Тут Дойл поморщился, и герцогиня это заметила. - В чём дело, Дойл? - После той кутерьмы на аэровокзале местные полицейские чины не очень-то хотят посылать своих парней на участие в подобных акциях, это они мне только вчера сказали, – объяснил подчинённый. – В принципе, мы сможем обойтись и своими силами, если леди Рэндольф предоставит нам своих сотрудников. - Полицейские чины это не ваша забота, Дойл, - холодно отвечала ему герцогиня. - Найдите леди Рэндольф и работайте с нею, – и продолжила, уже обращаясь к своему дворецкому: - Пусть американка поднимет всех, кого сможет, напишите, что Дойл ей всё объяснит. Напишите, что он свяжется с нею, – и после закончила: – Всё, идите. Джеймс тут же вышел, а сотрудника ИС она остановила: - Дойл. - Да, миледи, - тот остановился. - Возьмите его, Джон, - произнесла герцогиня мягко, почти по-матерински. – И тогда вы будете вознаграждены, – она замолчала, но тут же добавила уже обычным своим повелительным тоном: - Или хотя бы заберите у него лодку. - Я сделаю всё, что в моих силах, миледи, – обещал Джон Дойл. Глава 40 Квашнин знал, что в лодке мало топлива, и первым делом заехал в угольную компанию и оплатил центнер угля. Он приехал к лодке, успел раздеться, разуться и сложить одежду с обувью в рундук у штурвала, надеть старые и грязные парусиновые порты, а после остатками имевшегося топлива запустить прогрев котла, прежде чем на пирс въехала телега, в которой находились корзины, и каждой из них было по двадцать килограммов первосортного антрацита. Так как кочегара у него не было, инженеру пришлось самому таскать корзины и высыпать уголь в бункер, соответственно, раздевался он не зря. К концу загрузки его разгорячённое тело было покрыто мелкой угольной пылью. Но это было лишь начало его работы, дальше он взялся за лопату и стал кидать уголь из бункера в разгоревшуюся топку. Кинув десять лопат, Квашнин, уже изрядно почерневший от угольной пыли, подошёл к манометру и с удовлетворением отметил, что стрелка сдвинулась с нуля. Давление в котле начало расти. Можно было потихоньку отваливать, течение потащило бы лодку вниз, а там, минут через десять, уж и котёл прогрелся бы, выдал нужное для хода давление. В общем, желая побыстрее уйти от пирса на открытую воду, брат Аполлинарий пошёл на нос и отвязал швартов; он уже возвращался на корму, когда увидал, как на пирс на скорости вкатился электрический и значительно перегруженный экипаж. Двухместная коляска явно не была рассчитана на четырёх седоков, один из которых был гигантского телосложения. Она не без труда катилась по пирсу. Видно, аккумуляторы совсем подсели. «Четверо: один человек, один страж и два кривоногих, - моментально оценил существ, сидящих в экипаже, Квашнин. И так как он знал, кто им противостоит в Гамбурге, сразу по дурацкой охотничьей кепке угадал человека. – Ублюдок Тейлор!». Он мог, конечно, кинуться к рундуку и схватить револьвер, но инженер верно оценил свои силы: три револьвера против одного. Огромные стражи обычно не носят револьверы, они работают руками, их задача брать противников живьем. Но всё равно – три револьвера, и стрелять они будут сверху… В общем, он решил действовать иначе; он спокойно поднял лопату и, подойдя к борту, опёрся на неё и застыл, с интересом наблюдая за приближающейся коляской. А из неё уже выскочил один из кривоногих, мелкий, проворный, он побежал быстрее, чем катилась коляска и без всякого разрешения запрыгнул в баркас к Квашнину. Но тот только удивлённо посмотрел на него и никак не стал препятствовать. Эбердин Тейлор – а это был именно он – уже вылез из остановившегося экипажа, с револьвером в руке и с мерзкой улыбочкой подошёл к пирсу и спросил грубо, ещё и на дурном немецком: - Что, инженер Вайс, ты есть попался? На что Квашнин спокойно ответил ему: - А, так вам нужен инженер, - он как стоял, опираясь на лопату, так и продолжал стоять, вся его поза выражала полную безмятежность. – Инженер пошёл в контору, - Аполлинарий Антонович указал на небольшое здание, которое было на берегу метрах в пятидесяти от пирсов и рядом с которым стояла чья-то одноконная коляска, – вон туда, забрать какие-то бумаги. - А ты есть кто? – всё так же грубо интересовался Тейлор, не отводя ствола своего оружия от Квашнина. - Я Гремхоппер, господин, - сразу отвечал Аполлинарий Антонович, - Михель Гремхоппер, грузчик из компании «Гамбург-уголь ЛТД». Я привез сюда уголь по заказу инженера Вайса. Вот, выгрузил всё. При этом Квашнин даже улыбался добродушно. Ему было нужно, чтобы Тейлор поверил и разделил свою команду, отправив кого-нибудь в контору, это сразу увеличило бы шансы инженера. И Тейлор, умный и проницательный, не мог не поверить ему, ведь перед ним, опираясь