился, тот за него поручился за долю в своем шалмане. Но ему все равно не хватает, и чего делать – не знает. За бугор свалить думал, но я отговорил, сказал, что все равно найдут, только до этого его Нину и дочку малую на отработку поставят. Тогда он меня умолять начал, чтобы я решил вопрос как-то. Намекал, чтобы я заказ у него принял. Но кого я буду валить – губера, что ли? Или авторитетных воров? Ответил тогда ему: «За свой блудняк впрягайся сам». Вот год закончился, и срок его вышел, Витя еще попросил времени… Дали или не дали – не знаю, но теперь его грохнули: видимо, этот губер на принцип пошел, чтобы все знали, что его кидать нельзя – ответка прилетит. Даже воры мне сказали, что не понимают, зачем он это сделал. Проще было бы Витька запрячь и пахать на нем до конца его дней… Но тот губер, видимо, так на деньгах сидит, что решил уже править чужими жизнями. Хочу – мочу, не хочу – молчу.