И херувим в чертоги райские тебя повлек, А тот, кто грех смертоубийства совершил, Пропал в геенне огненной навек. «Боже мой! — подумал Никита. — Ведь здесь нет ни слова правды! И это всем известно. Почему же они молчат?» Храм потихоньку пустел. Делая скорбные лица, присутствующие торопились к своим коляскам, чтобы успеть занять лучшие места на поминках. Приглашали и игумена, но тот, сославшись на монастырский устав, отказался. Вскоре в соборе не осталось никого, кроме Никиты и молодого послушника, тушившего лампады. Никита собрался идти в свою келью, но тут его окликнули из глубины храма. По голосу он узнал отца Артемия — настоятеля монастыря. Когда Никита приблизился, он протянул ему несколько крупных ассигнаций. — Сходи-ка в город, в суконную лавку, и купи черной ткани на подрясники. А то братия изрядно поистрепалась. А тут как раз перепало от щедрот благочестивого Феодора, — сказал он с улыбкой. Никита смотрел на протянутые ему стареньким игуменом деньги и никак не решался их взять. — Ну, бери же, что ты, — нетерпеливо сказал отец Артемий. Потом внимательно посмотрел Никите в глаза и опустил руку с деньгами. — А-а, понимаю, понимаю. Боишься оскверниться… Никита опустил голову. — Осуждаешь меня, старика? — продолжал игумен. Никита отрицательно покачал головой. — Вижу, что осуждаешь… Да не ты один. Вон, половина иноков косо смотрит. Он взял Никиту под руку, и они медленно пошли к выходу из храма. — Значит, по твоему разумению, чести быть похороненным в храме не всякий заслуживает? — Нет, батюшка, — сказал Никита. — Я должен был воспротивиться? — Да. — А как же быть с тем, что надо прощать грешников? И даже врагов? А? Евангелие-то читаешь? — Читаю… — Господь и не таких прощал. Чего уж о нас, грешных, говорить… И потом, кто знает, кто более грешен — я, ты или он? Они как раз подошли к могиле Грымова. — Но, отец Артемий, — сказал Никита, — ведь по его вине столько людей по миру пошло! А те, что руки на себя наложили? И разве не он, Федор Грымов, за это отвечать должен? — «Мне отмщение и аз воздам», — процитировал отец Артемий. — Ты не беспокойся, Никитушка, каждый сам за свои грехи ответит. Там, — он показал указательным пальцем вверх, — никогда не ошибаются. Так что, займись-ка ты лучше своими делами. И, кстати, не забывай молиться за «убиенного Феодора». Лицо Никиты вспыхнуло. — Не буду я за него молиться! Отец Артемий сокрушенно покачал головой. — Эх, Никита, Никита… Опять Святое Благовествование забыл. А что там сказано? «Молитесь за врагов своих». И еще: «Врач более больному нужен, чем здоровому». Что это значит? Никита молчал. — Вот если ты, например, — продолжал игумен, — жестокосердие свое преодолеешь и начнешь имя его в ежедневных молитвах поминать, еще из братии нашей кто-нибудь найдется, старушка-богомолка посмотрит на надгробие и записочку на панихиду подаст, да вдова, нет-нет, молебен закажет… А там, может быть, Господь эти молитвы и услышит. И пожалеет заблудшую его душу… А? Как считаешь? — Ну-у… Не знаю, — задумчиво сказал Никита. — Но ведь все, что тут написано, — он кивнул на эпитафию, — все ложь! Отец Артемий достал из кармана старые, видавшие виды, монашеские четки. — За ложь тоже каждый ответит. Как и за плохие стихи. В конце концов, это что? Просто слова. Пройдет каких-нибудь сто лет, и эти буквы изотрутся под ногами богомольцев, и никто их уже не разберет. А молитва, Никитушка, она просто так не пропадает. Она потом обязательно зачтется. Никита упрямо покачал головой. — Что же это, отец Артемий, получается? Ведь если всех прощать — и убийцу, и прелюбодея, и богохульника, и татя — тогда надо все суды и тюрьмы закрыть! Пускай себе разгуливают на свободе. А мы будем только молиться за них. А мы их еще с почестями похороним. И еще… денежки получим. Никита ожидал, что игумен рассердится на него за последние слова, но тот только в задумчивости перебирал четки, глядя на надгробие Грымова. Потом тихо сказал: — Молодость… Я в твои годы тоже правду искал… А правда-то, она перед носом была всегда, только руку протяни… Он глубоко вздохнул. — Ты думаешь, Никита, мне было сладко соглашаться на это? Да у меня все внутри переворачивалось… А что делать было? Пришлось смириться. А смирение — первейшая христианская добродетель. — Батюшка, — сказал Никита, — но ведь это какое ж искушение для братии — каждый раз проходить мимо этого… — А разве ты в книжках не читал, что веры без искушений не бывает? Никита не нашелся, что ответить. — Вот ты говоришь — убийца, тать… Пойдем-ка, я тебе про одного татя расскажу. Они вышли из собора: — Во-он там, за трапезной, в самом углу стены часовенка одна есть. Ты, небось, там и не бывал ни разу? Никита отрицательно покачал головой. Они прошли мимо братского корпуса, мимо трапезной и углубились в небольшой сад, в котором росли большие ореховые деревья. Раньше Никита