8 июля передовые отряды немцев вышли к Эмбаху, как раз напротив Тарту. И попытались ворваться в город, но были встречены огнем успевших занять позиции в предместьях немногочисленных бойцов 125‐й дивизии. Вот тут, к великому изумлению, Михаил Степанович и увидел вернувшиеся сюда по реке корабли – а ведь генерал их сам спровадил, безоружные лоханки с курсантами на борту просто не могли быть помощью. Однако они пришли с батальоном пехоты, высадили десант и поддержали огнем с установленных на кораблях пушек. Как и когда моряки успели это проделать – поверилось тогда в настоящее чудо! Удар во фланг для врага оказался внезапным – немцы откатились на пять километров от города, дав время устроить предмостное укрепление. А в Муствеэ флотилия за два дня высадила еще пять батальонов и корпусной 51‐й артполк, не просто возвращенный Гловацким – к оставшимся семи 152‐миллиметровым гаубицам будущий командарм 11‐й присоединил еще дюжину, доведя до двух дивизионов. С той счастливой для Шумилова ночи помощь от «соседа» становилась все более ощутимой. Восстановив 125‐ю дивизию за считаные дни, доведя ее практически до нового штатного состава, пусть урезанного довольно сильно, Михаил Степанович обрел уверенность. Поток прибывающих от Гдова в Муствеэ нарастал – от этой пристани полуторки каждую ночь привозили пополнение. Вначале прибыл маршевый батальон, потом другой, следом целый полк ленинградских ополченцев. Вот его прибытию Шумилов обрадовался больше всего – в 48‐й дивизии осталось всего два стрелковых полка вместо трех положенных по штату. Следом за ним перебросили истребительный батальон и два десятка танкеток Т‐37/38 – из последних половина оставлена в резерве на случай непредвиденных атак немцев, а другую просто вкопали в землю как доты по левому берегу Эмбаха. Помощь Гловацкого ошеломляла – порой Шумилов чувствовал, что вроде бы стал его подчиненным, ведь на войне каждый генерал чуть эгоист, неохотно расстается с собственными резервами. Да мало ли что может случиться?! А запас, как известно, карман не тяготит! И один за другим вставали вопросы, порой столь щекотливые, что сам Шумилов чувствовал себя неловко. Но ведь так и надо помогать, не ожидая приказа командующего, а, наоборот, по своей собственной воле выручать в трудную минуту. Проявлять инициативу, которая, согласно накрепко вбитым мыслям, всегда наказуема. Ибо есть старая, еще с царских времен армейская аксиома – кто предложил, тот и выполняет. Но ведь Гловацкий все это делает как бы походя, будто так и должно быть. Не может не быть! Та же Чудская флотилия как вполне реальная сила появилась благодаря командарму, который на нее обратил самое пристальное внимание, передав ей найденные на складе пушки, хранившиеся со времени Гражданской войны. Заодно набрав для нее в Пскове моряков для увеличения личного состава и передав на корабли уйму припасов. Еще выпросив многое в Кронштадте – да те же бронекатера. Почему он так может делать?! Задав себе этот вопрос, Шумилов спокойно пережил утрату обещанной маршалом Ворошиловым 191‐й стрелковой дивизии, спешно перевезенной эшелонами от Нарвы. Более того, отошедший с его корпусом батальон из 11‐й стрелковой дивизии спешно доукомплектовали, вооружили и отправили к своему полку на автомобилях. Это было отмечено командующим фронта – от генерал-лейтенанта Ватутина пришла шифровка с одобрением и приказом готовиться к наступлению. Теперь его 11‐й корпус становился отдельным, и в его состав передавалась развернутая в Узмени из отдельных батальонов 10‐я стрелковая бригада. Несколько дней тому назад эшелонами привезли в Тарту 2‐й полевой укрепрайон, такие бригады спешно формировались в Ленинграде из ополченцев старших возрастов, участников прошлой войны с германцами, саперов и строительных подразделений. – Товарищ генерал! Вам приказ штаба фронта! Шумилов повернулся, взял протянутый шифровальщиком карандаш, расписался на корешке. Взглянув на часы, вывел время и дату. Затем