— С введением его в культуру перед советской медициной откроются блестящие перспективы. — Исключительные, — подтвердил Федор Васильевич, прикуривая новую папиросу от старой. — Ведь при всем богатстве нашей родной тайги запасы дикого женьшеня не столь уж велики. Даже в годы наибольшего сбора, каким, например, было прошлое лето, и то невозможно удовлетворить возросшие запросы медицины. При этом нельзя не считаться с тем, что дикий корень по нашим расценкам чуть ли не в сто раз дороже культурного. А трудности поиска его вы сами испытали... Но настанет время, когда плантационный женьшень ничем не будет отличаться от таежного. Я лично верю в такую возможность, несмотря на то, что тибетские врачи веками этого не признавали. — Ну, а в настоящее время культурный корень содержит в себе высокие целебные качества? — Доказано, что содержит. И немало, — подчеркнул Нечитайло. — Рядом клинических опытов доказано, что препараты дикого корня сильнее таких же препаратов культурного в полтора — два раза, не более. Надо сказать, что наши, советские врачи идут по несколько иному пути, нежели врачи в странах, где существует тибетская медицина. У нас клинические исследования проводятся не для того, чтобы утвердить за женьшенем славу панацеи[5], а чтобы, наоборот, сузить и сделать более определенными, более верными показания его применения. И это, конечно, правильный путь. Вот соберутся наши искатели после таежных походов, организую для них лекцию. Приглашу из Владивостока специалиста, доктора наук; пусть расскажет моим таежникам о последних научных достижениях. А искатели, в свою очередь, и доктору кое-что расскажут. Вот и получится содружество науки с производством. И в нашем деле такое содружество полезно. — Нечитайло улыбнулся. — Конечно, старые искатели по-своему, по-народному, женьшень применяют. Видали наших старичков? Кряжи! По тайге ходят — будто птицы летают... Что ж, теперь вам еще осталось побывать на нашем приемочном пункте, — заключил Федор Васильевич, — осталось поговорить с Кислицыным. Он, кажется, сейчас на месте. Пошли. Мы застали Кислицына за осмотром женьшеня. В большом, просторном помещении вдоль стен стояли полки из грубых сосновых досок, большей частью пустые. Лишь в одном месте, в самом темном углу, на полке лежали коробочки, перевязанные лыком. Искатели только что начинали сдавать женьшень. Кислицын сидел за столом возле окна и рассматривал на свет длиннобородый корень. Он сокрушенно качал головой, и лицо его выражало явное недовольство. — Что случилось? — озабоченно, негромко спросил Нечитайло. Кислицын взял со стола увеличительное стекло и особенно долго задержал свой взгляд на шейке женьшеня. — Загнивает шейка, — сказал он, отняв увеличительное стекло. — Придется срочно лечить. Взяв из коробочки щепотку земли, он принялся слегка затирать больное место на шейке женьшеня. Потом спрятал корень в коробочку, аккуратно перевязал ее бечевкой. На столе перед Кислицыным, рядом с увеличительным стеклом, лежали две костяные палочки, щеточка из мягкого конского волоса, толстый альбом с фотографиями разных видов и классов женьшеня. В помещении пахло сырым мхом, свежей землей, травами. Когда Кислицын открывал кедровые конверты, к этим запахам тайги примешивался острый аромат женьшеня. В это время пришел из тайги искатель из бригады Казакова. Он выложил на стол четыре берестяных конверта и, тяжело дыша, присел на скамейку. Пока Нечитайло расспрашивал его о делах в тайге, Кислицын приступил к приемке новых корней. Развязав один конверт, он проверил, хорошо ли конверт устлан, насколько влажными были в нем мох и земля. Убедившись, что все сделано