думал, что он тянется до самой монастырской стены. Оказалось же, что за садом находится маленькое полузаброшенное кладбище. — Это, Никита, — сказал игумен, вороша носком сапога пожухлые, оставшиеся еще с осени листья, — старое монастырское кладбище. Вон там, в углу, похоронены первые насельники нашей обители. Основана-то она была еще при царе Алексее Михайловиче «Тишайшем». Вначале монахи жили в небольшом деревянном скиту. Соблюдали строгий устав, братия разрасталась, приходили новые люди. Слухи о подвигах здешних иноков со временем дошли и до царя, который был, как известно, очень верующим, религиозным человеком. И пожаловал Алексей Михайлович от щедрот своих ларец, полный золотых рублей, и повелел построить каменную церковь, кельи и обнести обитель высокой стеной, «дабы от мирских искусов святую отшельническую жизнь оградить, и в полноте дух веры истинной и образец для всех православных сохранить». Спрятали иноки ларец с деньгами в укромное место и начали строительство. Конечно, пришлось мастеров, каменщиков разных приглашать. И вот, когда работа уже была закончена, монахи за ларцом полезли, а там — глядь! — пусто. Ни ларца, ни денег. Они медленно шли по кладбищу. — Что делать? — продолжал игумен. — Строители ропщут, платы за свою работу требуют, а денег-то нет! Собрались тогда иноки в своей маленькой скитской церквушке, стали на колени перед образами и начали молиться, чтобы, значит, вор образумился и деньги вернул. Днем и ночью молились монахи, не ели, не пили ничего, и через четыре дня тать объявился. Им оказался один из строителей, молодой парень по имени Глеб. Прийти-то он пришел, да вот беда — деньги у него у самого разбойники отняли, когда он золотыми червонцами в трактире хвастался. Опять незадача! Многие монахи тогда духом пали. А некоторые остались продолжать молитву. Глеб полностью в своем грехе раскаялся и даже дал обет — до конца своей жизни ограды монастырской не покидать… Никита и отец Артемий теперь шли по узкой тропинке. Вдоль старой, кое-где покрытой мхом, стены. — И вот представь себе, Никитушка, идет как-то раз этот самый Глеб по той же тропинке, по которой мы сейчас с тобой гуляем, и вдруг видит — в траве что-то блеснуло. Подходит, а на земле иконка маленькая валяется. «Ну, — думает, — наверное, обронил кто-то из братии». Поднял он ее, значит, и вдруг слышит голос откуда-то сверху: «Копай здесь!» Сначала Глеб подумал, что ослышался, но через минуту глас снова повторился. Схватил он лопату — и ну копать! И на глубине всего в два аршина сундук находит старинный. А там… Золото, жемчуга, яхонты, самоцветы… В общем, денег хватило не только строителям заплатить, но и еще большой собор построить, колокола отлить и все купола вызолотить! Никита слушал игумена с широко раскрытыми глазами. Этот чудесный рассказ показался ему почему-то знакомым. — И что было дальше с Глебом? — спросил он. Игумен усмехнулся. — А Глеб, Никитушка, через несколько лет в монахи постригся. И вел жизнь такую праведную, что на склоне лет за подвиги свои удостоился дара — лечить людей возложением рук. Парализованные по его молитвам с постели вставали, слепые прозревали… Даже после его смерти на могилку стекались неизлечимые больные. А лет десять назад решили иноки ограду покосившуюся на ней починить. Начали землю рыть. А из могилы — благоухание пошло. Вызвали архиерея. И обрели мощи преподобного Георгия Чудотворца нетленными, как будто он только вчера почил. А прошло уже больше двух веков. — Так значит, — сказал Никита, — святой преподобный Георгий, чьи мощи в нашем главном соборе почивают, и есть тот самый Глеб? — Да… Видишь, Никита, покаялся человек в страшном грехе — и прощение получил. А ты говоришь — тать, тать… Игумен помолчал. — А на том самом месте, где он клад свой нашел, часовенку поставили. Да вот и она. Они стояли перед старинной, приземистой, казалось, вросшей в землю часовней. — Там и иконка, что он в траве нашел. Зайдем-ка. Игумен отпер тяжелую дубовую дверь часовни своим ключом и шагнул внутрь, в темноту. Никита вошел за ним следом. Чиркнув спичкой, отец Артемий зажег несколько свечей. Изнутри стены часовни были сплошь покрыты фресками. Большие фигуры святых, казалось, двигались в колеблющемся свете лампад. Справа и слева висело несколько потемневших от времени икон. В глубине часовни находился небольшой алтарь. Отец Артемий подошел к нему, перекрестился. Потом долил масла в лампаду из небольшой, стоявшей тут же, бутылочки и зажег маленький огонек перед резным деревянным киотом в самом центре алтаря. — Иди-ка сюда, Никита. Вот она, эта иконка. Никита подошел поближе и обомлел. В киоте находилась маленькая икона Иоанна Воина, такая же, какую он нашел в раннем детстве и с тех пор с ней не расставался. Ни слова не говоря, Никита достал из-за пазухи свою иконку и протянул ее настоятелю. — Посмотрите, батюшка.