кивком отправив лейтенанта, развернул и внимательно перечитал строчки. Сразу же обратил внимание на подпись. Заместитель командующего фронтом генерал-лейтенант Гловацкий, командующий 11‐й армией, в оперативное подчинение которой и передан его 11‐й корпус. Вот и все, ощущение оказалось вполне реальным, воплощено в жизнь этим приказом. Ожидаемое наступление немцев должно начаться в самое ближайшее время, судя по всему, счет идет не на дни, на часы. Предполагаемый удар на Пылтсамаа сосредоточенной танковой группировки противника моментально встревожил Шумилова – его корпус сразу же попадал в окружение, чего до этого дня он старательно избегал, отступая в Литве, как только видел, что фланги охватываются врагом. А тут нешуточная сила – сразу четыре танковых и моторизованных дивизии, более двухсот танков. Может быть, командарму‐8 генералу Собенникову и удастся не допустить прорыва, все же получил пару свежих дивизий и полдесятка бригад, но вот какой ценой?! Все же немцы все эти недели показывают, что их танки рвут любую оборону, их невероятно трудно сдержать, особенно когда поддерживает авиация. Перед глазами Шумилова встали горячие июньские дни – удары врага с воздуха были катастрофичными. Подходившая к фронту 48‐я дивизия тогда сильно пострадала от атак «лаптежников», что с включенными сиренами, с леденящим воем пикировали на разбегающихся от страха в разные стороны красноармейцев. Сильно пострадали и отступающие от границы 11‐я и 125‐я дивизии, особенно автотранспорт и обозы – лошади бились в упряжках от охватившего животных ужаса. И противостоять в воздухе было нечем – стремительное наступление немцев заставляло истребительные полки перебазироваться, зачастую танки с крестами на броне настолько быстро подходили к нашим аэродромам, что там попросту бросали неисправные самолеты, которые даже из-за мелких поломок не могли взлететь. В Риге он сам видел площадку, на которой крыло к крылу застыли два десятка И‐16, на вид вполне целых, но так и оставшихся на земле безучастно дожидаться подхода врага. Устоять под такими совместными ударами авиации и танков смогли лишь в Псковско-Островском укрепрайоне, там ведь задолго до этой войны построили больше полутора сотен бетонных коробок дотов, заняли заранее свежими дивизиями с танками 1‐го мехкорпуса, да десятки тысяч горожан и колхозников до сих пор роют траншеи. В Эстонии такое возможно только на отдельных участках – слишком протяженная линия фронта. У него почти сто километров на две дивизии и пару бригад, считая за последнюю прибывший УР. У Собенникова, конечно, намного лучше, но все же по 25 километров на дивизию, пусть с болотистыми участками и редкими дорогами через леса, это многовато выходит. – Трудно придется, – пробормотал генерал, медленно прохаживаясь по КП. А тут еще задача и самим готовить наступление против немцев. Перевес пока на нашей стороне. У немцев южнее Эмбаха всего одна пехотная дивизия – высылаемые разведгруппы взяли уже несколько «языков», одного из них, лейтенанта из службы связи полка Шумилов допрашивал через переводчика. Атаки с трех сторон фашисты не выдержат, отступят, но вот далеко ли пройдут его части, если со спины ударят танковые дивизии. Драться против них перевернутым фронтом?! Вряд ли у него получится – тылы ведь на левой стороне Эмбаха останутся. Следовательно, стоит приберечь не один, а два полка 48‐й дивизии и пододвинуть чуть поближе к Пылтсамаа. Успеть ими поддержать части 10‐го корпуса генерала Николаева, если прорыв станет для всех очевидным. Это единственное, чем он может помочь и «соседу», и себе – по крайней мере выиграть немного времени для перегруппировки. – Надейся на лучшее, готовься к худшему, – тихо произнес генерал, уже понимая всю сложность будущего разрешения неминуемого кризиса. Самое страшное, что может произойти, – это когда наступающим войскам наносят смертельный удар в спину… Командующий 11‐й армией генерал-лейтенант Гловацкий Порхов – Мы с