на лопату, стоял мускулистый, полуголый, босой, перемазанный угольной пылью человек в старых парусиновых штанах, который, честно говоря, никак не походил на шпиона-интеллектуала. В общем, Тейлору нужно было что-то делать. Ждать инженера тут или идти его искать в контору. «Ну давай, отправь кого-нибудь в контору, решайся уже, инженер может и сбежать, пока вы все торчите тут», – мысленно подгонял Тейлора Квашнин. Рядом с англичанином, за его левым плечом, торчал один из двух кривоногих, у экипажа возвышался громила страж. А ещё тот из кривоногих, что влез на лодку, удобно устроился на корме, как раз в радиусе действия лопаты инженера. В общем, брат Аполлинарий оценивал свои шансы уйти как высокие. Главное, чтобы Тейлор отправился в контору искать Вайса там. И тут Квашнину ещё и повезло. Именно в это мгновение из конторы вышел какой-то господин и стал садиться в экипаж; увидав сие, инженер поднял палец и указал: - Так вон же господин Вайс, вон он, садится в свою коляску. И тут Тейлору уже пришлось решать, решать быстро, и он решил: - Плюмб! - Да, масса! – откликнулся тот, что был в лодке рядом с Квашниным. - Приглядывай за этим, - крикнул Тейлор на английском языке, - остальные за мной. Быстрее. Сульф, бегом за тем типом в бричке! Сам он бросился к своему электромобилю, в который уже забирался огромный страж. Тейлор запрыгнул в экипаж и стал задним ходом отъезжать по пирсу от баркаса, и как только он съехал с пирса, Квашнин повернулся к тому кривоногому, которого звали Плюмбом. Брат Аполлинарий сразу увидал направленное в его сторону дуло револьвера. - Не двигаться! – рявкнул на английском кривоногий. - Извините, господин, я не понимаю вас, - на отличном немецком отвечал ему Квашнин и улыбнулся со всем возможным дружелюбием. Потом он спокойно отворил дверцы топки и стал одну лопату за другой закидывать в топку уголь. А последнюю лопату… развернулся – и целый совок, килограммов эдак пять прекрасного антрацита, отправил в обезьянью, с дурацкими клочковатыми бакенбардами, физиономию кривоногого. Кинул со всего размаха. Шляпа слетела с ушастой головы уродца, большой кусок угля попал ему прямо в глаз, он был обескуражен и даже не успел нажать на спусковой крючок, прежде чем лопата с лёгким звоном обрушилась на его голову. Плюмб, это странное существо, некогда бывшее обезьяной, или, быть может, обезьяна, бывшая человеком, отшатнулось от удара и безвольно повалилось на палубу, роняя пистолет, а Квашнин наградил его ещё одним сильным ударом по башке лопатой, закрепив, так сказать, результат, и лишь после этого, подняв с палубы оружие поверженного врага, снял кормовой швартов и с заметным усилием оттолкнул баркас лопатой от пирса. И лодка, подхваченная несильным течением, поплыла потихонечку. Только после этого инженер подошёл к штурвалу. Огонь в топке гудел, из трубы валил чёрный дым, пар в котле копился и копился, манометр показывал: ещё пять минут и можно будет запускать двигатель. Тогда инженер взглянул на берег – где там Тейлор? – и увидал, что его колымага всё ещё где-то у здания конторы, а сам англичанин сейчас разбирался с несчастным господином у коляски. Квашнин чуть подумал и пошёл к рундуку; он достал оттуда свой револьвер и трость с рукоятью в виде головы гуся. Эта рукоять заодно была ещё и рукоятью стилета, спрятанного в трости. Этим стилетом он безболезненно и бесшумно, одним ударом в центр груди, добил кривоногого Плюмба. Почти бескровно. Потом поднял его нетяжёлое тело и выбросил за борт, за ним выкинув и его шляпу. А после уселся на банку на корме и взял в руки револьвер убитого им существа. Взвесил его, открыл барабан – проверил патроны. Стал целиться в сторону берега. Револьверчик был так себе, но, разумеется, в сложившейся ситуации лишним он точно не будет. Квашнин спокойно сидел и ждал того, что случится раньше: или котёл наберёт давления и он спокойно уплывёт прочь отсюда, или болван Тейлор вернётся на пирс и начнёт оттуда палить. Но теперь ситуация изменилась, теперь инженер мог спрятаться за большой котёл и вести оттуда прицельный огонь, а англичанам придётся стрелять с открытого пирса, изображая из себя неплохие мишени. А течение всё тянуло и тянуло баркас дальше на большую и быструю воду. В общем, время работало на инженера. *** Когда дворецкий появился в дверях, она спросила у него: - Джеймс, нет ли каких-нибудь телеграмм для меня? Но это был не очень умный вопрос с её стороны, герцогиня и сама знала, что вышколенный до идеального состояния слуга сразу сообщил бы ей, приди для неё хоть одно сообщение. Просто она изнывала от неизвестности. Леди Кавендиш давно сама не работала, что называется, «в поле», и очень тяготилась этим. Всё это – больные глаза, которые