по правилам, Кислицын вынул корень, встряхнул его чуть-чуть, а когда длинные мочки распустились, начал тщательное исследование. Тело у женьшеня было плотное, здоровое, утолщенное, с ясной кольцовкой, длиной 12 сантиметров, с правильными верхними и нижними отростками. — Ну как, хорош старичок? — спросил Кислицына корневщик с темным от загара лицом и быстрыми круглыми глазами. — Тантаза? — спросил Кислицын, хотя отлично знал, что это корень трехлистный. — Тантаза! — ответил искатель. — Сколько же ему лет? — опять, как бы проверяя искателя, спросил приемщик. — Пятнадцать — шестнадцать, — ответил тот. — Не меньше! — твердо сказал Кислинын. Он положил женьшень на небольшие аптекарские весы: — Сорок три грамма. Искатель промолчал. Когда же Кислицын заявил ему: «Первый класс, четвертый сорт», таежник закричал: — Ну, ну, Федор Иванович, побойся ты бога! — Корень хороший, да не тянет, весу мало, — сказал с прежним спокойствием Кислицын. — От сорока до пятидесяти девяти граммов — четвертый сорт. Так и пишу, дядя Саша, 69 рубликов 00 копеек, — шутливо добавил приемщик и щелкнул костяшками на счетах. Все четыре корня, принесенные искателем, оказались первого и третьего классов, но сортность у них была разная: два — четвертого, один — третьего и один — пятого... Общий вес: сто пятьдесят пять граммов, на сумму 425 рублей. Подписывая накладную, Нечитайло сказал: — Не горюй, дядя Саша, выкопка только началась. Когда же обратно в тайгу? — В баньку схожу, а то клещи, черт, заедают... А послезавтра уйду... — ответил корневщик. * — Вы, товарищ Кислицын, наверно, прежде были искателем? — спросил я, когда корневщик и Нечитайло ушли. — Конечно, был. С тридцатого года по самый день войны, почти одиннадцать лет. Потом ушел на фронт, под Москву. Уже под самым Берлином был тяжело ранен в правое легкое. По демобилизации вернулся в Иман. Федор Васильевич и назначил меня приемщиком. Конечно, первое время тянуло меня в тайгу. Тосковал. Но тут рана заныла. Так с тех пор и стою на приемке. Ничего, работа наша интересная, правда, не очень спокойная... — Почему же неспокойная? — Сами знаете, что дело здесь тонкое, а люди ведь разные... Другой случайно повредит хороший корень, а чтобы признать свою ошибку — ни за что! Я ему — Иван, а он — Селифан! Так и спорим до хрипоты. А меня, брат, не проведешь! Я женьшень насквозь вижу, — не без гордости добавляет Кислицын. — Чего же спорить, раз на все имеются инструкции! — Инструкции, конечно, есть, но помимо них еще и глаз нужен. Ну вот, случай с Губановым. При выкопке обломал шейку у хорошего корня. Ясно, что пойдет в брак. Тогда Губанов пустился на хитрость: насадил шейку на спичку и принес на приемный пункт сдавать. Внешний вид у корня был неплохой, я бы сказал, даже красивый: тело мужское, отростки правильные, мочки все в полном порядке. «Клади, Федор, на весы, — торопит Губанов, — спешу до дому, передавали мне, что-то жинка заболела...» — И такое грустное у него было лицо, что мне в самом деле стало жаль человека. Но прежде чем положить корень на весы, я должен его прощупать. И вот только я прикоснулся пальцами к шейке, как она склонилась набок — и увидел я спичку. — «На, — говорю, — Губанов, неси корень к больной жинке, он ей аккурат пригодится!» Так до сих пор над Губановым и посмеиваются. А вот еще случай. Правда, давно это было. Нашли хороший корень, тантаза, старый, девяносто девять граммов. И чтобы придать ему большой вес — от ста грамм и выше идет у нас первый сорт — заделали в тело корня дробинку. Да еще как тонко заделали!.. Эти случаи, конечно, единичные. Все они от прошлого остались. С тех пор как Федор Васильевич