вами не ошиблись в своих расчетах, Николай Михайлович! Час назад фашисты нанесли удар по 8‐й армии, причем на широком фронте. Пока только одной пехотой, лишь в направлении на Пылтсамаа отмечены их танки – в небольшом количестве. Думаю, сразу же после прорыва левого фланга армии немцы введут свою подвижную группировку в глубь Эстонии! Негромкие слова Ватутина отчетливо звучали в звенящей тишине, что воцарилась в кабинете. Гловацкий курил, навалившись на спинку кресла, сам напряженно размышлял. «Ход боевых действий идет теперь иначе, чем в реальности, совсем по-другому. Тогда немцы были на Лужском рубеже, усиленно закреплялись на захваченных плацдармах. И в начале августа ударили с них, за три недели подойдя к Ленинграду. Сейчас они топчутся под Псковом и Островом три недели, и откровенно отказались от новых попыток штурма. А вот в Эстонии события разворачиваются и идут, скажем так, почти по «старому графику». Удар нанесен в точности такой же, как и было, но только гораздо большими силами при поддержке главных сил 4‐й танковой группы Гепнера. Но тут все понятно – надо ведь танковые дивизии задействовать, и так все расписание блицкрига затрещало по швам. Это они от безнадеги стали тут метаться, один корпус туда, другой обратно, вертят как барабан «Спортлото». Как ни крути – но причина в большом количестве боеспособных дивизий РККА, которых раньше били поодиночке, но вот сейчас столкнулись с «веником» из них, как в старой народной притче. А еще маршала Ворошилова в косности упрекают – тогда народное ополчение дивизиями создавали и в бой сразу бросали от полнейшей безнадежности, потеряв в приграничных сражениях большинство кадровых соединений РККА. Сейчас есть шанс исправить ситуацию здесь – а это не может не повлиять на общий ход войны!» – Что будем делать, Николай Михайлович? – Что и делали, Николай Федорович, – готовить наше наступление, два дня ведь всего осталось. Знаешь, в юности довелось посещать шахматный кружок. Весьма интересная игра, думать учит. Так вот – в ней два понятия имеется, которые как нельзя лучше подходят к военному делу. – Какие? Интересно было бы узнать. – Любое наступление на фланге может быть отражено контрударом в центре, и наоборот. Допустим, немцам удается опрокинуть наш 10‐й корпус, и их танки начинают продвигаться к Нарве и к побережью Финского залива. Неприятно? Вне всякого сомнения! А теперь перевернем шахматную доску и представим себя на месте противника. Вот русские сами наносят сходящиеся удары от Пскова и Острова. Хорошо, если центральный участок выстоит, а если нет и его прорвут на всю глубину, сразу окружив несколько дивизий. И каково будет решение, Николай Федорович, будь ты на месте фельдмаршала фон Лееба?! Что ты предпринял бы в ответ? – Постараться заткнуть дыру резервами! – А их у него нет, вернее, достаточно сильных. Пара дивизий найдется, но не больше. Нам ведь известны все 26 дивизий группы армий «Север», три охранные считать не будем. И практически все они уже задействованы. Так что корпус, может, еще найдут, передадут из резервов главного командования вермахта, но никак не больше. – Тогда развернуть от Пушкинских Гор 56‐й моторизованный корпус и ударить им на север! – Верное решение – фланговый контрудар заставит русских прекратить движение к Вильянди. Или, по крайней мере, сделает состояние штаба СЗФ крайне нервозным. И вот тут все зависит от действий 41‐го моторизованного корпуса нашего давнего знакомца Рейнгардта. Как он поступит, видя перед собой Пылтсамаа, ведь желанный прорыв состоится?! – У него только два варианта, других просто не вижу. Или продолжать движение к Нарве, заходя в тыл 11‐му корпусу, и завершить этим тактическое окружение наших группировок в Эстонии. 