по недосмотру или по неумению поставил ей прошлый её врач. Она была уверена, что, руководи она сама операцией на аэровокзале, результат был бы намного весомее. Но на этот раз слуга её удивил: - Пришла только что телеграмма от коммодора Винтерса, миледи. - Да, и что он пишет? - Пишет, что будет к вечеру с докладом, - ответил слуга. Признаться, герцогиня, несмотря на свои годы, весьма активно интересовалась молодыми мужчинами; это было побочным, но таким приятным эффектом удивительного эликсира жизни, что она колола ежемесячно. Так что новость эта была приятной и немножко будоражащей. - Передай повару, что сегодня у нас на ужин будут гости, - распорядилась герцогиня. - Разумеется, миледи, – Джеймс поклонился и вышел, закрыв за собою дверь. А она осталось одна. Сидела, теребя на платье брошь с изумительным сапфиром, в нетерпеливом ожидании вестей от своих подчинённых. И никакая работа не шла ей на ум, а вот раздражение герцогиню не покидало, ведь ни эта американская дрянь, ни эти два болвана, Дойл и Тейлор, за всё прошедшее утро ей так ни разу и не написали. И тут снова в дверях появился её старый дворецкий. - Телеграмма, миледи. - От леди Рэндольф? – оживилась леди Джорджиана. - Нет, миледи, это от Аарона Гольдсмита. Герцогиня сделала нетерпеливый жест рукой: давай сюда. И когда Джеймс поднёс ей телеграмму, взяла её и развернула. «Госпожа леди Кавендиш… “Госпожа леди…”? - её покоробило это нелепое обращение – только тот, для кого немецкий был родным, мог написать такую несуразицу. – Рад сообщить вам, что камень «Александр», рубин, вас интересовавший, не выкуплен. И если вы всё ещё продолжаете хранить интерес… “хранить интерес”, - она опять поморщилась. – компания «Мусаифф Гамбург» готова привезти вам его для осмотра. Надеемся на скорый ваш ответ. Аарон Гольдсмит. Число. Час.» - Отпиши ему, Джеймс. Напиши, что я готова немедленно осмотреть рубин, если они найдут время, чтобы привезти его, – леди Кавендиш заметно оживилась. - Так и сделаю, миледи. И уже через пять минут он снова был в её кабинете. - Мистер Гольдсмит интересуется, готовы вы их принять в течение ближайшего часа. Герцогиня даже едва заметно улыбнулась: эти жулики торопились, а значит, у них не было покупателя на рубин и были нужны деньги. - Телеграфируй ему, что готова. *** Теперь они приехали втроём. И смотрелись в своих чёрных одеждах в её кабинете, оформленном в лазурных и голубых тонах, весьма неуместно, словно вороны на прекрасном покрывале. Расселись по изящным диванам. Всё тот же степенный и важный Лейба Мусаифф, знающий своё место Аарон Гольдсмит и старик, державший в своих покрытых геронтологическими пятнами руках небольшой ларец, обитый бархатом. Имя старика было Соломон Мусаифф, и он решил сам привезти герцогине этот камень. Он же, уже не без труда передвигая ноги, и поднёс ларец с рубином к её столу. Ей пришлось из вежливости выйти из-за стола, и, улыбнувшись, она приняла у него ларец. - Надеюсь, это то, что вам придётся по душе, герцогиня, - произнёс Соломон Мусаифф. - И я надеюсь на то же, - отвечала она, возвращаясь на своё место. Гости молчали, а хозяйка вывернула резистор настольной лампы до упора, и та теперь давала максимальный свет; потом она достала из настольного секретера мощную лупу и лишь после этого открыла коробку. Открыла – и сразу была поражена цветом камня. Ей даже не пришлось его доставать из коробочки, чтобы понять, насколько он хорош. Она аккуратно взяла камень и поднесла его под свет лампы. Да, это был именно он. Рубин «голубиная кровь», цвет… нечто среднее между спелым гранатом и розовым. Насыщенный, глубокий. Она едва сдерживала себя, чтобы не направить на него лупу, не улыбаться радостно и с предвкушением, не показывать своего восхищения. В общем, не делать ничего, что могло убедить этих проходимцев, что камень ей очень нравится. Она поднесла его к лампе поближе и повертела в пальцах, давая свету поиграть в гранях, а потом почти безразлично спросила: - Так какой у него вес? - Вес этого удивительного камня, - залепетал старик Соломон типично по-стариковски слабым голосом, - пятьдесят два карата. Да, досточтимая госпожа, целых пятьдесят два карата бирманского сокровища. На это она ничего не сказала: возможно, пятьдесят два карата в камне было. Теперь герцогиня поднесла к рубину увеличительное стекло. Стала рассматривать грани. Ну, с этим у Мусаиффов всегда всё было в порядке. И, осмотрев камень со всех сторон, леди Кавендиш произнесла: - Да, огранка неплохая. - Неплохая? – возмутился старик Соломон. – Да она лучшая в мире! - Не хотелось бы спорить, - заметила леди Джорджиана, отрывая взгляд от драгоценности. – Но у меня есть камни, огранённые самим Самуилом Шейманом.