И тут Любаша сразу подумала, что она, летящая на мотоцикле, наверное, выглядит со стороны совсем как настоящий, поспешающий на работу рабочий человек, и смело подняла руку, ответила пастуху. А потом догадалась: «Это не мне он машет, а машет Ивану Романычу. Но и всё равно это всё очень и очень чудесно, потому что это ведь из-за Ивана Романыча мне так сегодня хорошо, и там, в поле, мы с бабушкой обязательно для него постараемся». А бабушка по сторонам даже и не смотрела. Она прижимала к себе одной рукой корзину, другой ухватилась за борт коляски, и так вся и пригнулась к ветровому стеклу. Платок у бабушки сбился, кофта надулась пузырём. Испуганной бабушке, наверное, казалось, что ветер вот-вот выхватит её из коляски и унесёт, как пушинку, неведомо куда. Но мало-помалу мотоцикл сбавил ход, нырнул по пыльной колее в лес, а потом выскочил из-под тёмных елей на солнце, и от света и простора у Любаши зарябило в глазах. Здесь небо синело ещё ярче, а вокруг, куда ни глянь, золотилась рожь. Комбайны здесь работали уже вовсю. Их было три. Огромные, грохочущие, бурые от пыли, они ползли прямо на зыбкую стену хлебов. И высокая рожь покорно сгибалась им навстречу, падала на широкие жатки, и там, где комбайны прошли, поле становилось колючим и ровным, словно подстриженным под машинку. Лишь копны соломы почти до горизонта светло желтели на нём. Иван Романыч сбросил газ, и мотоцикл покатился совсем тихо. Но если бы мотор и трещал изо всех сил, то в грохоте комбайнов его не было бы слышно. Когда мотоцикл и первый комбайн поравнялись, Иван Романыч поднял руку, приветливо помахал, а потом показал на бабушку: «Смотри, кого я к вам привёз!» — как бы сказал он комбайнёру. Чёрный, весь обгорелый на солнце комбайнёр вовсю засверкал улыбкой и глубоко с высокой площадки поклонился бабушке. Бабушка приосанилась, тоже хотела поклониться, да кланяться в коляске было некуда: на коленях, чуть не упираясь в бабушкин подбородок, стояла высокая корзина. А навстречу двигался уже второй комбайн. И опять Иван Романыч взмахнул рукой, и опять, как бы чуточку хвастаясь, показал на бабушку. «Ну и ну! — улыбнулась Любаша. — Бабушку-то мою как встречают… Даже завидно. Меня бы вот так! Но ничего, ничего, придёт и моё время». И только Любаша так подумала, как от самого дальнего, от третьего, комбайна к дороге помчалась грузовая полная зерна машина. Она лихо перескочила дорожный кювет, тяжёлый кузов подбросило, зерно плеснулось через борт на землю, и бригадир в седле мотоцикла даже привстал: — Э-эх! — Господи! Что делает супостат! — охнула бабушка, а Иван Романыч сердито крутанул руль — поставил мотоцикл поперёк дороги. Машина остановилась. Из кабины остолбенело смотрел на Ивана Романыча молоденький шофёр. У него там, в кабине, на тоненькой цепочке покачивался игрушечный утёнок с круглыми удивлёнными глазами, и у шофёра глаза были точно такие же — очень удивлённые. Шофёр распахнул дверцу, выскочил: — Чё такое, чё? Стряслось чё-нибудь? — Стряслось, — ответил Иван Романыч. Он грозно нахмурился, и Любаша загодя пригнулась: «Сейчас как закричит!» Но Иван Романыч не закричал, а только шумно, всей грудью вдохнул воздух, шумно выдохнул и взял этак бережно, двумя пальцами, шофёра за кармашек цветастой рубахи: — Случилось, Петенька-дитятко, случилось… Ты скажи, хлеб в магазине буханками берёшь? — А чё? Буханками! Как день, так три буханки… Семья у нас великущая, аппетит у всех — будь здоров. А чё? — Ни «чё», милый! Пока ни «чё»… В магазине буханки считать умеешь, теперь пойдём