8‐ю армию у Таллина, а войска генерала Шумилова у Тарту. – Ватутин склонился над картой, напряженно размышляя. – А против КМГ выставить подходящие к фронту резервы, да тот же корпус, о котором ты упоминал. И наше наступление в центре окажется под фланговыми контрударами. Ватутин резко сдвинул руки, так что крепенькие кулачки оказались на ширине плеч. Такая наглядная демонстрация впечатлила бы любого, только не Гловацкого, который выразительно усмехнулся, сам поднял свои ладони и раздвинул их гораздо шире от плеч. – Самое неприятное для нас на первый взгляд. Но не все происходит в соответствии с логикой. А если русские все же прорвут заслон и выйдут к Рижскому заливу? Ведь тылы 4‐й танковой группы могут быть уничтожены – и как тогда на Нарву и Таллин наступать прикажете, имея пустые бензобаки автомобилей и танков?! Рискованно в самом деле, хорошей такой авантюрой попахивает. – Гловацкий усмехнулся и закурил очередную папиросу. – «Если бы здесь были Гудериан и Манштейн, они так бы и поступили! Да, именно так – нестандартно, но крайне дерзко и решительно. Тогда риск стал бы для нас неприемлемым! Но вот их Гепнер воюет правильно, а это дает немаленький шанс, очень хороший!» – Все равно следует учитывать этот вариант, Николай Михайлович. Он весьма возможен, как и то, что Рейнгардт приостановит наступление своего корпуса, повернув часть сил на юг, против наших двух мехкорпусов. Тогда прорыва к Рижскому заливу не будет… – А он и не нужен по большому счету, и невозможен. Хотя в Генштабе и Ленинграде сделана ставка именно на то. Потому войска усиливаются чем только можно, заметьте. А ведь те же КВ требуются на других фронтах, как и 34‐я армия и еще те три дивизии, что отправят нам в конце месяца. Но всего этого недостаточно, чтобы прорваться к Риге, окружив и уничтожив при этом главные силы 18‐й армии и 4‐й танковой группы. Тут нужно как минимум удвоить состав наших сил на земле и утроить в воздухе. И то, боюсь, не хватит – слишком силен враг и умелец в том, на чем нам еще учиться и учиться. Вот так, Николай Федорович, нужно строго соизмерять усилия и силы, желания и возможности. И не делить заранее шкуру неубитого медведя! – Почему прорыв к Риге невозможен, Николай Михайлович? Понимаю, что сил для этого мало, но ведь и у врага не так их и много?! – К Риге они легко перебросят любое количество резервов из рейха, как только осознают угрозу! И вышибут нас из Латвии одним ударом. И сделают так с легкостью – мы получим растянутые коммуникации при враждебном населении! Зачем нам это?! И окружить вражеские армии не сможем – нет у нас на эту задачу сил, да и не будет в ближайшие месяцы, минимум полгода. Пока не нарастим выпуск пушек, танков, самолетов, пока сами не научимся воевать так, как бьют нас пока немцы. А посему программу-максимум нам следует забыть немедленно! И сосредоточиться исключительно на программе-минимум, так будет намного проще и оптимальнее. Гловацкий потушил папиросу в набитой окурками пепельнице и тут же прикурил новую. Ватутин сидел с хмурым лицом, которое выражало мысль: «Что же сделают с нами за неисполнение распоряжений Ставки?!» – Приказ в полном объеме мы выполнить не сможем! Но вот окружить две дивизии 1‐го и одну дивизию 38‐го армейских корпусов вполне по силам! Это первая задача! Во‐вторых; надо заставить немцев отказаться от прорыва в Эстонию и повернуть обратно 4‐ю танковую группу. Как это сделать – тут предстоит подумать, но вначале нужно самим ударить! В‐третьих; в идеале враг должен отказаться от любых наступательных операций на нашем фронте в августе. Перехватить инициативу, вырвать ее, заставить фашистов самих перегруппировывать силы и терять на этом драгоценное время. Осень ведь наступит, дожди пойдут – в нашей грязи их грузовики по днище увязнут. А морозы ударят, болота замерзнут, реки льдом покроются – тут совсем другая война пойдет, достаточно вспомнить поход Наполеона на Москву. Не думаю, что немцы подготовились к нашим морозам – судя по всему, они планировали войну и хотели разделаться с нами до осенних заморозков. – Похоже на это, – пробормотал Ватутин и постучал карандашом по карте. – Но сейчас на дворе лето… – Да, лето, – согласился