– Добавляю в поиск слова «искусство», «архитектура», «французский», «латынь», «итальянский», – говорит Фрэнки под стук клавиш. – Ага! Попался Джастин Хичкок! Приглашенный лектор в Тринити-колледже в Дублине. Факультет искусств и гуманитарных наук. Отделение искусства и архитектуры. Степень бакалавра, Чикаго, степень магистра, Чикаго, докторская степень, Сорбонна. Специализации – история итальянского Возрождения и барочной скульптуры, европейская живопись семнадцатого – девятнадцатого веков. Основатель и редактор «Обзора искусства и архитектуры». Соавтор книги «Золотой век голландской живописи: Вермеер, Метсю и Терборх», автор книги «Медь как холст». А также автор более пятидесяти работ в книгах, журналах, словарях и сборниках статей. – Итак, он существует! – В голосе Кейт такой восторг, как будто бы она только что нашла Святой Грааль. Чувствуя себя теперь более уверенной, я говорю: – Попробуйте набрать его имя и слова «Национальная галерея, Лондон». – Зачем? – У меня предчувствие. – Ты и твои предчувствия! – Кейт после паузы продолжает читать: – Куратор выставки европейского искусства в Национальной галерее в Лондоне. О господи, Джойс, он работает в Лондоне! Ты должна с ним встретиться. – Придержи коней, Кейт. Может быть, он даже не донор, – возражает Фрэнки. – А если даже и донор, это ничего не объясняет. – Это он, – с уверенностью заявляю я. – И если он был моим донором, тогда это что-то для меня значит. – Необходимо придумать, как это узнать, – настаивает Кейт. – Это он, – повторяю я. – Так что же ты теперь собираешься делать? – спрашивает Кейт. Я улыбаюсь и смотрю на часы: – А почему вы думаете, что я еще ничего не сделала? Джастин прижимает трубку к уху и меряет шагами маленький кабинет в Национальной галерее. Три с половиной шага в одну сторону, пять шагов в другую – дальше телефонный провод не пускает. – Нет, Саймон, нет, не «малые голландцы», а, я бы сказал, великие, – смеется он. – «Век Рембрандта и Франца Хальса». Я написал книгу на эту тему, так что материал мне отлично знаком. – Полунаписанная книга, которую ты забросил два года назад, лжец. – На выставке будут представлены шестьдесят работ, все созданы между тысяча шестисотым и тысяча шестьсот восьмидесятым годами. Стук в дверь. – Одну минуту! – кричит он. Но дверь все равно открывается, и входит его коллега Роберта. Ей всего тридцать с небольшим, однако плечи ее всегда опущены, подбородок почти касается груди, а глаза потуплены, прибавляя Роберте несколько десятков лет. Она словно извиняется за свое присутствие в мире, пытаясь идти по жизни тихо и незаметно, и Джастин считал бы ее скромность достойной восхищения, если бы это не было так грустно. В руках Роберта держит маленькую корзинку. – Простите, Джастин, – шепчет она, – я не знала, что вы говорите по телефону. Это оставили для вас в приемной. Можно я положу ее сюда? Извините. – И она пятится назад, почти не производя шума, на цыпочках выходит из комнаты и беззвучно закрывает за собой дверь. Джастин, успевший только кивнуть Роберте, пытается сосредоточиться на разговоре, продолжая с того места, где остановился. – Портреты будут варьироваться от маленьких, одиночных, предназначенных для частных домов, до масштабных групповых портретов членов благотворительных учреждений и Национальной гвардии. Он перестает расхаживать и с подозрением разглядывает корзинку. У него такое чувство, как будто из нее сейчас что-то выпрыгнет – прямо на него. – Да, Саймон, в восточном крыле. Если тебе понадобится еще какая-нибудь информация, пожалуйста, позвони мне сюда, в кабинет. Джастин поспешно прощается с коллегой, кладет трубку и не сразу снимает с нее руку. Может, позвонить в службу охраны?.. Маленькая корзинка выглядит в его затхлом кабинете инородно и сиротливо, как новорожденный младенец в люльке, оставленный на грязных ступенях приюта. Содержимое под плетеной ручкой накрыто клетчатой салфеткой. Джастин медленно поднимает салфетку, готовясь отпрыгнуть назад в любую секунду. Около дюжины маффинов смотрят на него из корзинки. Джастин быстро обводит взглядом кабинет, прекрасно зная, что он один, но неожиданный подарок создает ощущение чьего-то сверхъестественного присутствия. С сильно бьющимся сердцем он поворачивает