Козырнув, Слава поспешил к своей батарее. Слушая майора, он вспомнил несколько пословиц, где говорилось о жареном петухе, ударе грома, крестящемся мужике и загадочном раке, свистящем на горе. Шинкарева и его добытчиков во дворах встречали по-разному: где-то безропотно выносили инструмент, словно тем самым платили повинность; в других дворах солдатам и рады были бы помочь, но у самих хоть шаром покати. Встречались дворы, где просто жалели расставаться с имуществом, зная, что никто им его назад не вернет. На обратном пути Шинкарев попал в центр села, надолго завязнув в скоплении повозок и машин. Здесь сходились три дороги, по которым отступал фронт. Пытались разминуться машины, сдирали краску, корежили металл, терлись бортами, отламывали зеркала бокового обзора, сигналили. Шоферы ругались с беженцами, доходило до кулаков. Прижимаясь к домам, машины крушили со стен штукатурку, забор горсада во многих местах опрокинулся целыми пролетами, по клумбам и палисадникам пролегли колеи, кто-то застрял, зажатый между деревьев, трещали доски на кузове грузовика, визжала нагретая резина. Воняло перегоревшим топливом, коровьим навозом, потревоженной землей. На Октябрьской появился кавалерийский эскадрон. Улица была непроезжей, но эскадрон шел дерзко, напролом, как и положено коннице. Перепрыгивая плетни, кавалеристы проламывались через людские дворы, сады и огороды. Выскочив на Набережную, конники спешились и облепили два колодца. Пена с загнанных лошадей падала клочьями на дорогу. Форма на кавалеристах превратилась из зеленой в серую. Рты ввалились, губы потрескались. Не успело опустеть ведро, пущенное по кругу, как со стороны Подгорного снова послышался гул. – Эскадрон! По коням! – прогремела команда. – Из Дона вволю напьемся! Так же стремительно, как появилась, конница исчезла за плетнями и заборами. Заморенные лошади нашли силы на последний рывок к реке, к долгожданному водопою. Не долетев до Белогорья, самолеты открыли бомболюки. Смертоносный груз посыпался на тех, кто застрял на подгоренском шляхе, на улицы Школьную, Коминтерна, Октябрьскую, Набережную, Зеленый переулок, на горсад и Дом Советов. Рвались грузовики с боеприпасами, в разы умножая ярость отступающих. Бензовозам хватало одного осколка в цистерну – они разносили все вокруг, выплескивая полыхающее топливо на обезумевших людей. Те метались, не зная, где укрыться от разящего металла и огня. Лошади, взбесившись, затаптывали раненых. Небо извергало огонь, над землей свистели осколки рвущихся в грузовиках боеприпасов, на земле пылал пролитый бензин. Зажатые на лугу между горой и Доном беженцы были различимы из пилотных кабин и гибли под пулеметным огнем. Середина реки пестрела конскими и людскими головами, течение трепало длинные гривы, сбрасывало их на сторону, топило пропитанные потом пилотки. Многие, так и не успев утолить жажду, шли на дно. Мало кто добрался до левого берега. Клокочущий, растревоженный муравейник: люди, словно тля, сползлись на пятно пролитого сиропа, и давить их теперь так же просто… Об этом думал немецкий летчик над Белогорьем. * * * Бомбы рвались за селом, на шляхе. Семейство Журавлевых через боковую калитку в плетне стайкой юркнуло к соседке Кочаныхе, у которой был надежный погреб с пологим спуском, сложенным из меловых блоков. Первой в дверь подвала вошла мать с Галей на руках, за ней Антонина, несшая Зою, потом Тамара, обнимавшая Бориса. Пропуская семью, Виктор привязывал к дверной скобе веревку. Бомбы сокрушали улицы Белогорья, Виктор, торопясь, все никак не мог затянуть последний узел. – Скорей, а то не успеешь! – кричала