Гловацкий, – а потому следует воспользоваться моментом и самим ударить. Даже если сорвем наступление, заставим немцев топтаться на месте снова и терять время, то свои задачи выполнили целиком и полностью. Если выпроводим из Эстонии, оставим ее за собой, то добились не просто успеха, а победы. – Почему именно победы? – А тут больше политический фактор сыграет, Николай Федорович! Им ведь многое изменить можно, очень многое. Наш флот сможет выходить в Балтику, под ударами нашей авиации окажутся Кенигсберг и Мемель. Финны поневоле призадумаются – реванша хотят горячие финские парни и сейчас на Сортавалу наступают именно в расчете на захват немцами Эстонии. А так у Маннергейма страх появится – все же Ленинград по населению Финляндию превосходит. А это резервы, те самые, нужные на нашем фронте. Да многое что влияет, так что правильно сказал о победе. Только преждевременно – нам нельзя допустить прорыва в Эстонии! – И что ты предлагаешь еще сделать? – Помнишь в академии изучали. Главный принцип каждого успешного наступления есть максимальная концентрация сил и средств на направлении главного удара. Под Псков и Остров мы стянули больше половины пехоты и 90 % танковых частей, сосредоточили тут почти всю корпусную артиллерию, задействовали восьмидюймовые гаубицы, морские транспортеры с пушками. Мы еще не умеем толком наступать, а потому перевес в силах должен быть не ощутимым, а подавляющим любое сопротивление! На нашей стороне и такие факторы, как неготовность вражеской обороны и чересчур растянутые полосы германских дивизий, а также разброс их подвижных соединений. Я очень боялся, что немцы ударят в Эстонии всей танковой группой, но такого не случилось, и слава богу! – Хорошо, что не случилось. Они сами разъединили моторизованные корпуса – воспользуемся столь удачным для нас моментом. Ошибки врага необходимо использовать, как они били нас у границы. – Потому и тревожит меня некоторое неудобство – уж слишком все у нас гладко идет, фашисты вроде как поддавки устроили. Ведь не могут они сами себе просто так проблемы устроить?! Может быть, их удар в Эстонии будет гораздо сильнее, чем мы думаем?! А если они объединили корпуса, а мы этого не заметили? Или попросту передали парочку дивизий из одного своего корпуса в другой. – Гловацкий остановился, неожиданно припомнив, что именно так в прошлой войне и произошло в августе при прорыве под Кингисеппом. Тогда ударили сразу три танковые дивизии, «Лужский рубеж» прорвали в одном месте и тут же устремились на Ленинград. С юга подошел еще один моторизованный корпус, из 3‐й танковой группы, и от Новгорода устремился на север к Ладоге. Вот тогда и оказалась «колыбель революции» в полной блокаде, отрезанная от страны. – Такое может быть? – Запросто. – Гловацкий задумался, мысленно прикидывая возможности противника. Выходило, что вместо шести дивизий против 8‐й армии генерала Собенникова могло быть задействовано ровно в полтора раза больше. Девять дивизий совершенно могли поменять предполагаемый ход боевых действий. – И усилить быстро эстонскую группировку не можем, да и придержать наши резервы нужно, мало ли чем наступление обернуться может. – Может, за счет 11‐го корпуса? Ведь один полк Шумилов передвинул поближе, а нужно всю 48‐ю дивизию. – Ватутин быстро сделал отметку на карте. – Да еще полк взять из 125‐й дивизии. – Тогда удара толкового не выйдет. – С тыла, когда прорвемся, с резерва одну дивизию дополнительно туда перебросим. – Ватутин говорил уверенно, Гловацкий машинально отметил у него слово «когда», а это о многом говорило. – Еще можно и нужно с Моонзунда один полк забрать. Дивизию там из бригады развернули, добавив ополченцев и строителей, на Даго целый полк сформировали из двух батальонов 16‐й дивизии и частей БО. Так что пусть полковник Гаврилов немедленно один из своих кадровых полков на Виртсу перебрасывает, усиливает артдивизионом, саперной ротой, подразделениями обеспечения. Добавим батальон из 11‐й дивизии