считать их на дороге. — На какой дороге? Я тороплюсь! — попробовал освободить рубаху шофёр, но Иван Романыч рубаху не выпустил, а прямо так, за кармашек, и повёл Петеньку к тому месту, где расплеснулось по траве зерно. — Любуйся, милок, считай буханки. Да пока не твои собственные, а пока, ясно-понятно, государственные. Шофёр почесал кудрявый затылок, развёл руками: — Ну-у, Иван Романыч… Ты из-за этого? А я-то думал, беда… Ну, газанул! Ну, просыпал малость! Так ведь спешка… Сам знаешь, где пироги едят, там и крошки летят. Петенька, похоже, совсем успокоился. Он даже подмигнул бригадиру: — А в общем, я ещё молодой! А в общем, я ещё исправлюсь! Дай дорогу, мне ехать надо. И тут Иван Романыч опять прежним тихим голосом, но только медленно, очень медленно, чуть не по слогам сказал: — Нет, не по-е-дешь. Сначала подберёшь «кро-шечки». — Так лопаты нет, — улыбнулся было Петенька. — Нету! Нечем собирать. Он показал пустые ладони, весело глянул на Ивана Романыча, да тут же и осёкся: — Ты что? Вы что? Я сейчас… Я мигом. Петенька даже и чёкать перестал, и на «вы» перешёл, и, сдёрнув с головы кепку, присел на корточки, быстро-быстро пригоршнями начерпал в кепку зерна и помчался к машине. Ужасно сердитый Иван Романыч стоял, не говорил ни слова. Бабушка с Любашей тоже притихли. А шофёр всё черпал, всё бегал туда и обратно, торопливо объяснял: — Я, Иван Романыч, не видел… Я, Иван Романыч, кабы видел, так сам бы остановился и подобрал… Я нечаянно, вы не думайте. А когда всю рожь собрал, то спросил: — Ну, я поехал? Бригадир молча откатил мотоцикл с бабушкой и с Любашей в сторону. Шофёр хотел помочь, да бригадир ему не дал. Тогда шофёр тяжко-претяжко вздохнул и полез к себе в кабину. Игрушечный утёнок там давно покачиваться перестал, вид у него был тоже сконфуженный. А у Любаши пропало праздничное настроение. Она робко поглядывала на сердитого Ивана Романыча, и на душе у неё было так, как будто это и не Петенька виноват во всём, а она сама. Лишь бывалая бабушка сохраняла спокойствие. Когда грузовик осторожно тронулся с места, а хмурый бригадир опять взялся за руль, бабушка сказала: — Успокойся, Иван! Петька-то и в самом деле молодой, потому и маховитый. Ещё наживёт ума, поправится. Потом тихо рассмеялась: — Нас поскорей вези. А то проштрафимся и мы с Любашей. Комбайны по второму кругу идут, а мы всё ещё не на месте. Комбайны и в самом деле заходили на второй круг. Они обошли поле со стороны леса и теперь поднимались к дальнему пригорку, над которым темнела какая-то кровля и макушки старых рябин. Иван Романыч глянул на пригорок и ответил всё ещё хмуро: — Место вот оно… Потом опять шумно вздохнул и только тогда успокоился: — Вы у меня никогда не проштрафитесь! Заложье, куда привёз бригадир новую повариху с помощницей, было когда-то маленькой деревенькой, но теперь все здешние жители перебрались на центральную усадьбу, в Любашино село, и от Заложья осталось только название местности, да колодезный сруб весь в крапиве и в лопухах, да старый замшелый амбарчик. Вокруг амбарчика поднялся густой, весь в оранжевых гроздьях рябинник. Под ним стоял самодельный стол и маленькая печка с чёрною самоварной трубою. Бригадир подкатил прямо к печке. — Вот и приехали! — Приехали с орехами, — подтвердила бабушка и, покряхтывая, зашевелилась в тесной коляске, стала выбираться. А Иван Романыч тут же и заспешил: — Ну, я помчался. К комбайнам помчался! И он в самом деле побежал, забухал сапогами по тропке, потому что комбайны вновь разворачивались, заходили на третий круг.