снизу мать. Самолеты пронеслись над их домом, Виктор, схватив конец веревки, побежал вниз. Свист оборвался – бомбы ударились о землю. Волна сжатого воздуха захлопнула дверь, остаток пути Виктор проехал по ступеням на животе. Растянувшись на земляном полу, он с силой натянул веревку, чтобы новой волной не отворило дверь. Веревка дрожала и пела натянутой струной. Из стыков меж меловыми блоками на головы укрывшихся сыпалась затирка и глиняные шпаруны[3]. Хозяйка подвала тоже была здесь. Крестясь с каждым взрывом, она вскрикивала. Самолеты шли звено за звеном, гроздьями сбрасывали груз. Между взрывами не было пауз, они слились в сплошной нескончаемый грохот. – Мама! Мамочка! – бросилась Зоя к матери. – Они нас убьют! Они нас всех убьют! Прижимая младших дочерей, Ольга закусила губу и думала: «Хоть бы всех одной бомбой… чтоб не мучиться». Голова ее в беспамятстве склонилась набок, щекой она уперлась в прохладную меловую стену. Тамара затыкала уши Бори, жмурилась в темном подвале, но вспышки с улицы прорывались сквозь темень подземелья, сквозь смеженные веки. Очередная бомба упала совсем близко с подвалом, веревка лопнула, и дверь отворилась. Погреб заполнили пороховые газы, вонь сгоревшего тола. Через потревоженную землю содрогнулись меловые блоки подвальных стен. Ольга пронзительно вскрикнула, выпустив из рук Галю, лишилась сознания. Антонина подхватила с земли плачущего младенца. Задыхаясь от вонючего перегоревшего тола, люди кашляли, но на улицу не выходили. Через минуту дым рассеялся. Виктор поднялся к двери, снова привязал веревку. – У Карпенко хата горит, – сообщил он. Кочаныха похлестала Ольгу по щекам, и к той вернулось сознание. Открыв глаза, женщина смотрела потерянным взглядом на своих детей, сидевших в полумраке пустого закрома для картошки. – Ольга! – крикнула ей в лицо Кочаныха. – А? – громко переспросила та. – Тебя оглушило? – Чего говоришь? – не слыша собственного голоса, прокричала Ольга. Тамара, сдернув с головы косынку, стала махать ею на мать. – Где Галя? Дайте мне ее. Антонина передала ребенка в руки матери. – Вроде чуть утихомирилось, – прислушался Виктор. Взрывы теперь гремели далеко за селом. Глава 8 Опять степь, пыль, раскаленное бесцветное небо. Бабы спрашивают, где же немцы и куда мы идем. Мы молча пьем холодное, из погреба, молоко и машем рукой на восток. Туда… За Дон… В. Некрасов. В окопах Сталинграда Новая бомбардировка застала Шинкарева на лугу. Пробираясь между толпами беженцев, стадами коров и вереницами телег, Слава почуял, как невидимая волна прокралась по всему живому. Толпа единым организмом уже научилась предчувствовать. Лейтенант сосчитал пять медленно плывущих над землей звеньев. Уродливые стальные птицы, кружа над селом, сыпали из брюха черные «яйца». – Садануть бы под брюхо этой падали! – не сдержался лейтенант. – Где же авиация? Где наши зенитки? – сокрушался он, понимая, что зенитки вместе с расчетами застряли на улицах села, а снаряды к ним рвутся в грузовиках, убивая красноармейцев. Вернувшись к переправе, лейтенант застал здесь кипевшую работу. Солдаты валили деревья, очищали их от веток, распиливали на бревна, раскатывали по размерам. Увидев Шинкарева, майор пожал ему руку: – Выражаю благодарность, лейтенант. Слушай новую задачу. Связь с левым берегом нужно наладить. Плавсредства нужны. Лодки, проще говоря. Один паром у нас еще остался, но он только для техники, да и медленный дюже, не оперативно на нем. Я уже на том берегу договорился насчет зенитных пулеметов. Навстречу нам оттуда тоже соединять понтон начнут. За главного там Пастухова