и получим готовую бригаду через несколько дней. Да и номер можно оставить прежний – 3‐я стрелковая. Вот на Ханко так не получится, тут с маршалом Ворошиловым согласование необходимо, да и Генштаб одобрить должен. Хотя формально ничего пока не взяли – полк перебросили, полк забрали. Но могут не разрешить – а если там будет германский десант, как в прошлую войну?! – Вряд ли! Вероятность десанта практически нулевая! Флот при кайзере намного больше был, сейчас рисковать кораблями немцы не будут. Береговая оборона на островах достаточно сильная, завесу из подводных лодок адмирал Трибуц увеличит быстро. Нет, десанта не будет! Да и наша авиация не даст им спокойно подойти к берегам. – Будем надеяться, а то боком нам может выйти такое ослабление… – Обойдется, – отмахнулся Гловацкий, – сейчас нам главное начать туда переброску войск, каждая дивизия и бригада на счету будет. Хм… Помнишь, я о шахматах говорил? Так вот, это темповая игра, и в ней мы должны на ход опережать противника. На ход! Концентрируя все силы исключительно на главных направлениях. – Включая авиацию, – добавил генерал Ватутин. – После того как ввели единое командование, потери немцев в воздухе значительно выросли. Как и вылеты на поддержку наших наземных частей. Генерал Новиков дело знает хорошо, раз смог навести относительный порядок. – У нас самолетов осталось в полтора раза больше, чем у немцев, и это несмотря на потерю целой тысячи машин. – Гловацкий усмехнулся. – Радио хоть стали использовать, наведение с земли специалистами ВВС. А то кто в лес, кто по дрова! А так хоть охоту на немцев устроили, не дают летать им вольготно. Но очковтирательством продолжают заниматься, видимо, натура у наших «соколов» такая. Шибко брехливая! Я тот первый бой на всю жизнь запомнил, особенно когда отчеты прочитал… Оба генерала рассмеялись, припомнив ту первую яркую победу в небе Псковщины, которую они видели собственными глазами. Прочитав рапорта, Гловацкий не знал, плакать ему тут или смеяться. Пример для математики во втором классе – прилетели 27 «лаптежников» и 12 «мессершмиттов». Наши славные зенитчики сбили 13 первых и 3 вторых, а героические «соколы» вогнали в землю сразу 18 Ю‐87 и 7 Ме‐109. Затем в ходе преследования уничтожили еще шесть «лаптежников» и двух «худых», а остальные ушли крепко подбитые, едва ковыляя в небе и готовые рухнуть на глазах. Так что еще пять-семь «побед» можно приписать им смело. Познакомившись с такой чудной арифметикой авиаторов, Гловацкий взбесился – как можно сбить 56 вражеских самолетов из 39 прилетевших, причем больше половины, а он это видел собственными глазами, улетело обратно вполне исправными?! Провели расследование – на земле обнаружили останки всего десяти Ю‐87 и четырех Ме‐109. Из них пять, судя по отметинам, сбили зенитчики. Еще два падения вражеских самолетов зафиксировали за линией фронта. И это все! Завышение результатов одного боя в три с половиной раза! Победа действительно впечатляющая, но необходимо учитывать, что в том сражении участвовало с нашей стороны 42 истребителя, девять из которых тоже было немцами сбито, а еще три машины из-за повреждений списаны. Посмотрев на хмыкнувшего командующего фронтом, Гловацкий ядовито пробормотал: – «Осетра» им надобно урезать… Бывший командир 56‐го моторизованного корпуса генерал инфантерии Манштейн близ реки Великой – А немцы все идут и идут, танки и машины друг за другом длинной вереницей такой. В грязи вязнут, их вытаскивают, и все ругаются – «руссиш швайне» да «ферфлюхте» поминают постоянно. Наши «чайки» их постоянно тревожат, как появятся в небе, так все разом бегают, как тараканы кипятком ошпаренные, кричат «алярм» и «ахтунг». И после каждого налета машины горят, их сбрасывают с дороги. Парни говорят, до самых Пушкинских Гор они черной вереницей остовов лежат, от наших штурмовок! Товарищ капитан, я ведь правду говорю, сама все видела, да наши комсомольцы с разведкой туда добирались, многое