корзинку: с обратной стороны к ней приклеен маленький белый конверт. Дрожащими руками Джастин довольно неуклюже отрывает его от корзины. Конверт не запечатан, и он быстро вытаскивает карточку. В центре картонного квадратика аккуратным почерком написано одно слово: Спасибо Глава двадцать восьмая Джастин спешит по залам Национальной галереи то трусцой, то шагом, раздираемый волнением и чувством долга: чувство долга напоминает о правиле «бегать по залам запрещено», волнение гонит вперед. В душе Джастина ведут борьбу разные стороны его натуры – паинька и сорвиголова. Наконец он настигает Роберту, идущую на цыпочках в библиотеку галереи. В библиотеке она работает вот уже пятый год. – Роберта! – Сорвиголова спущен с привязи, Джастин нарушает правило «не кричать в залах», и его голос, достаточно громкий, чтобы от него завяли подсолнухи Ван Гога и треснуло зеркало на портрете четы Арнольфини, отдается эхом и отражается от стен и высоких потолков. Услышав этот неприличный крик, Роберта замерла и медленно обернулась. Ее глаза широко распахнуты и полны ужаса, как у оленя, высвеченного фарами на дороге. Она краснеет будто маков цвет, поскольку полдюжины посетителей поворачиваются и смотрят на нее. Джастин немедленно начинает сожалеть о том, что нарушил кодекс ее правил, привлек к ней внимание, повел себя как отвратительный тюремщик на сторожевой башне, который направил на нее прожектор как раз в тот момент, когда она перелезала через забор. Он старается умерить свой шаг и пробует плавно скользить по полу, раскаиваясь в содеянном. Роберта прильнула к стене, подобно изящному вьющемуся растению, цепляющемуся за каменную кладку ограды, предпочитающему тень и не замечающему собственной красоты. Интересно, раздумывает Джастин, это работа в библиотеке так повлияла на ее поведение или же место библиотекаря в Национальной галерее казалось ей привлекательным в силу ее привычек? – Да, – испуганно шепчет Роберта, широко раскрыв глаза. – Простите, что окликнул вас так громко, – говорит он почти шепотом. Ее лицо смягчается, а плечи немного расслабляются. – Где вы взяли эту корзинку? – спрашивает Джастин. – В приемной. Я возвращалась с перерыва, и Чарли попросил меня передать ее вам. Что-то не так? – Чарли! Это тот парень, что стоит у входа в крыло сэра Пола Гетти? Она кивает. – Спасибо, Роберта! – Джастин машет ей и бросается к крылу Гетти, его сорвиголова и паинька снова столкнулись в высшей степени сбивчивой комбинации из бега и шага, корзинка покачивается в его руке. – Закончила на сегодня, Красная Шапочка? – слышит он хриплый смешок. Джастин, бегущий вприпрыжку с корзиной в руке, резко останавливается и, повернувшись, оказывается лицом к лицу с охранником Чарли, высоким, крупным парнем в форменном берете. – Господи, Бабушка, какая у тебя некрасивая шляпка! Чарли делает страшные глаза и скрючивает пальцы как когти. – Чарли, я хотел спросить, кто дал тебе эту корзинку. – Посыльный из… – Чарли подходит к своему столику, перебирает какие-то бумаги и достает карточ-ку с зажимом. – Из торгового центра «Хэрродс». По имени Чжан Вэй, – читает он. – А что? Маффины не понравились? Джастин прищуривается: – А откуда ты узнал, что там кексы? Чарли отводит глаза: – Я же должен был проверить, мистер Хичкок, правда? Это Национальная галерея. Я не имею права принять посылку, не зная, что в ней. Джастин внимательно смотрит на заливающееся краской лицо Чарли, замечает крошки, застрявшие в уголках рта и просыпавшиеся на грудь. Сняв клетчатую салфетку, он считает кексы. Их одиннадцать. – Ты не думаешь, что посылать человеку одиннадцать кексов – это как-то странно? – Не знаю, мистер Хичкок. – Глаза бегают, плечи беспокойно подергиваются. – Никогда в жизни не посылал никому кексы. – Разве не логичнее послать дюжину маффинов? Чарли пожимает плечами и начинает пристально изучать всех входящих в галерею – гораздо внимательнее, чем обычно. Джастину ничего не остается, как уйти восвояси. На Трафальгарской площади Джастин выхватывает из кармана мобильник. – Алло? – Бэа, это папа. – Я с тобой не разговариваю. – Почему? – Питер рассказал мне, что ты наговорил ему вчера на балете! – Бэа по-настоящему гневается. – Ты весь вечер допрашивал его относительно его намерений.