оставил, комиссара своего. Но эти лодки, что мне тут ребята в камышах показали, это мало, понимаешь? Скоро пехоту начнем переправлять. Люди вплавь могут, а для оружия лодки нужны. Смешавшаяся людская и животная масса клокотала на лугу. Погонщики правили коров к полоске пляжа. Коровы спускались к Дону, надували бока, как бочки, плыли к другому берегу. Мальчик лет двенадцати два раза направлял бричку к воде, но лошади лишь заходили по брюхо в воду, напивались и поворачивали назад. Тогда мальчишка обрезал постромки, и свободные лошади охотно поплыли, таща за собой вцепившегося в остатки сбруи мальчугана. Несмышленыш-стригун, отпрыск одной из кобыл, долго носился по берегу, жалобно ржал, но, когда кобылица пропела ему с середины Дона на своем языке, он с разбегу кинулся за нею и неумело поплыл. Бричка, груженная скарбом и казенными бумагами, уперев оглобли в землю, уныло осталась стоять на берегу. Люди торопились. Затишье, как того и ждали, оказалось недолгим. В небе опять заныло, беженцы в панике кинулись искать укрытие: закатывались под телеги, бежали в заросли лозняка, заползали в канавы и промоины, не боялись прятаться за тушами убитых коров и лошадей. Слава увидел растерянную девушку, бестолково метавшуюся по дороге. Небольшого роста, плотно сбитая, в синей юбке, едва скрывавшей колени, и белой сорочке с красной малоросской вышивкой, она искала кого-то глазами. Подскочив к ней и подмяв под себя, лейтенант грохнулся с нею на землю. Она обдавала его шею горячим дыханием. Слава, прижимая свой подбородок к ее щеке, считал, что укрывает ее от осколков. На этот раз самолеты высыпали над селом «зажигалки». Соломенные крыши мазанок неохотно запылали. Погода послала свое крохотное благословление – полное безветрие. Застройка в селе была просторная, и пламя не перескакивало с хаты на хату, дым вертикально уходил в небо. Под крыльями самолетов вспыхнули оранжевые огни. Крупнокалиберные пули пробивали деревянные подводы, находя под ними свои жертвы. Река пестрела рогатыми коровьими головами и спинами. Между ними выросли фонтаны воды. Продырявленные туши с ревом уходили на дно. Слава все плотнее прижимался к девушке, выдавая свой страх за командирскую защиту. Один раз пулеметная очередь легла совсем близко от них – лейтенанту в лицо полетели пыль и ошметки травы. Наконец и этот, третий за день, налет прекратился. Поднимаясь с земли, лейтенант помог подняться девушке. – Как зовут? – отряхивая форму, спросил он. – Настя Федорчук. – А где родители? – Не знаю, только самолеты прилетели, я их и потеряла. – Чего металась как малахольная? Прятаться надо было. – Боюсь с этого места сойти. Я с ними туточки разминулась, может, они сюда вернутся, искать меня станут. – Сколько классов окончила? – Семь только. – Ну, «только». Цельных семь! – похвалил Слава. Девушка застенчиво улыбнулась. «Красавица… Хоть за это войне благодарность выписать, что дороги наши пересеклись», – подумал Слава. – Слушай, тебе надо на другой берег переправляться, затопчут тебя здесь. Может, и родители уже там? – оборвал ее улыбку Шинкарев. – Нет, они бы меня не бросили. – Да, не бросили б, – машинально согласился он. Поводив головой по сторонам, лейтенант вдруг быстро заговорил: – Давай так: я сейчас в село съезжу, а на обратном пути тебя тут встречу. Вон под тем деревом. Посреди луга высилась одинокая мощная верба, возрастом в полвека. – Другого дерева тут нет, так что не перепутаешь. А родители найдутся, тогда уж не жди меня, всем семейством тикайте на другой берег. Ну, а если не будет их, так я тебя переправлю, будешь их там искать. Идет?