рассказали… Манштейн чуть ли не застонал на кровати, слушая рассказ этой рыжей девчонки с лицом, плотно усыпанным веснушками. Если бы не знал, что она русская, то принял бы ее за фройляйн из гитлерюгенда, настолько та была живая и эмоциональная, переходя порой на немецкий язык, которым владела весьма прилично. Ощущался неизбывный балтийский акцент, но на таком же языке говорил и ее отчим – но тот шлифовал произношение среди остзейских немцев, которых издревле много служило в русской армии. Русецкий принял их в лесничестве, и за целые сутки, проведенные в добротном доме, беглецы преобразились. Форму сотрудника НКВД привели в порядок, выстирали, кое-где Лемке аккуратно зашил прорехи. Погладили и допотопным утюгом, таких в рейхе уже нигде не встретишь – тяжелый, ручка откидывается в сторону, как крышка, а вовнутрь засыпаются раскаленные угли. После глажки Лемке надел униформу, перепоясался ремнем – и в одно мгновение исчез беглый «зэка», как говорят русские, и вместо него появился кадровый офицер с отличной выправкой. На нем форма сидела как влитая, да по фотографии на удостоверении он весьма походил на погибшего капитана НКВД – Манштейн не понимал, почему на красных петлицах знаки различия подполковника. Банька и отличная стальная бритва из Золингема, трофей с прошлой войны, вернули генералу человеческий образ. Нашлась у хозяина и добротная одежда – такую часто носят лавочники в Прибалтике, даже часы с цепочкой. И саквояж, в котором сразу спрятали постиранный генеральский мундир с Рыцарским и Железными крестами – его еще тогда сильно удивило, почему сотрудники «гэпэу», которое сейчас совершенно не так называется, не отобрали германские награды. С временной легализацией вопрос решился быстро и просто – хозяин сразу сказал, что до присоединения Латвии в прошлом году в лесничество часто приходили сотрудники НКВД, и падчерица, и местная милиция о том хорошо знают. Манштейн моментально насторожился от услышанных слов – как офицер Генерального штаба он прекрасно знал, что так работает разведка – политическая или военная. Правда, Русецкий сразу его успокоил, сказав, что сам доведет беглецов до Великой и переправит на тот берег. Пришедшая девчонка, которую сопровождали двое молодых парней с винтовками, – бойцы истребительного батальона из местных большевицких фанатиков, рассказу отца сразу поверила, хотя попросила у Лемке показать ей удостоверение. Манштейн было испугался, но девушка с таким почтением взяла красную книжицу, мельком посмотрела в нее и передала парням. Те с нескрываемым восторгом также взглянули на удостоверение и тут же отдали его самозваному «капитану», который почему-то носил в петлицах три «шпалы». Затем все трое молодых людей достали комсомольские билеты с вложенным в них листком назначения бойцом истребительного батальона – а вот Лемке смотрел их дотошно, попеняв смутившемуся парню на то, что тот забыл уплатить какие-то взносы. Эрих мало что понял из бессвязных слов оправданий, но отметил, что все русские очень странные – то с маниакальной подозрительностью всегда требуют от всех документы, но при этом доверчиво относятся к их проверке. Судя по всему, их больше интересует наличие документа, чем то, что в нем написано. А вот на самого генерала смотрели боязливо и с восторгом – как понял Эрих, Лемке намекнул комсомольцам, что член ЦК партии латвийских коммунистов будет шпионить в Риге за немцами и начнет кого-то собирать в каком-то подполье. Правда, зачем лезть ему в подвал, Манштейн не понял, но вот парни посмотрели на него как на героя античных времен и тут же отбыли – у них был неподалеку дом, и они хотели повидать родителей. Сейчас Эрих изображал из себя старого и больного человека, который устал и прилег на кровать набраться сил для перехода линии фронта через местные топи, с дальнейшей прогулкой по вражеским тылам. И внимательно слушал рассказ девчонки, который становился все занимательнее, пробуждая интерес каждым произнесенным словом.