принял контору — вот уже пять лет прошло, — только один конфликт с Ивановым вышел. У молодых искателей ошибки, правда, бывают, но от плохого знания дела... Ну, скажем, горную петрушку или «собаку» — есть такое таежное растение, похожее на женьшень, — принесут на склад. Тогда объяснишь ребятам, что к чему. На «собаке», например, нет кольцовки и тело у нее совершенно светлое... — Ну, а с Ивановым случай, конечно, нехороший. Когда Иванов выкопал дорогой корень женьшеня, то в спешке насыпал в конверт сухой, посторонней земли. Прошло некоторое время, и нежное тело женьшеня стало портиться, стало дряблым. А ведь это был сипие, весом почти в восемьдесят граммов, первого класса. Обнаружив через день, что корень дрябнет, Иванов решил исправить дело: искупал корень в студеном родничке. Поеный женьшень сразу приобрел упругость, сделался плотным, принял на время свой первоначальный вид. Иванов, конечно, рассуждал так: «Сдам Кислицыну сипие в хорошем виде, получу накладную, а там моя хата с краю...» Но не тут-то было. Извлек я женьшень из конверта, счистил щеточкой землю, поглядел на свет. Первым делом я обнаружил, что вместо желто-серого цвета тело корня слишком уж восковое, неестественное. И очень уж упругость его ненормальная, резкая... Спрашиваю Иванова: — Петя, признайся, — поил? А он глядит на меня удивленными глазами: — Да что ты, Федор Иванович! Разве стану я портить такой сипие?.. — Нет, Петя, поил... Он опять отказывается. Словом, спорили долго. — Ладно, товарищ Иванов, оставим корень до утра, на испытание. И что вы думаете? За ночь вода из корня испарилась, он снова стал дряблым, болезненным. Я ему третий класс и присвоил. И то лишь потому, что это был сипие, а попался бы тантаза, я бы его просто в брак отнес. — Сколько же потерял Иванов из-за своей неаккуратности? — спросил я Кислицына. — Сколько? — Приемщик стал считать на счётах. — Почти девяносто рублей. Поэтому он так шумел тогда на собрании. Теперь думаю, он отнесется построже к своим обязанностям, — заключил Федор Иванович. Кислицын подал мне альбом. — Вот здесь собраны снимки всех классов и сортов женьшеня. Вошел Тимофеич, высокий бородатый человек с короткой трубкой-носогрейкой в зубах. Одежда на нем была помята, а местами и разодрана. На его мягких олочах блестела роса. Весь вид искателя говорил о том, что он долгое время находился в тайге. Но лицо Тимофеича — широкое, обветренное до красноты — счастливо улыбалось. — Видно, заждался меня, Федя? — спросил он Кислицына. — Эх, брат, нынче кругом фарт... До самой зимы, кажись, не управимся. Самые вакинские выкапываем... Искатель принялся развязывать мешок. Он вынул два конверта, положил их на стол. Погодя минуту извлек третий и завязал мешок. — Хватит или еще надо? — спросил старик, подмигнув приемщику. — Давай еще, коли есть. — Любишь? — спросил Тимофеич, каждым своим словом, каждым движением разжигая Кислицына, но тот, видимо, знал повадки старого искателя и старался сохранять спокойствие. Заметив это, Тимофеич заторопился. — Вот они, твои семь корешков. — И все вакинские? — Именно! — Тимофеич не торопясь набил трубку. — Счастливые! — Наверно, сам нашел их? — Куда там? Рябчик! Кислицын вскинул на старика веселые глаза: — Ну, уж и рябчик? — А что, Федя, рыбу бакланами ловят? Ловят. Вот явилась у меня думка рябчиков приручить женьшень разыскивать. А здорово бы, Федя, такое изобрести, а? — Ты, Тимофеич, все с шуточкой... Сто лет проживешь, ни разу не всплакнешь, — улыбнулся Кислицын. Тимофеич, в свою очередь, спрятал в усы улыбку. — Вот клянусь тебе, Федя, что дело с рябчика началось. Птичка-то и навела на след мою бригаду...